*Повествование Виталины*
Джесс уходит в палатку к Вахтераму. Видимо Рон сильно её обидел. Такой я ещё её не видела. Находясь в глуши, я испытываю сильное напряжение от всех. Вахтерам не разговаривает с Роном. А тот, в свою очередь, сильно ругается с Джесс, давя на её слабости, в том числе и на её любовь к Вахтераму, каждый раз, когда они пересекаются. Мне очень некомфортно здесь.*Повествование Джесс*
— Она не просыпается, Джесс! Что делать? — паникуя, спрашивает у меня Рон, пытаясь разбудить Чаги. Это раннее утро слишком взбудораженное. — Я же говорила, что лучше её оставить. — Подхожу и сажусь на колени перед телом Чаги. — Ты бы смогла оставить Вахтерама?! — вновь пытается задеть меня Рон. — Зачем ты каждый раз её сравниваешь с ним?! — я начинаю злиться. — Да потому что это то же самое! Она — мой любимый человек, как Вах для тебя! — он пытается сравнить это существо с моим человечком. — Она — монстр! — вдруг срываюсь, от чего Рон явно поникает. — Это из-за её способности? — Да. Ты видел её мысли? — вспоминаю то утро, а следом дом Вахтерама. — Да. К сожалению, она многое пережила и не заслуживает такой смерти, — Рон пытается разжалобить меня. — Заслуживает, — отвечаю, вспоминая, как жила сама. — Замолчи. Свой. Рот. Она такой же человек, как и ты! — кричит Рон на пределе. Я отвешиваю ему пощёчину. — Я не могу показывать свои мысли другим людям! — мои руки дрожат. Рон вытирает со щеки влажный след моей ладони, что оказалась мокрой то ли от погоды, то ли от волнения и нападает. — Так научись! Нет? Не хочешь? Или не можешь принять тот факт, что тебя также после этого будут отвергать? — Я не родилась со способностью. Это другое. Таких нужно истреблять, — понимаю, что я сделала. Всё из-за моей неспособности сдерживать злость. — Таких, как ты, нужно истреблять! — бьёт в ответ тем, что хуже ударов, — словами. Я в шоке ухожу в палатку. Закрыв брезентовую дверцу на молнию, я ещё долго смотрю на неё в раздумьях: «Неужели Чаги ему важней, чем я? Она ему нужней? Почему он так борется за неё? Зачем он подставляет всех под угрозу из-за неё? Разве он не понимает, что она — угроза жизни? Он всех подставил. Это был единственный шанс уехать из страны. Я всех знакомых подговорила, чтобы нас пропустили. Такого шанса больше не будет, и всё из-за неё». — Что случилось? — подползает ко мне со спины Вахтерам. — Он так держится за неё, будто она такая же, как и мы, — мой голос дрожит, я испытываю рубатосис и вот-вот расплачусь, вспоминая все моменты, что Чаги мне показывала. — Хей, она ведь тоже человек со своей историей, со своей жизнью, — обнимает меня за плечи Вахтерам. — Ты слишком толерантно к ней относишься, — пытаюсь успокоиться. — Ты не знаешь, что она за существо. — Расскажи тогда, чтобы я понял, — поворачивает меня лицом к себе. Я скрываю слёзы, опустив голову. — Нет. Ты не поймёшь, — ссылаюсь на эксулансис — тенденцию отказываться от разговора об опыте, потому что человек, не испытавший этого, не сможет понять. Я утыкаюсь Вахтераму в грудь и, задыхаясь от рубатосиса, наконец, признаюсь. — Я люблю тебя. — Моё сердце замирает в ожидании отрицания с его стороны, а его сердце издаёт спокойные удары. Спустя несколько минут тишины, оглушенной нашим сердцебиением, он всё же отвечает: — Я знаю. — Да? — Я чувствую, как мои щёки наливаются румянцем. — Вы слишком часто и громко на это намекаете. Я хоть и несговорчивый, но не глухой. И… — Он делает паузу, видимо, чтобы собрать мысли в порядок. Я покорно жду, не подымая головы с его груди. — И я тоже тебя люблю, — произносит Вахтерам, заводя мои мысли в тупик. — Но… Я же не умею сдерживаться. — На то и нужна вторая половинка — чтобы сдерживать другую. Понимаешь, ты всегда такая сильная и независимая. Открыто показываешь эмоции, которые не принято показывать, те же злость и гордость. Говоришь то, что думаешь, и не умеешь врать. Я тебя люблю вот такую: дерзкую и правдоподобную, но в то же время нежную и ласковую рядом со мной, — обнимает меня. Он ложится на постеленные в несколько слоёв пледы, я лежу сверху и впервые в этой тишине чувствую крайсализм — спокойствие, когда находишься в бурю в помещении. И больше мне ничего не нужно. «Я не смогу пережить смерть Вахтерама. Не смогу без этого ощущения спокойствия и безопасности. Это испытывает Рон рядом с Чаги? Видимо, об этом он говорил».*Повествование Виталины*
