21 год жизни

      Я просыпаюсь от шума, доносящегося из приоткрытой двери. Встав с кровати, осматриваю комнату. Лучи солнца сквозь жалюзи освещают помещение в синих тонах, на полу валяется одежда — моя, Рона, и та, которую мы так и не убрали.       Пока Рон что-то готовит в столовой, я раскладываю одежду по полочкам. Еле закрыв дверцы набитого вещами шкафа, надеваю футболку Рона чёрного цвета с надписью «NIKE» и выхожу в столовую напротив нашей комнаты.       Рон стоит за разделочным столом и что-то нарезает. На поясе у него завязан белый фартук в зелёный цветочек и зелёной оборочкой по краям. — Доброе утро, — потягиваюсь. — Ты проснулась? А я хотел завтрак в постель, — он помешивает чай у тарелки с бутербродами. — Прости, но я не завтракаю, — сажусь за белый стол чуть продолговатой формы. — Но спасибо. — Поешь, нам далеко идти, — садится напротив меня и, снимая с себя фартук, вешает его на спинку стула. — И куда же? — Сюрприз, — ухмыляясь, протягивает кружку чая. — Ладно. — Отпиваю, жидкость немного жжёт язык и устремляется вдоль глотки. — Ешь. — Мне будет плохо. — Ты веришь мне? — А ты? — Самодовольно отпиваю чай, закидывая ногу на ногу. — Собирайся, пошли, — Рон, взяв немного бутербродов в дорогу и завернув их в пакет, едва слышимо расстёгивает молнию и аккуратно складывает их вглубь рюкзака. — Ты с темы съехал, — подхожу с кружкой к окну поодаль от стола.       Меня гложут сомнения, любит ли он меня после вчерашнего, как раньше. Мой мозг всё ещё воспроизводит гипотетический разговор, который не прекращает повторяться: «трахнет и бросит». Это называется джуска, и я ничего не могу поделать с этим.       Рон подходит сзади, обнимает за талию. — Я тебе верю, малыш. — Целует в шею. — Правда? А с чего я тебе верить должна? — смотрю в глаза сквозь прикрытые ресницы. — Пошли, проверим.       Мы одеваемся и направляемся к реке у дома, рядом с полями. Через минут пятнадцать полного безмолвия мы подходим к воде. — Нам надо на тот берег, — молвит Рон, показывая на заросший сухой травой и водорослями от летнего зноя берег, который находится примерно в четырёх метрах от нас. — Хорошо, надо подняться на мост, — пытаюсь возвыситься с помощью обрывистого холма. — Нет, — схватил меня за руку. — Нам нужно пройти под мостом. Сверху много ментов, нам туда нельзя.       Мы заходим под мост, и Рон подымает меня за талию. От неожиданности я начинаю кричать: — Что ты делаешь?! — Видишь? — показывает на железную дорожку из тоненьких трубочек прямо под бетонным мостом. — Под мостом есть ещё один мостик — для рабочих. Ты разве не знала об этом? — он вопросительно смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой. — Нет? — Ладно. Поднимайся. За руки подтянешь, — командую ему.       Он допрыгивает до железной балки-опоры, раскачивается всем телом и закидывает ноги на бетонный блок, который от земли чуть выше него. Я беру его за руку и, как скалолаз, упираясь ногами о бетон, вскарабкиваюсь к нему. Пару рывков, и я на месте. — Иди первый. — Хорошо. — Он спокойно шествует впереди по сквозным прутам, видимо, он не первый раз здесь ходит. Это было ожидаемо, ведь он вырос в этих местах.       Я делаю шаги по дорожке, по которой, если бы мог, побоялся пройтись самый отбитый скайуокер. Под ногами, сквозь пруты, виден берег, с которого мы поднялись, а потом и вода. Носки кроссовок проваливаются, ибо расстояние между прутьями такое большое, что и нога пролезет. Не так, как на шлюзах, — пусть дырки и меньше, но пруты там более гнилые и ржавые. — Осторожно! — предупреждает Рон, наклоняясь. — Здесь на каждом метре надо голову опускать, чтобы опору не задеть. Об железо больно ударяться, — ухмыляется, обнажая передний ряд зубов. — Поняла, — наклоняюсь вслед за ним.       