«Судьба иногда похожа на песчаную бурю, которая всё время меняет направление. Когда буря стихнет, ты, верно, и сам не поймешь, как смог пройти сквозь неё и выжить. Неужели она и впрямь отступила? И только одно станет ясно. Из неё ты выйдешь не таким, каким был до неё. Вот в чем смысл песчаной бури.» © Харуки Мураками
***
Темнота окутала её так плотно, что воздух перестал поступать в лёгкие. Бесконечная пустота в чувствах обрела свою видимую форму, но теперь изменилось многое. Весь спектр эмоций, покинувших её, вернулся с удвоенной силой. Паря в этой пустоте, страх сковывал, прилипал к телу, не давая дышать. Непонимание и отчаяние слились воедино. «Где я?» — внутренний голос её, вдруг, стал зримым и осязаемым. Эта мысль эхом вибрации прокатилась по всем уголкам и закоулкам темноты вокруг, и ещё больший ужас накатил волной по сознанию. Мысли реальны? Это сон? Если она попала сюда, — то должен быть и выход, верно? Искать глазами его бесполезно: это точно не какая-то дверь или арка. Но что же может быть выходом? Её взгляд падает на ходящие туда-сюда сгустки волн, от непрекращающихся мыслей, и тонкий росток понимания начал проклёвываться в сознании. Единственное осязаемое, что она здесь видела — её собственные мысли. Должно ли это что-то значить? Несомненно должно, ведь ни двинуться, ни пошевелиться она не могла, и даже если бы этот выход, в традиционном его понимании, и вправду где-то был, то она даже не могла бы до него добраться любым известным физическим способом. Постепенно разум девушки стал формировать некое понимание. Она осознавала, что душа её парит в пустоте. Старая мирская привязанность к своей оболочке заставила её, всё же, осмотреть себя, если это можно было бы так назвать, ведь ни глаз, ни тела, в земном понимании, у неё теперь не было. Был взор, взгляд, — можно называть эту способность видеть как угодно, однако чего она искала, она не нашла. И тогда страх прошёл. Вновь оглянувшись вокруг, она вдруг обрадовалась. Она не понимала, чему радуется, да и зачем это нужно было? Она парила в пустоте без тела! Представив на секунду, как это должно было выглядеть, девушка выпустила несдержанный смешок, и инстинктивно прикрыла рот руками, — или ей так лишь показалось, — а затем разразилась смехом. Лёгкий и переливчатый, словно трель маленькой птички, он звенел в этой пустоте, и волны заходили огромными реками вокруг неё. А она всё смеялась, и чего то подобного, как боль в животе от напряжённых связок или недостатка кислорода не было, ведь в этот момент с неё окончательно спал весь земной груз. Смеялась сама её душа, свободная от оков тела и мира, и осознав это, великая легкость поселилась в ней, занимая место трели смеха. Пустота теперь не пугала, нет, она лишь новый рубеж, переходная станция, остановка, в бесконечном пути направлений. Девушка зацепилась за мысль. Станция, значит?.. То есть, если немного постараться, то вполне реально… Да, да, определённо, может получиться. Озаряя пустоту улыбкой, она постаралась представить образ, когда-то давно, бесконечно давно, виданный ею. Темнота вдалеке стала рассеиваться, превращаясь сначала в тёмно фиолетовую, затем в синюю, а потом в серую дымку, неумолимо приближающуюся к девушке. И чем лучше она воображала предмет, в котором нуждалась, тем сильнее поднимался ветер, начиная с тихого, кажется, незаметного шевеления вокруг, и всё больше, и больше поднимавшегося. Однако было и ещё кое-что. Её не оставляло чувство, будто за ней наблюдают; будто что-то извне помогает ей воссоздавать этот образ в мыслях и разгонять клубы мрака вокруг. И вот, наконец, на последней шестерёнке её работа закончилась. Издалека стали видны свет двух огоньков. Нет, уже четырёх. Они всё приближались и вдруг обоняние её, не имеющее физической формы, уловило запах дыма, принесённый