21 год жизни

      Я просыпаюсь на кровати, в одной из комнат дома. Рон лежит на полу, держа меня за руку, которая свисает с кровати.       Я, наконец, встаю и начинаю искать в куче одежды на полу часы или что-то на подобии, но нахожу чей-то телефон. Время 3:45.       В освещение телефона я замечаю, что совсем голая! Быстрыми движениями в этой куче вещей нахожу футболку Рона — она мне чуть выше колен. Надеваю её и убираю обратно телефон. — Ты такая красивая. — Ты чего не спишь?! — возмущённо шепчу. — Да можешь не шептать, — говорит Рон, поднимаясь с пола. — Во всём доме звукоизоляция, — ложится на кровать. — Нас не слышно, их тоже. — Ты зачем меня раздел? — возмущаюсь я. — А тебе в одежде что ли спать? Смотри, — он отдёргивает своё одеяло, — я тоже без одежды, — и смеётся. — Ладно. Допустим, — осматриваю комнату, которую освещают только лучи уличного фонаря, просачивающиеся сквозь закрытые жалюзи. Справа от окна находится стол, над ним висят медали и грамоты за чьи-то заслуги. — Это чьё? — показываю на медали. — Ты видела не всё семейство дома, — улыбнувшись, отвечает Рон. — У Фелиции есть сын — Генри. Он футболист. Она за ним следит до ужаса. Но комнату разрешила обустроить самому. — Гордится? — Не то слово.       Я открываю шкаф возле стола, и на меня падает гора одежды, которую, видимо, долго запихивали в него. Под её тяжестью я падаю так, что из-под этого тряпья лишь мои ноги видны. Рон пытается меня откопать из этой кучи на протяжении минуты, которая кажется мне часом. Как только показывается моё невозмутимое личико, спрашиваю: — Это твоя? — Ну, ещё Генри и Вильгельма, — смеётся. — Не смейся. Помоги встать. — Тебе и так хорошо, — выдавливает сквозь смех. — Погоди, я должен это сфотографировать. — Он берёт со стола фотоаппарат и начинает фотографировать меня со всех ракурсов, а я только бурчу. — Погоди, когда вылезу, я тебя прибью! — пытаюсь вытащить руки, но тщетно. Я чувствую себя глупо, стыдно и смешно. Всё же, возможно, с ним что-то получится. Он такой же идиот, как и я. Не могу без его смеха хотя бы в роли друга. — Ты закончил? — невозмутимо спрашиваю, сдерживая смех. — Мне дышать тяжело. — Да, сейчас. — Паникуя, он убирает с меня всю одежду, помогает встать и усаживает на кровать. — Жди. — Уходит в комнату напротив, видимо, столовую и возвращается через секунду. — На, — протягивает руку с розовой таблеткой. — Что это? — Фелиция — врач. Она сказала, что в бессознательном состоянии человек не чувствует боли, поэтому послала меня за обезболивающими, которые здесь закончились. Я пробежался до аптеки, правда, увидел пару машин с полицией, но не суть. Пей, в общем, — протягивает стакан воды. Я выпила. — Тебе было всё равно на них, потому что твоё «солнце» умирало? — говорю я с полуулыбкой на лице, одобряя его «благородный» поступок. — Да, — отвечает Рон, раскладывая одежду по местам. — А обо мне подумал? А если бы тебя поймали? Тебя на казнь, меня в больницу, потом домой — в ад, — я беру его за руки и смотрю ему в глаза, представляя, как засовываю голову в петлю, стоя на домашнем табурете, в знакомом сарае с инструментами Джека и велосипедом Юкине. Кажется, Рон это почувствовал.       Он встаёт передо мной на колени и кладёт свои руки на мои бёдра. — Малыш, — в его голосе чувствуется дрожь, — я с самого начала, кроме тебя ни о ком не думал. Если бы мне было всё равно, то ещё у Алекса в доме я мог сказать «бегайте сами, я помогать не буду». Или вывезти тебя в город и бросить там. Но я этого не сделал. Я подвергаю опасности нас, в частности, себя. Мне за тебя казнь могут дать, зай. Ты мне очень дорога.       Я смотрю на него удивлённым взглядом и никак не могу понять: правда это или же он лжёт. — Ты тоже мне.       Эффект голубого щенка — фразы, которые говорит или пишет человек, бессознательно получают нежелательный подтекст на слух у остальных. Обычно пошлый. Так и здесь, я подразумеваю свои слова, как дружеские, но, кажется, Рон их воспринимает по-другому. — Хм, — усмехается он, широко улыбаясь. — Ты не так понял! — я укутываюсь в одеяло с головой от стыда. — Ути какие мы смущённые, — говорит он с интонацией ребёнка, продолжая раскладывать одежду на место. — Неть. Я злая, — бурчу под одеялом.       Он бросает сложенную одежду, что держал в руках, и ложится на кровать. Засовывает руки под одеяло, обнимая меня за талию. Я возбуждаюсь, но пытаюсь не подавать виду. — Я всё ещё злая. — Я знаю. Просто хочу тебя возбудить. — Трахаться хочешь? — спрашиваю я, резко сорвав одеяло и подпрыгнув на колени. Хочу подразнить его тем, что знаю, чего он хочет — трахнуть и выбросить, но мои желания меня выдают. Рон замечает мои твёрдые соски, которые давно не чувствовали ласки, и самодовольно улыбается. — Да, — его ответ заводит меня в заблуждение. Может, он всё это делает не потому, что любит? Может, я права? — Не мои проблемы, — самодовольно, но в то же время задумчиво отвечаю я и встаю убирать одежду.       Я всеми силами стараюсь показать, что мне всё равно, но мой дрожащий, возбуждённый голос явно выдаёт меня. Я пытаюсь казаться гордой недотрогой… Но что-то явно пошло не так…       Я наклоняюсь, чтобы поднять футболки и брюки с пола и сложить в шкаф. Вдруг ко мне сзади подходит Рон и обнимает за талию. — Это твои проблемы.       Я разворачиваюсь к нему и запрыгиваю на него перевозбуждённая. — Допустим, — я начинаю целовать его в губы, а мои пальцы зарываются в его густые кудрявые волосы.       Его руки у меня на обнажённых бёдрах. Он аккуратно кладёт меня на кровать и снимает единственную футболку. Я переворачиваю его на спину и сажусь сверху, опускаюсь с его губ к шее, к груди. Когда я дохожу мягкими поцелуями до живота, он резко переворачивает меня на спину, а сам встаёт сверху. Не отрываясь от моих губ он одной рукой мне мастурбирует, а другой держит талию. Спускается с моих губ до шеи, мягко покусывая, и ниже. Языком водит по груди. Он прижимает моё обнаженное тело к себе. Я издаю тихие стоны. — Мы же друзья… — шепчу я Рону.       Он видит, что на самом деле я тоже хочу этого. Однако всё же отвечает мне: — Конечно друзья, малыш, — продолжает целовать и мастурбировать.       Наши тела очень горячие. Впервые мои руки не такие холодные… И я сдаюсь.       Что происходит дальше, история умалчивает…       Так и закончилась моя гордость. Чувствую себя стерлядью… женщиной с тяжёлым характером, но лёгкого поведения. Я пыталась действовать и показывать себя гордой и недоступной, но недотрах сделал своё дело.       Я сдалась, даже не как крепость перед драконом, а как лёд перед солнцем — растаяла, медленно, но неуверенно. Где-то по краям моего сознания и моих чувств осталась тонкая корка льда — это и есть мои сомнения насчёт отношений.