21 год жизни

— Знаешь, в чём различия между «верю» и «люблю»? — Рон затягивается одним из косяков, которые мы достали из дома, уже заброшенного, но по документам принадлежащего ему. — Нет, — сижу на полу в комнате с бетонными стенами и вижу сквозь темноту лишь изредка мелькающий косяк. — Когда ты доверяешься, то открываешься, а когда влюбляешься — начинаешь открывать. Понимаешь? — протягивает косяк. — Не совсем. — Затягиваюсь. — Есть различие: всё не так, как ты думаешь. Когда я увидел тебя впервые, ты показалась мне скромной и тихой девочкой. — Затягивается. — Такая маленькая и милая. — Делает ещё одну глубокую затяжку и протягивает мне. — Но когда мы готовили пиццу… — Рон смеётся, вспоминая тот день, который был, действительно, хороший. Даже я на секунду забылась в воспоминаниях. — Ты обожглась и начала ругаться хуже сапожника, — сквозь смех выдавливает он. — Впервые за всё время нашей дружбы… — Кашляет в кулак, отмечая серьёзность момента.       Приняв это всерьёз, делаю тягу и вслушиваюсь в следующие слова: — Я понял, что это была моя девочка, — я начинаю злиться. «Моя?! Я — его? Что он возомнил?!», — возмущаюсь в своих мыслях. — Каждый раз я открывал в тебе что-то новое, — берёт у меня косяк. Но я не слушаю. — С каждым твоим открытым сантиметром души я охреневал всё больше, — в его тоне слышится улыбка, а в моём дыхании лишь злость. — Ты всегда творишь что-то непонятное, даже для самой себя. — Делает затяжку и выбрасывает окурок в проём без двери. — Мне все говорили, что ты скромная и тихая девочка, которая всегда улыбается… — Отпивает немного вина, которое мы слили из его сарая. — Но никто ни разу не сказал, что эта дьявольская улыбка будет сводить меня с ума… — Отпивает ещё немного. — Каждый раз, когда ты улыбалась, я влюблялся. Гм… А улыбалась ты всегда, — в его тоне слышится спокойствие, будто меня нет, и он репетирует.       В этой бетонной комнате стоит тишина, поэтому мне была слышна каждая эмоция в его голосе. Но злюсь из-за этой ванильной лжи. — Я следил за тобой: за движениями, эмоциями — за любыми мелочами. Потому что мне казалось, что больше тебя не увижу. — Запивает. — Алекс тот ещё мудак, но из-за нашей давней дружбы я не мог тебя забрать у него. Ты должна была сделать это сама, но не делала. Я видел, что ты его любишь. Именно поэтому он с нами не поехал. Мы спокойно могли его взять с собой, и вы бы трахались на соседней кровати. Но тогда ты не узнала бы правды, — отходит от проёма, садится рядом. — Понимаешь? — Нет! — демонстративно пью до дна свой пластиковый стаканчик с вином. — Ты ничего обо мне не знаешь! Ты не знаешь, как я воровала и зарабатывала в десять лет, чтобы брата прокормить! И я более, чем уверена, что ты не захочешь со мной быть, если я сейчас скажу, что я не девственница! Меня изнасиловал какой-то мужик, когда мне было тринадцать! — Наливаю ещё стаканчик и отпиваю. — Всё ещё нравлюсь тебе?! Ты не знаешь, какие я вещи делала, чтобы прожить! Я плохой человек, и от меня надо избавляться. А ты это сделаешь! Будь уверен! Даже привёз меня в то место, где будут искать! Думаешь, я глупая и милая?! Ошибаешься. — Закуриваю, успокаиваясь. — Мы дрались на деньги. Закладки делали, чтобы выжить. В тот момент пока ты сидел дома и «скрывался»! — Делаю глубокую затяжку. — Да ты и половины прожить моей жизни не сможешь! А узнав полностью — умрёшь от боли. — Запиваю вином слёзы. — Я видела, как мои друзья умирают. Всегда помогала семье всеми силами, а в итоге что? — Затягиваюсь и выдыхаю, успокаиваясь. — Для них я — шлюха, а для тебя — человек, над которым можно поиздеваться. Ты думаешь, что меня можно взять этой ванильной ложью, но это не так. — Когда люди влюбляются, то они открываются… И мне плевать, какое у тебя прошлое. Я вообще сидел. А сейчас открыл для себя классную девушку… — А что, если я Алекса разлюблю? — перебиваю, чтобы сменить тему, смотря в стену напротив, будто общаюсь с ней в полном безразличном одиночестве. — Это твой выбор, но для меня — неплохой шанс, — улыбается сквозь дым Рон. — Хорошо. Давай попробуем. — Демонстративно затягиваюсь. — Но сначала — докажи. — Хорошо. Включи музыку. — Я без вопросов включаю музыку на своём телефоне. Из-за эха в пустой комнате кажется, что мы на тусовке. — Тс-с, — показывает он пальцем у губ.       Я слушаюсь и веду себя тихо, хотя дрожь в моём дыхании слышна чуть громче, чем достаточно. Рон включает телефон и начинает звонить кому-то.