ветром. Напрягая взор, она вглядывалась вперёд, откуда шёл стремительно приближающийся звук, и вдруг изумилась. Далеко впереди, навстречу ей неслась точная копия того, что она усердно воображала пару минут назад. Конечно, она заблуждалась, и с того момента прошла не пара минут, но несколько часов или дней, не меньше, однако, доподлинно неизвестно. Медленно, непроглядная тьма отступала, перед стремительным приближением этого нечто, а когда он рассекал её, то ветер поднявшийся бурей, окончательно сдувал тьму. И не было изумлению её предела, когда она разглядела, что же было за этой бездонной пустотой: тьма расступилась, и над ней мириадами сияли звёзды, более крупные, но всё же безопасно далёкие. Огромные клубы туманностей самых невероятных, ранее неизвестных её душе цветов, приобретали причудливые формы и менялись на глазах, соединяя своё свечение в непрерывный блеск, отрадный глазу. И всё пространство, которое была способна охватить её душа, было заполнено этой магией цвета, блеска и форм, и обитало оно в эфемерном вакууме, непроглядном, но таком непохожем на царившую здесь ранее пустоту. Ибо в нём была жизнь, и эта жизнь пульсировала вокруг, в скоплениях галактик и туманностей, в свечении звёзд и сердцебиении комет. Здесь была любовь, заставлявшая каждую упавшую и потухшую звёздочку вновь возродиться на новом месте. Так и душа её вновь возродилась и возликовала, посреди такой красоты. Тем временем, плоды её трудов и мыслей достигли её, и она в восторге обнаружила, что и впрямь стоит на деревянной, старой станции, парящей в пространстве, а перед ней ждёт отправки старенький поезд, состоящий из одного пассажирского вагона в котором двери навсегда раздвинуты и открыты. От пустоты не осталось и следа, — словно всегда здесь было это туманное, рассеянное свечение и непрерывная, едва осязаемая пульсация, похожая на биение сердца. Уже подходя ко входу в вагон, — если такое перемещение можно назвать ходьбой, оно скорее напоминало желание мысли, перемещающее душу, — девушка вдруг осознала, что так и не придумала свой собственный облик, а ведь он мог получиться действительно прекрасным, судя по её открывшимся способностям. Но тут же она вновь засмеялась своим мыслям: это ведь уже совершенно не важно, какая ей разница кто она была, какой сейчас является и кем будет дальше, значение имело лишь это неуёмное чувство счастья и свободы, безумной страсти движения и путешествия, — эти чувства давно были потеряны ею, она почти позабыла, какие они на вкус, и как оказалось, терпко-сладкие, словно патока, — а поезд, понадобившийся ей, был лишь любопытством чистой воды, экспериментом того, на что способна её сила мысли, но не желание облечь своё средство перемещения по этому новому миру непременно в какую-нибудь форму. Пожелай она, и девушка могла бы перемещаться любым возможным способом. Уезжать отсюда так не хотелось, но она чувствовала, что так нужно и должно, и что желание её насладиться этими просторами всё же будет вознаграждено. Кроме того, желание узнать, что же там дальше, за зримой границей видения, которое было гораздо объёмнее обычного зрения любого человека, и тяга к путешествию были в разы сильнее. Тогда она с улыбкой вступает в железный вагон, оставляя его карту движения на волю того, кто всё это время помогал ей. Она была не глупа и понимала, что самостоятельно ни за что бы не смогла добиться такого; не смогла попасть в это удивительное место на окраине неведомой ей Вселенной и стать её частью. Её влекут, ведут куда-то. Возможно, в последний рубеж существования её души. Однако это, почему-то не пугало. Разве может она противиться чему-то настолько великому, что привело её сюда и, вполне вероятно, было причастно к созданию всего вокруг. Эфемерная лёгкость ощущалась в мыслях, когда войдя наконец в этот