21 год жизни

*Наши дни*

— А чего рассказывать? Ночевала я в лесу, питалась на деньги накопленные, которые в самом начале из дома забрала. Потом они кончились, как раз когда подходила к городу, где вы меня поймали. Там просто скиталась по улицам, потом ушла в лес и питалась дичью, — профессионально вру, потому что все слова подтверждаются моим худощавым видом. — Продавала эту же дичь, купила одежды и сняла номер. — Ты чего врёшь?! — резко встаёт со стула разгневанный оперуполномоченный. В допросной зазвенел стук об стол.       Я молчу несколько секунд в панике. В голове скитаются мысли: «Чёрт! Сама же сказала во множественном числе. С кем я была? Хотя бы перед смертью Рона не подставь, дура!». — Ты была не одна! Или ты думаешь меня обмануть с помощью своей способности?! Меня не проведёшь! — подходит ко мне и кидает дело передо мной. Открывает первую страницу и тычет пальцем. — Видишь?! Чёрным по белому написано: «В глаза не смотреть»! Так что и не думай меня обманывать!       Мои глаза резко расширились в шоке. «Кто? — проносится у меня в голове. — Кто мог сказать?».       К счастью, ко мне быстро возвращается спокойствие и самоуверенность, после спасательной идеи. — Ладно. Да, я была не одна. — Так-то лучше. — Видя, как я съёжилась и задумалась, опер самоуверенно усаживается напротив и откидывается своей жирной, широкой спиной на спинку стула. — С кем ты была? — подставляет ручку к листку, готовясь услышать то, что он ожидает, и сразу записать.       Я вытаскиваю из кармана мышь, которую с Роном поймала на холмах. — С ней. — Кладу на стол это беспомощное, худощавое, едва живое создание, которое в два раза меньше моей ладони.       Она робко привстала на три лапки и начала принюхиваться, подняв переднюю правую лапу. Удача вновь на моём плече. Мне фантастически повезло, что она смогла выжить. Обычно мыши живут не больше трёх-четырёх дней без еды, а без воды и того меньше. — Ты издеваешься надо мной?! — он бьёт по мыши кулаком, размазав ту по столу, будто это обычное насекомое. — Эй! Это была моя любимая мышь! — Опускаю голову и начинаю плакать. — Как я теперь без неё?! — устраиваю истерику, которая быстро заканчивается звонкой пощёчиной от опера. На моей щеке остаётся розоватый след от пальцев и мышиной крови. На всхлипы и шлепок в микрофон в допросную входит следователь. — Ты что делаешь? — обращается к оперу мужчина в возрасте с седыми усами, от чего тот встает перед ним в стойку. — Она мне врёт! — показывает на меня кровавой рукой опер. — Она беременна! — Я вытираю слёзы и кровь, пытаясь сымитировать обрывистое дыхание, как от приступа. — Только что пришли видео со всех камер, где она была замечена. Она действительно была одна. — Это даже для меня неожиданно, видимо, Алиса подкупила следователя, потому что почти везде, где мы были, камер нет, а где есть — точно не будут смотреть, потому что они над дорогой, а их разрешено смотреть только при ДТП. — Вези её в детдом. Или ты хочешь казнь за убийство её ребёнка?!       Опер сглатывает и на секунду, забыв перед кем сидит, смотрит мне в глаза. Я, не растерявшись, представляюсь дьяволом в его сознании, тем самым выплескивая всю свою злость. На моей голове ярким пламенем горят чёрные, кривые рога, которые в полтора раза больше головы. От меня исходит огонь рыжевато-синего отлива. Глаза горят красным пламенем, а на лице — ужасная гримаса, олицетворяющая весь ужас в глазах оперуполномоченного. Я выгляжу дьявольским победителем, который сидит в горящей комнате.       Видно, как он пытается глотнуть чистого воздуха, но всё поглощено дымом. Он не может оторвать от меня взгляд, видно, как он страдает от этого. Впервые что-то, — его сознание, взгляд и тело — не под его контролем. Голову сковывают навязчивые мысли инстинкта самосохранения о том, что нужно бежать, ведь комната горит; его сознание вот-вот сгорит до пепла; его глаза наливаются кровью от лопающихся капилляров. Опер думает, что вокруг него адское пекло, от которого не спастись, и тело подчиняется моему внушению, пребывая в нервно-паралитических судорогах. Он думал, что непобедим, и всё полностью под его контролем, но, увы и ах, я в его сознании, а, значит, он у меня в руках, как марионетка. Он не может отвести от меня взгляд, поэтому начинает кричать в панике, что он мёртв. В момент падения офицера со стула, в его голове отчётливо слышен мой голос повелительного тона, который ещё долго будет преследовать в кошмарах: — Лежать, пёс! — Ты с ума сошёл? — подымает следователь дрожащего от ужаса оперуполномоченного. — О-она! О-она! — заикается тот, но больше не видит того дьявола. Перед ним сидит девочка с золотисто-рыжим каре, кровью на щеке и отпечатком ладони там же. Она всхлипывает, как маленький ребёнок, у которого отобрали игрушку, и смотрит на него испуганно расширенными глазами, опухшими от слёз. — Кажется мне пора идти отдыхать. — опер берётся за голову, резко забыв о произошедшем. — Напишешь объяснительную по этому поводу. — Разрешите идти? — Иди. — Опер удаляется из допросной. — Собирайся, сейчас тебя отвезу.       Мы со следователем выходим из допросной и проходим в его кабинет напротив. Я забираю свою куртку со стула у стены персикового цвета. — Тебе Рон что-нибудь вешал из прослушки? — закрывает на ключ кабинет. — Нет, — тихо вру, думая про свою способность. — Можно мне стакан воды? — Да, спустимся только. — Мы спускаемся по белой лестнице со сколотой плиткой. Я провожусь руками по стене цвета пушечного металла. — Он не сильно тебя ударил? — Нет, почти прошло. — Знаешь, он думает, что виновные в преступлении — не люди. Он не видит перед собой ни детей, ни пожилых людей — он видит подсудимых, — проявляет следователь ко мне сочувствие, в то время, как я вспоминаю Рона, Джесс, Ви, Вахтерама и Алису. Мы же тоже не видим никаких границ, должностей, возраста. Мы видим просто людей. — А я вижу перед собой запуганного ребёнка, — продолжает следователь, пока мы идём по такому же серому коридору, проходя одну решётку за другой — систему защиты, которые он открывает с помощью магнитной карты, — который ещё не осознал свою ничтожность и опасность для остальных. Поэтому, сделай одолжение — не показывай больше свою способность и прими свою казнь, как должное перед человечеством. — Он подходит к кулеру и набирает в пластиковый стаканчик холодной воды. — Держи. Я оформлю документы, посиди здесь. — Угу, — тихо произношу сквозь ком в горле. Следователь отходит к окну в стене, за ним сидят другие полицейские и охранники, которые записывают входящих и выходящих из здания.       Я чувствую вакуумную пустоту внутри себя от его слов. «Прими свою смерть, как должное перед человечеством», — проносится эхом в моей голове снова и снова.       Как должное… Я сжимаю стаканчик в руках так, что капли попадают на мои руки. И начинаю думать о том, где я и куда меня повезут, но, я не знаю в воде ли Рон. В любом случае, прокручиваю воспоминания несколько раз в надежде, что Рон их увидит, но вода на руках высыхает и меня ведут к машине.