*чуть позже*

      Мы слушаем запись разговора: — Алло, — слышится до боли знакомый голос на том конце. — Ал, слушай, у нас здесь с Вахтерамом есть три шлюхи, одна просит пацана, заебала. Ты приедешь? — Да… Только где Чаги? — Я её Ви отдал, — Алекс слушается Рона и верит ему по двум причинам. Во-первых, он обдолбан. А во-вторых, Рон ему как брат. Алекс не верит в то, что Рон может спокойно ему наврать. — Окей. Такси вызови сам, а то денег ноль. — А как же Чаги? — Прикуривает. — Да нахуй она нужна, там же тёлочка ждёт! Такси вызовешь, позвонишь. — Рон отключается.       Он делает пару тяг в полной тишине. — Ты сама всё слышала, — крутит в руках нервно телефон. — Нет, — полушёпотом говорю я, пытаясь переварить ситуацию. — Что?! Он послал тебя! Предал тебя! А ты, как дура, хочешь не верить этому?!       Я вижу всю его злость в глазах. Он пытается мне что-то донести, но не могу понять, что именно. Все мысли заняты: «Опять?». — Чаги, ты меня слышишь?! Он тебя не любит, а я — люблю, понимаешь?!       Я, поддавшись давлению, резко сливаюсь с ним в поцелуе. Его тёплые большие руки опускаются ниже. Он обхватывает меня за талию и тянет к себе. Я прижимаюсь всем телом к нему и обнимаю. По моим щекам текут горячие слезы, начинается истерика. Я кладу голову на его плечо, прижимаясь к груди. Огромные горячие капли слёз так и льются. — Рон! Я знала, что он изменяет! Мне было легче думать, что он любит, а не просто использует! Мне было легче думать, что он использует остальных! Любых других! Но не меня… — всхлипываю, утыкаясь Рону в грудь. — От предателей нужно отдаляться, как бы больно не было, — гладит по голове, успокаивая. Хочу уйти от всего, но истерика и грусть сковали мне ноги.       После нескольких минут моих тщетных попыток успокоиться, я встаю и иду к дверному проёму. Как же я хочу покинуть это место… Мне стыдно за свои слёзы. Однако, мои действия Рон неправильно воспринимает. — Так будет легче, но это не выход, — Рон даже не думает подходить ко мне, но в его голосе слышны нотки переживания. Да я бы сама свои действия так поняла, особенно с моим рвением умереть. — Ты ничего не знаешь! Я его любила! Похуй на Алекса! Я ему с самого начала не доверяла, — вспоминаю крышу. Ловлю флэшбэки с Джеком. — Мы любили до безумия. Боже, о таком только в книгах пишут! Ты и представить себе не можешь, как мы любили! Мы были безумны, — прыгаю на дорожку, ведущую из кармана на шлюзы. — Нужно выпить? — недоумевает Рон. — Срочно, — подтверждаю я, двигаясь уверенным шагом по бетонной дорожке между двух пропастей к другому концу моста. — Уже половина восьмого. Нужно торопиться: бухнуть и домой. — Поддерживаю, — догоняет Рон. — Как спуститься? — Сначала на пруты прыгаешь через люк, потом по лестнице. — Ясно, — бегу до люка, чтобы успокоиться. Прыгаю и приземляюсь на железные прутики в виде дорожки для работников. Но один из прутов проваливается под левой ногой и падает в реку под мостом. — Твою мать! Нога застряла! — Отодвинься к краю, я прыгаю! — Приземляется рядом, когда я едва успеваю отодвинуться. Он берёт меня за талию, ставит перед собой и, обнимая, говорит: — Ты хотела прыгнуть. Прыгай, кто тебя держит? — Рон явно надо мной насмехается, но я этого не понимаю. — Ты… — недоумеваю. — Дура ты у меня. Пошли, там хорошее вино есть. — Я послушно спускаюсь по лестнице быстрым шагом.       