Глава 28. Самобичевание.
18 июня 2020 г. в 22:16
Мы едем в кромешной темноте. Комендантский час наступил несколько минут назад, из-за этого на улицах города нет даже света от маленькой свечки на день рождения. Тех самых, которые чуть больше спичечного коробка. Я их помню со своего дня рождения, когда мне исполнилось семь. Папа поднёс ко мне торт в виде смайлика с семью такими свечками и сказал загадать желание. Я тогда не смогла задуть все сразу, видимо, из-за этого у меня и не получилось нормальной семьи.
Я вхожу в детский дом со следователем. Он отходит к женщине с каштановыми волосами ниже плеч, смуглой кожей и мешками под глазами. Они заполняют бумаги, пока я сижу на фиолетовой кушетке и рассматриваю нарисованные цветы на стенах фисташкового цвета.
Ко мне подходит худощавая женщина с чёрными волосами и просит пройти с ней. Мы идём по узким коридорам с цветами на стенах в комнату ярко белого интерьера.
— Раздевайся. — Садится за стол и начинает заполнять бумаги. Я послушно раздеваюсь до нижнего белья.
— Я всё, — лепечу, сквозь ком в горле.
— Полностью! — приказывает она.
Я дрожащими руками, то ли от холода, то ли из-за вновь возвратившегося куебико — усталости от постоянных актов бесчувственного насилия, снимаю нижнее бельё. Девушка осматривает каждый сантиметр тела, что очень уж унизительно. Она уверяет, что это обычная процедура, но мне так не кажется, скорее это осмотр на наличие следов игл на венах, которые проходят по всему телу.
— Нужно осмотреть на наличие ран и синяков, что бы, если тебя здесь будут бить, мы могли сразу определить — здесь получила травмы или ещё на улице. — Отходит и записывает каждую родинку на теле в моё дело.
— Понятно, — устало отвечаю, стараясь не заплакать.
Я изо всех сил стараюсь приглушить рубатосис, чтобы так сильно не колотило сердце в груди, но дрожь в руках переходит на тело. Я стою, как бездомный котёнок: плечи худые, обтянутые кожей, которая будто вот-вот порвётся; впалые ямки на ключицах, выпирающая головка грудины. На мне можно, вместо скелета в аудиториях анатомии, показывать все кости. Плоский живот с кожей, которая обтягивает пухлые бёдра, что перетекают в аккуратные ягодицы приличных размеров. На спине лопатки, будто крылья, выпирают от того, что руками прикрываю грудь, а на пояснице ямочки.
— Наклонись и покашляй. — Кладёт ручку на стол.
— Что?! Не буду я этого делать! — Получаю пощёчину тряпкой. Я падаю на пол.
— Подымайся, — приказывает она.
Меня окутала боль в рёбрах и внизу живота, которые будто возвратили меня в ту адски холодную реку при падении с моста, но, нет, сейчас я не упала с моста— лишь вернулась в реальность.
— Подымайся! — толкает меня в плечо, но я лишь по инерции переворачиваюсь на спину и не дышу, чтобы было не так больно. Меня вновь настигает лакеизм — желание быть в катастрофе.
Черноволосая девушка садится на корточки возле меня проверить мое дыхание — не дышу, тогда она проверяет пульс — очень медленный, почти незаметный. Опия — неосознанное желание посмотреть кому-нибудь в глаза, что может одновременно чувствоваться волнительно и уязвимо.
«Прими свою смерть, как должное перед человечеством», — проносится в моём едва живом сознании, и опия отпускает меня.
Черноволосая девушка садится за стол заполнять бумаги. Через мучительные секунды боль становится терпимой, и я уже могу встать, однако с состоянием, будто вновь прошла реку из чили в своей «адской зоне».
— Твоя комната на третьем этаже слева по коридору, — говорит она мне, не подымая взгляда.
— Ладно. — Беру в руки свою футболку.
— Не эту одежду. — Кидает мне белые рубашку и штаны. — Твою отвезут в химчистку и отдадут, когда выйдешь.
— Завтра, — уточняю я.
— Послезавтра, — безжалостно рушит меня. Её слова резко вонзаются в спину огромной, острой глыбой льда, что вызывает во мне новую порцию боли.
«Я не смогу прожить здесь так долго», — думаю.
Но всё же лучше, чем переживания Рона и выкидыш.
Я иду по узким пустым коридорам. Мои руки обхватывают рёбра, будто те скоро выпадут из моего тела, а плечи так и выпадают вперёд. Думаю, сон мне поможет, всегда помогал. Он — один из немногих, что не предали меня. Засыпаешь, и все проблемы уходят, и всё заживает.
Я смотрю на свою кровать — маленький матрас на железном скелете «кровати», которая стоит напротив двери и окна. Возле неё расположены и другие кровати, занятые детьми. Выключателя в комнате я так и не нашла, видимо, свет выключается и включается автоматически — по комендантскому часу. В комнате темно, как и за окном. Я набираю воды в стаканчик, который стоял на раковине в ванной комнате, и сажусь на подоконник, держа два пальца в воде.
Вспоминаю весь сегодняшний день и воспоминания с Роном, надеясь, что он их увидит. Вскоре воспоминания перерастают в истерику, поэтому я добегаю до раковины и выливаю воду, так и не сумев показать правду и попрощаться с Роном даже в мыслях.
Огромные горячие капли слёз стекают по щекам с веснушками и ямочками до подбородка усыпанного такими же веснушками, а затем капают в раковину. Я закрываю рот рукой, чтобы не было слышно всхлипов, и глубоко дышу носом, чтобы успокоиться.
«Прости, прости, прости, прости, — витают мысли в моей голове, словно миллионы мотыльков. — Это не поможет, — вдруг понимаю и успокаиваюсь. — Ну вот чем ты ему поможешь своими слезами? Ему, может, легче станет?»
Я вытираю слёзы и иду обратно к подоконнику. Смотрю на яркие звёзды — единственное, что неподвластно сияет вопреки законам. И сон куда-то исчезает.
На восходе солнца я всё-таки иду спать. На удивление, меня никто не трогает весь день, пока я сплю.
А ночью просыпаюсь от дикого желания покушать. В коридорах свет не выключается, поэтому хожу по ним, раскинув руки по обе стены. Узкие коридоры позволяют мне проводить ладошками по цветам, нарисованным на светло зелёных стенах, закинув взгляд на потолок. Я всё брожу по всем этажам в этом нескончаемом лабиринте без окон. Мимо комнат с мило спящими детьми и комнат с воспитателями, которые тоже спят, как законопослушные граждане. Мне кажется, они и днём спят. Как говорится: на неинтересной работе сны интересные видишь.
Я иду мимо столовой, в которой нахожу хлеб — всё, что нашла, но из-за звериного голода, мне он кажется неплохим деликатесом. Иду дальше мимо туалетов и ванных комнат, где выпиваю прохладной воды. Пройдя в одну из комнат, я нахожу гардеробную — там очень много одежды из химчистки и разных папок — дети, которые приехали сюда из-за того, что их родителей казнили. Кто-то пил, кто-то курил, кто-то убил. Такая себе логика государства — убивать курящих людей, чтобы дети их были сиротами и гнили в похожем месте до двадцати одного года.
Я возвращаюсь уставшая в свою комнату, когда солнце уже начинает показывать свои лучи. Вяло падаю на кровать и засыпаю.