вагон, она схватилась за поручень, и транспорт тронулся с места. Девушка, разумеется, этого не заметила, ведь не успев оглянуться, пространство за пределами так и не закрывшихся дверей понеслось мимо, вместе с вагоном. Дальше, дальше, вперёд! Назад от прошлого, вдоль настоящего, в неизвестное будущее, — только так можно было бы описать это путешествие, ибо поезд двигался и вверх, и вниз, ровно также, как он рассекал пространство и вперёд, и назад, и нельзя было определить точно, в каком направлении Вселенной он держал курс. Мириады сияющих звёзд и непроглядных клубов туманностей проносились мимо её души, превращаясь в сплошной световой вихрь воображения. Медленно переходя то к западной, то к восточной арке дверей, душа девушки изумлялась всё больше, ведь пейзаж за их границами каждую минуту изменялся до неузнаваемости, — вот сияющая жила скоплений звёзд, со своими альфой и бетой, * пульсирующими в унисон, словно два любящих сердца, а вот из восточного проёма видна неизвестная, наполненная всевозможными цветами и фигурами туманность, покрытая густым облаком яркого глубокого морского цвета, который бывает лишь во время шторма, — а вагон всё мчал её дальше, в неизвестность. Так она не заметила, как вдали видимого горизонта глубина цвета и форм чуть рассеивается, не имея далее ничего. Взгляд вдруг цепляется за эту дымку, и в мгновение ока оказавшийся перед дымкой поезд поглощается густым, тягучим веществом, похожим на туман. Девушка замирает в недоумении, ведь секунду назад она рассекала на своём железном коне пространства звёзд и галактик, а сейчас всё вокруг поглощено белой завесой, однако же и в ней была жизнь. В пространстве, смешиваясь с туманом, парили частички белых, а в определённом свете отливающие небесно-голубым, кристаллы: зависшие в воздухе капли росы, такие маленькие и остро огранённые, усеивающие всё вокруг. Однако их отрезок пути закончился, и девушка достигает новой переправы. Поезд останавливается так же беззвучно и неосязаемо, как трогался. Кажется, что с момента его остановки и понимания этого девушкой проходит целая вечность, такой фейерверк эмоций бушует в ней, и очнувшись, она выходит из вагона. Сколько ни оглядывайся, повсеместно, куда возможно обратить взор, простирается белоснежная тишина: ни верхних, ни нижних её границ. Она заполняет каждый уголок пространства. На секунду её одинокая душа задумывается — что же дальше? Куда теперь ей держать свой путь? Однако нужды в этом вопросе было мало, ибо в эту же секунду, как вопрос коснулся её мысли, странный, инородный звук донёсся издалека. Вначале он заставил напрячься, — после своей неожиданной отправки в вагоне поезда она не слышала ничего, похожего на звуки, и последним из них был шум ветра, смывающий клубы изначальной пустоты, в которой обитала её душа, — однако позже ей вновь овладел интерес. Покрутившись вокруг своей оси, она вновь хихикнула. Как же глупо она сейчас, наверняка, выглядит! — думалось девушке, однако любопытство лишь укрепилось, во время поисков источника звука. И вот, вдалеке, зрение её ухватило лёгкое свечение: то тут, то там искрящиеся белым частички пространства. И всё её естество понеслось к этим мерцающим огонькам. Интерес одолевал, и по мере приближения звук становился всё волшебнее и загадочнее. Однако, потребовалась также и изрядная доля терпения. Неизвестно сколько эфир её мыслей двигался к таинственным огням, но казалось что мимо проносятся годы и века, а видимая цель всё не приближалась, в отличии от звучания, которое напоминало о себе, но ни громче, ни тише не становилось. Отступать или останавливаться душа никогда бы себе не позволила, ведь выбрав курс, она хотела всё же достигнуть того, о чём не ведала и что тревожило её любопытство, однако, стоит заметить, что параллели своему фанатичному желанию