Мы идём к чаще.  «Опустим момент с у меня, конечно», — с сарказмом думаю я в это время.       У чащи мы сворачиваем с дорожки и проходим через маленький луг, выходя на дорогу, с которой пришли. Я успокаиваюсь за время нашего пути. — Пойдём через заброшенную ферму? — Почему бы и нет. — О ком ты говорила на краю? — Мы идём через поля, залитые лунным светом. Рон закуривает косяк. — Был один человек, до Алекса и Фрэнка… — вспоминаю его смех, руки, крышу, а слёзы сами норовят выдать эмоции. — И? Он предал тебя? — Он просто ушёл, — вру я и отбираю косяк с ухмылкой, скрывающей слёзы. — Ну да. Ты бы так сильно не переживала. — Протягиваю косяк. Рон делает пару тяг в задумчивой ухмылке. — Кстати, — беру косяк и делаю тягу. — А кто там будет? — снова виртуозно меняю тему. — Там моя тётя, — Рон прикуривает сигарету, — дядя, дед, бабушка, сестра, племянник — в общем, родственники. — Все в одном доме? — Нет. — А как? — Дотягиваю косяк и выбрасываю. — Тётя, племянник, — объясняет Рон и, затягиваясь, показывает, что нужно завернуть направо, — дед и бабушка в том доме, куда мы идём. — А дядя? — поднимаюсь по четырём старым деревянным ступенькам на маленький мостик, который спасает крохотный ручей. Конечно, и мостик, и ручей можно спокойно перешагнуть, но мне хочется встать на ступеньки. — До дяди, наверное, завтра пойдём. Он в соседнем селе. Мне сказали, что у него день рождения, — перешагивает через ручей, рядом с мостиком. — А подарок у тебя есть? — беру его руку, спускаясь. — Подарок — это я и ты! Мы редко с ним видимся и общаемся. Для него видеть, что я живой — уже подарок, — заявляет Рон и делает затяжку. Мы подходим к какой-то обрушенной стене. — Это ферма, мы раньше здесь работали. — Глубоко затягивается и выбрасывает под ноги, на стёкла, окурок. — Что делали? — Бегали с мешками муки, кормили скот, пасли его. Спортсменами были, — усмехается, доставая новую сигарету, которую я со скоростью света отбираю. — Мне прикури, а тебе хватит, — прикуривая, сквозь сигарету в зубах бурчу. — И что случилось? — Прилично затягиваюсь. — Разорилось всё. Нерентабельно. А люди все стёкла, железо и даже стены разнесли по домам: сняли и понесли домой. Только стена и пол остались. Ладно, хватит любоваться на это. Время почти восемь, — тянет меня за руку от фермы. — Почему именно в восемь мы должны дома быть? — пытаюсь за ним успеть. — Потому что за сбежавшими или людьми в розыске, как правило, приезжают не позднее восьми. Не знаю почему так. Да, конечно, могут и ночью приехать, но в большинстве случаев — не позже восьми. — Ясно, — даю ему сигарету докурить.       Мы подходим к большому дому с красным забором. Рон дёргает за ручку калитки — закрыто. — Ля, придётся лезть. — Он осматривается по сторонам и ловко перепрыгивает через калитку. — А я? — недоумевающе волнуюсь. — Заходи, только не ной, — открывает мне калитку Рон.       