*Через два часа*
— Вы подумали, где и как мы это будем готовить? — возмущаюсь на Вахтерама. — Ну, у нас есть костёр… — Я запиваю водой обезболивающие дозой в два раза больше, чем обычно. — А лапшу я тебе жарить буду?! — Не гневайся — тебе нельзя. На, — Рон протягивает мне таблетку, — успокоительное выпей. — Что это? Фен? — подразумеваю наркотик, что подсыпали мне в вино. — Глицин, извращенка. — Рон расплывается в улыбке чеширского кота. — У нас есть железное ведро, а в ста метрах отсюда — речка. Я сейчас с Джесс принесу воды, — пытается казаться в норме. — Нет уж. Мне нельзя беспокоиться, так? А как я могу быть уверенна в том, что вы не трахаться пошли? Ну-ка. Со мной пойдёшь. — Беру его под руку. — Тебе нельзя! — Я наглоталась обезболивающих — мне замечательно! — прыгаю, кружась на месте, и воображаю из себя не пойми что. — Тем более я спала шесть дней! Мне нужна прогулка! Так что пошли. — Разворачиваюсь в сторону реки и уверенно шагаю вперёд. — Пошли, любимая… — Рон нехотя поволокся за мной. — Эх, весь секс парню обломала, — шутит, наблюдая за нами, Вахтерам. — Я бы не стала с ним. Он мой брат, забыл? — возмущается Джесс. — А я всё помню с той пьянки, — ухмыляется Вахтерам. — Что? — Ах… Хорошему коту и в декабре март, — лепечет, вздыхая, Ви и с полуулыбкой наблюдает за нами. — Говорю, пока они ходят нужно курицу пожарить, принесите дров, — резко меняет тему Вахтерам.***
Мы идём в гордом молчании, пробираясь через ветки кустов, по опавшей листве, от которой так и веет осенью. Мне обидно за ту проверку, но в тоже время хочется помириться. — Погоди, — Рон хватает меня за руку, останавливая. — Не надо этого куста касаться, — отводит меня подальше от него. — Он ядовит. Забота? Он всё ещё заботится обо мне? Или делает вид, что этой проверки не было, так как не хочет извиняться? Или думает, что извиняться не за что? Я начинаю чувствовать злость. — Что ж ты шесть дней назад ничего не сделал?! Зачем эта проверка была?! — обхожу через другой куст. — Любимый человек любим во всём, да?! — выхожу на берег. — Ты не поняла! — Рон догоняет. — Меня… Нас! много кто кидал, и из-за них были проблемы! Мы должны всех проверять! — Пытается взять меня за руку, но я одёргиваю её. — И меня?! Ты меня знаешь два года! — показываю указательный и средний пальцы правой руки. — У меня и похуже проблемы были, ты знаешь о них! И знаешь, что я не сдам вас! — Но твоя мама была ментом! — Ключевое слово была! Или ты меня после всего крысой считаешь?! — Подхожу к нему, встав в боевую стойку. — Считал! — Получает пощёчину. — Ненавижу тебя! Ты и представить не можешь, сколько я за тебя переживала! — А сколько ты у меня нервов забрала своими обмороками?! Ой, я умираю, но не надо меня спасать! — передразнивает, потирая место удара. — Ну вот не переживал бы! Нельзя было в тот день, когда я пыталась помириться, ответить?! — Нельзя! Я тоже зол бываю! — Ты эгоистичный бываешь! — А ты нет?! Мы здесь тебе капельницы ставим, пелёночки с повязками меняем, а ты нос воротишь! — Я вас не просила этого делать! А уж тем более тебя! Неужели так трудно меня отпустить?! У тебя столько баб вокруг! Отпусти! — Да я люблю тебя, дура! Я обнимаю его за шею, повиснув, и позволяю губам вкусить его вкус. Какой же сладкий поцелуй. Такой долгожданный и страстный. Никаких слов не нужно — всё и так понятно… Он не отпускает меня ни на секунду. — А я тебя, — выпаливаю я, оторвавшись ненадолго. Тёплое дыхание проходит по моему лицу, оно — исследователь, который ищет своё сокровище, прямо под носом… Рон томит. Он берёт меня за талию, прижимает к себе. Я чувствую его стояк, его горячее дыхание. Наши губы смыкаются снова и снова в страстном поцелуе. Рон опустился от губ к шее, прислоняет меня к дереву, начинает раздевать, но не полностью. Его забота даже здесь. Немного