Прошло два дня. Джесс не отходит от Вахтерама, а Рон от Чаги, которая так и не проснулась. Я подхожу к костру, чтобы позавтракать супом из консервов. Вокруг кастрюли уже сидят Рон, Вахтерам и Джесс в полной тишине. Так тихо, будто мы не в лесу, а где-то в шумоизолированной комнате. — Рон, прости меня. Чаги действительно одна из нас, — вдруг прерывает молчание Джесс. — Да, и ты меня, — соглашается Рон. — Ты была права: нужно было её там оставить, — кидает палку в тлеющие угли. — Не-е-ет. Не нужно! Я сегодня заходила в её палатку проверить рану и сменить всё, что нужно. Капельницу поставила — у меня в багажнике завалялась. И… — Делает паузу, чтобы отпить воды. — Она идёт на поправку. — От этих слов Рон заметно веселеет. — Спасибо. — Но есть и плохие новости. Я не знаю, когда она очнётся. Удар был сильным, — безжалостно рушит все радости Рона Джесс. Я, как зритель, пребываю в лёгком смятении. Не знаю, радоваться этому или нет. Как-то нейтрально отношусь к Чаги и совсем не хочу видеть разочарованного Рона. Так проходят дни: Джесс и Вахтерам спят в одной палатке. Вахтерам изредка выходит поесть и в туалет. Джесс каждые два часа ходит к Чаги проверять и, как она говорит, менять всё, что нужно. Рон постоянно находится рядом с Чаги, иногда выходит за тарелкой еды, но тут же возвращается обратно и ест там. Когда приходит Джесс и занимается Чаги, он курит возле палатки. Я почти всё время нахожусь в машине, слежу из окон за всеми, как немой зритель. Иногда выхожу поесть и к мотоциклу, накрытому брезентом, проверить, всё ли в порядке и не погубил ли его влажный лес. Я рада, что напряжения между нами больше нет, но собственное напряжение после того самого утра, когда Чаги показала свою способность, осталось. Она не боится нас, и, думаю, её бояться не стоит, ведь она такой же человек, что и мы. Но во мне осталось что-то, из-за чего я её боюсь.*Прошло три дня*
Днём мы съездили в провинциальный магазинчик на обочине и купили провизию и пару самогрееек. Джесс, приклеив самогрейки на Чаги и успокоив Рона, уходит к себе в палатку. Рон, наконец, теперь спит в своей палатке. Когда солнце садится и костёр уже догорает, я выхожу из машины и иду к одинокой Чаги. — Ты как здесь? — Закрываю палатку и смотрю на неё. Её тело в ужасных синяках и ссадинах. Под кожу в зоне кисти вколоты иглы с трубочками, которые заканчиваются у полиэтиленовых мешочков с прозрачной жидкостью. Её лицо больше не покрыто яркими веснушками — оно бледное, как снег, а прикрытые губы амарантового цвета очень выделяются на фоне этой белизны. Густые рыжие волосы стали жирными паклями, которые лежат на подушке непричесанные. «Она такая беспомощная и беззащитная», — думаю я, забыв все страхи. — Ты не пугай меня больше, как тогда. Я не хочу тебе зла и не хочу ругаться, а уж тем более — бояться тебя. Если ты боишься, то не пугай остальных. Ты всегда можешь мне высказать свои мысли и довериться. Я всегда тебя пойму. Не бойся, все мы боимся, но на то мы и семья, чтобы вступаться друг за друга. Тебя в обиду не дадим. Слышишь? Рон любит тебя. Он точно не даст. А на Джесс не смотри: у неё просто недотрах. У всех нас есть слабости, Чаги, — глажу её по волосам. — Я, например, асексуал. Не то чтобы мне не нужна любовь: я, скорее, её боюсь. А секса мне точно не надо. Джесс не умеет контролировать свои эмоции, но хорошо умеет притворяться гордой. Но это не так. Вахтерам, хоть и выглядит страшным, высоким, накаченным и молчаливым, на самом деле является очень ранимым и чувственным. Он чувствует каждую малейшую долю эмоции в голосе, поведении и взгляде человека. А что до Рона… — Я задумываюсь, обирая руку с волос. — Он слишком сильно отдаёт себя, когда получает взаимность. Но не все могут это принять и понять. Так что не стоит скрывать за способностью свои слабости. Все мы люди, — глажу её по щеке. — Ну, пойду я. Сладких снов и… — Делаю паузу, открывая палатку. — Поправляйся. Я ухожу в машину, закрываю дверь и, наконец, не чувствуя того беспокойства и напряжения, засыпаю.*Повествование Чаги*