Я захожу во двор и под светом фонаря вижу идеально выложенную дорожку из больших камней, а по бокам её растут деревья, маленькие кустарнички, которые с моим зрением невозможно определить при таком тусклом свете. — Пошли, — берёт меня за руку, — только тихо. Если будут вопросы, то скажи, что ты моя сестра. — Хорошо. — Он ведёт меня через гараж, который соединяет задний и передний двор.       Он похож на «карман» на шлюзах — четыре бетонные стены. Мы проходим мимо старых кресел. Одно из них около стола, на котором дымится железная пепельница, не покрыто пылью. Напротив кресел находится порог — четыре бетонные ступеньки, а возле него стоят три велосипеда — средний и два больших.       Рон подымается к двери и закуривает. С заднего двора выходит какой-то мужичок лет шестидесяти с седыми волосами под фуражкой, в форме тёмно-синего цвета, вроде сторожа: чёрная кофта, строгие штаны. Обычный, худенький старик пожимает Рону руку. — Привет, — выдыхает дым Рон. — Будто давно не виделись! — бурчит старик, закуривая. — Только вчера по твою душу приезжали, — осматривает меня, затягиваясь. — А теперь ты и девушку в это замешал! — Это сестра. — Ужин готов, — старик от этих слов холодеет, будто Рон сказал что-то в виде кода, и замолкает, продолжая курить, но уже на своём кресле. — Адель здесь? — Нет, она завтра придёт, — безразлично выдыхает дым старик, смотря в пепельницу на столе. — Мне сказали, что скоро у Марка день рождения. — Ну да, завтра, — тушит сигарету, выдыхая. Встаёт с кресла и подходит к нам. Кивает на меня, но смотрит на Рона. — Её хоть как зовут?       Я не успеваю ничего сказать, как Рон уже придумал имя: — Юкико. — Ну что, Юкико, плов едите? — спрашивает старичок в полуулыбке. — Да. — Пошли, бродяжки. — Смеётся.       Я смотрю на Рона, намекая взглядом, что у меня начинается ноющая боль в рёбрах, как бы говоря: «Мне нужны обезболивающие!». Но он не понимает и посылает воздушный поцелуй.       Мы заходим в дом. Это маленький коридорчик, который переделан под кухню. Газовый баллон у стены и маленькая плита у окна. У плиты стоит девушка лет тридцати пяти. Её чёрные, как смола, волосы, завитые на кончиках, привлекают по какой-то причине моё внимание. Она раскладывает плов по тарелкам, явно о чём-то думая. — Здравствуй, — робко, через боль в рёбрах, говорю я. — Оу, здравствуй! — оборачивается ко мне, но я не вижу лица: она расплылась у меня в глазах.       Падаю на пол от нарастающей боли в рёбрах, которая не даёт дышать. Кто-то зовёт на помощь, но всё смутно: только звон в ушах. Видимо, головой ударилась о дверь в комнате. Рон, запинаясь, ищет таблетки в рюкзаке, боясь, что я могу задохнуться, но их нет. — Н... ну... нужны обезболь... ль... ивающие… — шепчу я девушке с чёрными волосами, которые она постоянно из-за волнения поправляет, наклоняясь ко мне. — Фелиция! Фе! Нужны обезболивающие! Она может умереть от боли! Ищи быстрей! — Рон судорожно поднимает девушку с колен, и она бежит в другую комнату. Он садится ко мне и успокаивающе гладит по волосам. — Всё будет хорошо, дыши так, чтобы больно было по минимуму. Слышишь? Всё будет нормально! — Конечно, я его не слышу…       Я потеряла сознание, ещё когда Фелиция, наклонившись, сидела около меня. Рон боится меня трогать в таком состоянии, боится, что сделает больнее.