приподымает толстовку, ласкает мою грудь… Обворожительная, дивная и идеальная. Она составляет тандем его ладоням. Идеальное сочетание… Мои соски уже стоят, они чувствуют его пальцы, как датчики. Он держит мою грудь в ладони, другой рукой гладит талию под толстовкой, играет с языком во рту. Наши языки — снежинки на зимнем ветру, одна бегает за другой. Как же аккуратно и нежно он сжимает мою грудь. Он не хочет навредить, считает меня нежным лепестком, который нужно беречь и лелеять. Плавно, очень медленно и с усилием он всё-таки отрывает свои губы от моих. Целует шею, долго и нежно. Каждый сантиметр. Переходит к ключицам. Они возбуждают его больше всего, но не являются последней точкой на карте. На карте тела… Следующим пунктом в этом путешествии становится грудь. Его губы любят отдыхать именно там, это место настолько родное и близкое, что ему хочется оставаться там вечность. Он целует каждый миллиметр, исследуя местность, которую и так прекрасно знает. Никакой боли, только лёгкость, приятная дрожь по телу и головокружение. Если бы спросили, что возбуждает во мне больше всего, он бы ответил — всё. В каком-то смысле это правда, но мои ноги явно устраивают Третью мировую в его голове. Они — моя визитная карточка. О них можно сочинять легенды, но не найдётся в мире поэта, способного подобрать эпитет, характеризующий их сполна. Он берёт меня на руки, я обвиваю его талию ногами. Он прижимает меня спиной к стволу дерева. Мои руки спускаются к его ширинке, а его — уверенно сжимают мои ягодицы. Нам холодно, но мы греем друг друга. Наши тела горят. Он ставит меня на землю и резко разворачивает к себе спиной. Рон закрывает мой ротик рукой, мы оба знаем, как это возбуждает. Он томит… Тянет кота за хвост, растягивая этот момент. Водит головкой члена по киске. И нежно входит… Мурашки по телу и лёгкий стон… Рон начинает потихоньку ускорять темп. Я чувствую, что моя киска хочет ещё, он это чувствует и ускоряет темп. Я начинаю стонать… Темп учащается, стоны переходят на крик, я хочу больше и больше. Оргазм настигает волной, мы можем захлебнуться им. Но нет, мы просто дышим. Слышен крик. Я кончаю… У этого танца нет имени, но некоторые называет его просто — любовь. Он целует меня сзади, дыхание сбивается, сердцебиение бьёт все рекорды Формулы 1, а возбуждение набирает обороты. Я поддалась, сдалась, пала… Феерический оргазм ярче фейерверков на День Независимости США. А стоны — крики наслаждения…*Позже*
— Почему ты до Алекса не сказал, что любишь меня? — Прикуриваю, сидя у дерева. — Да ты постоянно в отношениях была с кем-нибудь. — Делает затяжку, смотря на закат. — В том и дело, что с кем-нибудь. Я пыталась забыться, — разъясняю ему. — Ты всегда выглядела такой счастливой и самодостаточной. Мне казалось, что тебе не нужен такой дебил, как я. — Делает глубокий выдох. — Однако видел, что я притворялась?.. — Затягиваюсь. — Видел, — соглашается Рон. — Ну вот. Раз видел, то не такой уж и дебил. А сейчас поздно, друг, — хлопаю по плечу. — Почему поздно? — смотрит на меня разочарованными глазами, будто я его бросила только что. — Ты же понимаешь, что в игре, которую мы затеяли, нет выхода в красивую жизнь. Только на казнь. — Глубоко затягиваюсь. — Да хоть расчленение! Мне всё равно на это! Ведь самое страшное, что ты бросишь меня в прямом и смертельном смысле! А остальное переживу как-нибудь, — отмахивается. — Значит, будем играть, пока играется? — ухмыляюсь, смотря на него, сквозь дым. — Да. — Целует в губы. Я кладу голову на его плечо, испытывая крайсализм — тот, что испытываешь в бурю, находясь в помещении. Мы смотрим в золотисто-алый закат, окутывающий нас золотыми лучами. Небо всё меньше скрывает солнце под тёмно-синими тучами. Теперь этот карминовый закат будет всегда обозначать начало новой жизни и новой истории.