Просыпаюсь я в палатке со странным ощущением рубатосис — это сложно описать словами, но я не чувствую сердцебиения и боли, которую уже привычно чувствовать по утрам. Но меня сейчас это беспокоит меньше всего. Больше меня тревожат вопросы: Где я? Где Рон? Джес? Ви? Вахтерам? Я открываю палатку и ощущаю ужасный осенний холод. Укутавшись в плед и вытащив из своего тела все иглы, я ползу к углям. Кидаю из запаса рядом немного веток, и огонь разгорается. В мозгу не слышно ни шороха, я пребываю в какой-то абстракции, пытаясь понять, что произошло и происходит сейчас. Вспоминаю вчерашний заезд в кювет. Осматриваю свой живот — на нём алое отрепье, которое раньше было бинтом. Видимо, его никто не менял, но, приоткрыв, замечаю, что рана чистая. Значит, просто недостаток бинтов, но рану обрабатывать не забывали — это радует. Я сижу у костра какое-то время, смотря на звёзды. Мои мысли и эту глобальную тишину прерывает Рон. Он вылез из своей палатки и направился в лес, видимо, в туалет. По возвращению он замечает меня. — Ты чего не спишь, Ви? — подходит ко мне со спины. — Да не спится, — отвечаю, смотря в огонь. — Понятно. — Уходит в свою палатку. Я сижу несколько секунд одна, как вдруг Рон выскакивает из палатки озарённый. — Чаги?! Ты как?! — паникует Рон. — Нормально, — не понимая, что происходит, отвечаю ему. — Зачем встала?! — подходит ко мне. — Выспалась, — переведя взгляд на небо, отвечаю. — Голова не кружится? — трогает мой лоб. — Нет, — закидываю голову назад сильнее. — Поесть хочешь? — достаёт из рюкзака консервы. — Нет, — изучаю верхушки деревьев. — Может воды? — достаёт пол литровую бутылочку воды. — Давай, — протягиваю руку из-под пледа. Он даёт мне воды и идёт к другой палатке. — Джесс! Дже-есс! — тормошит палатку. — Убей его, если что-то не срочное, — бубнит оттуда Вахтерам. Из неё выползает сонная, с запутанными волосами Джесс. — Чего тебе надо? — потирает лицо, Рон же показывает в мою сторону. Тем временем я сижу с ошеломлённым видом, пью водичку и косо наблюдаю за их действиями. — Ей нельзя на ноги вставать! — подрывается она. — Поздно, — отвечаю, отстраняясь от бутылки. — Вот дурёха! Швы не разошлись? — Проверяет повязку. — Нет, но повязку я хочу поменять, — смотрю на неё изумлёнными глазами, давая понять, что я ни черта не понимаю. — Ты была в коме почти шесть дней, — отвечает на мой вопрос в глазах Джесс. — Оу. Ну, это объясняет, почему вы такие шебутные. — Поворачиваюсь обратно к костру.— Со мной всё хорошо, ребят. Я немного посижу и пойду спать, хорошо? — Да с тобой не только страшно, но и опасно! Ты… — хотела было выговориться Джесс. — Я с ней посижу, — перебивает её Рон и, приободряя, хлопает Джесс по плечу. Она кивает и уходит в палатку. — Ты нас сильно перепугала, — начинает диалог Рон. — Когда я говорила: не смотри на меня, не говори, не трогай и не думай, — всё было всерьёз, и эта ситуация не исправляет положения. Я всё так же злюсь на тебя. Ты не подумай ничего хорошего, если при ребятах я буду вести себя мило с тобой, — ставлю в курс дела Рона и ухожу в палатку. Я лежу, смотря в «потолок» палатки и пытаюсь переварить ситуацию. «Я была здесь шесть дней. Они ухаживали за мной и переживали за моё состояние. Может, не стоит на Рона злиться? — думаю и тут же отвергаю. — Нет. Стоит. Если бы не проверка и вымотанные им мои нервы, всё было хорошо: обезболивающие бы действовали, и я не улетела бы в кювет. Пусть даже я и исполнила ту выходку и сама себе нервы сорвала, если бы он послушал меня или хотя бы извинился, то ничего этого бы не было. Я пересела спокойно в машину, Вахтерама сменили Ви или Джесс, и мы бы уже были в другой стране», — мысленно пытаюсь оправдать себя, но почему-то испытываю вину перед ними. Я, чувствуя тошноту, быстро выбегаю из палатки. Высвободив желудок от воды и желудочного сока, возвращаюсь и продолжаю размышлять. «Мы оба виноваты. Мне не стоило исполнять тогда выходку, следуя желанию гордости, а Рону стоило довериться мне и не быть таким высокомерным твердолобом. Всё просто — не нужно искать виноватых. Что было, то прошло». С таким заключением я засыпаю.