Я смотрю под мост, на воду, и вижу своё отражение в солнечных бликах, полное воспоминаний: как мы играли, как дрались подушками, крышу. Как мы любили. — Он ушёл. — Кто? — Ты спрашивал, про кого я говорила вчера. — Рассказывай, конечно, но не громко, чтобы эха не было. — Мы встретились на фестивале красок, — ловлю флэшбэки. — Я была тогда в жуткой депрессии, но подруге всё-таки удалось вытащить меня на прогулку. Она собиралась меня познакомить со своим другом — Сергеем. Ну, а мне просто было нечего терять. Мы договорились с родителями и поехали. Но Сергей приехал не один, как договаривались. С ним был его дядя — Джон. С ним-то мы и подружились. С самого начала бесились, кидая в окружающих и друг друга краску. Всё было прекрасно. Мы ехали домой обнявшись, и общались ещё несколько дней подряд без сна после фестиваля. А потом на одной из прогулок Джон меня поцеловал. Он сказал, что это любовь с первого взгляда. Потом я познакомила его с родителями — так получилось: мы гуляли, и родители нас застукали. Позже, примерно через полгода отношений, я поняла, что люблю, но не доверяю ему. И решила его проверить. Мы пошли на знаменитое заброшенное здание нашего района. Поднялись на крышу — третий этаж. Но всё пошло не по плану. Он спустился, и пожарная лестница вместе с ним оторвалась. Мне нужно было прыгнуть на балкончик второго этажа, но я промахнулась, и здесь уже начался план Б. Я сломала ногу. Он спокойно подошёл и заговорил: «Я говорил, не прыгай? Я говорил, подожди?». Я ответила, что нам нужен лёд, — смеюсь. — Но откуда взять лёд в сорокапятиградусную жару? Он донёс меня до больницы. Мне сделали четыре операции. Он всё время, что я была там, переживал, приходил два раза в день. Я была прикована к кровати месяц, но он всё равно сидел рядом и рассказывал разные истории. И так на протяжении всех тридцати дней моего пребывания там. Потом ходил со мной, когда я была в гипсе. Научил меня заново ходить… Возился, как с маленькой. И всё было прекрасно. Но, когда я научилась ходить, когда все проблемы оставили меня, а впадать депрессию не хотелось — он сделал это. Он мне изменил за день до годовщины. И я опять впала в отчаянье, только уже не настолько сильное, как до него. Сначала бушевала и материлась, когда он звонил мне и говорил, что любит. Он просил простить его, но я была непреклонна. Потом грустила при виде его подарков и плакала от того, что мне его не хватает — да мне до сих пор его не хватает. Подарки я сожгла и сменила номер, чтобы больше не звонил — совет психотерапевта. Потом я перестала спать, ибо во сне видела его. Перестала есть и гулять по городу — он любил, как я готовлю, и город мы весь вместе обошли… Везде воспоминания. Я сильно похудела и начала весить тридцать килограммов. Я даже в другой город уехала к папе на месяц. А смысл? От мыслей не убежишь. Поэтому вернулась обратно. Пришла к нему и говорю: «Давай начнём всё сначала? Я прощаю тебя». На что он отвечает: «Я больше тебя не люблю». Мы подрались в тот день. Но больше я про него не думала и не грустила по этим отношениям. Начала есть — назло себе. Пыталась забыться в других людях. Ходила по городу, устраивала встречи с другими людьми, создавая новые воспоминания. И вот, спустя год, я его совсем не хочу. Скучаю по нему старому. Скучаю по нашим местам и нашим шуточкам. Но не по нему нынешнему. Скучаю по нашим воспоминаниям, но уж точно не вернусь. Его старого — люблю. Его текущего — ненавижу.       Закончив свой монолог, я с Роном спускаюсь на бетонную опору другого берега. — И что дальше? — Я спрыгну вниз, а ты прыгай ко мне на руки. — Рон хватается за железную балку, виснет на ней и спрыгивает на землю. — Давай, я ловлю.       Я прыгаю в его объятия без доли сомнения. Почему-то я верю ему. И не зря. Он ловит меня и опускает на землю. — Пошли? — Пошли…