она всё же проводила, находя в нём сходство с вечной мукой Сизифа**. И вновь отбрасывая дурные мысли, она продолжала путь, ставший бесконечно долгим и далёким, как все земные жизни. Когда девушка подумала, что, вероятно, ей и вправду не до́лжно достигнуть того мерцания и пора остановиться, раз цель упрямо не хочет быть найденной, именно после этого мгновения ей показалось, что далёкий свет заискрился сильнее и ярче, чем до этого. Душа её возрадовалась, посудив это хорошим знаком, и с новым рвением продолжила путь. Так она достигла сияющего окна, имевшего вид хрусталя, сотканного из мерцающих белых кристаллов, виданных ею уже здесь ранее. На её глазах такая же хрустальная рама, обрамлявшая окно, покрывалась завитками серебра, словно узорами от мороза, и это именно то, что источало загадочный звук. Что-то старое и давно ушедшее стало, словно волна, приближаться в сознании; то, что давно уже было позабыто ею и осталось в прошлом, вновь стремилось быть освежённым в мыслях. Покрывающееся зимним морозным узором стекло. Вот, что напоминал её душе этот звук, но вспомнить откуда она знает это, как бы она ни силилась, девушка не могла. И тогда, взглянув в окно, она увидела прорисовывающееся в его глади нечто. Оно как будто бы появлялось издалека и несло с собой что-то таинственное и до поры неизвестное. Нечто постепенно обрело форму, и эта форма вся сияла и искрилась, но нежным, мягким светом, совсе не таким, каков был свет вокруг девушки или в самоцветах, впаянных в хрусталь окна. Оно блеяло и пульсировало серебристо-голубым, отдалённо напоминая тихое, размеренное дыхание. Это было отражение. Что-то резкое и давно забытое поднялось в памяти подобно огромной волне, захлестнув девушку, и застав в удивлении, граничащим с небольшим страхом, чуть отступить от глади зеркала, чем, несомненно, стал теперь предмет перед ней. В нём отражалась оставленная тленом земли форма её существа. Бледная, светящаяся и переливающаяся искрами, так похожими на свечение звёзд, бесчисленное количество которых она видела. И тогда она вспомнила всё. Как можно было так быстро позабыть рассветы, расцветающие соцветиями бутонов на восточной границе неба по утрам? Как можно было оставить позади дурманящий сознание свежий запах мира, после прогремевшей бури с грозой? Крепость объятий, ощущение влажного ветра, ласкающего кожу, прикосновение мягких, но таких холодных пушинок снега, смех друга и цвет глаз отца, напоминающий серебро… Воспоминания закружились в водовороте картин и ощущений, призывающих вспомнить, вспомнить всё! Видения высящихся в вышину неба заснеженных вершин гор, игра света в зеленеющих кронах вековых деревьев, запах старых книжных страниц в летнем зное, ночное буйство волн синевы моря в лучах луны, окружённой небесной россыпью звёзд… их льющееся на землю сияние. О, как звёзды и луна были прекрасны! Прекраснее всего, что она любила и лелеяла в том мире. Ещё она вспомнила боль, и то, что принадлежало ей по праву — отчаяние, безумие, страх… Но об этом она не много думала. К чему тогда она здесь, если не для того, чтобы раз и навсегда отпустить всё то, что было пережито там? К чему ей это теперь? Отражения напротив коснулась улыбка, и в этот момент оно растворилось, унося с собой ви́дение девушки вглубь пространства зеркала, сквозь клубы воздуха, похожие на расступающиеся серые облака, пока перед ней не предстала невиданная ранее земля, такая непохожая на её родную: в краях, откуда родом была её душа, не было таких больших раскидистых елей, широких водопадов и быстрых горных рек; невиданные ей ранее существа и животные жили и любили в тех краях, неизвестные ей цветы раскрывали по первому лунному лучу свои лепестки и закрывали их в предрассветном мгновении в глубоких плодоносных долинах, а луна двигала волны моря у песчаного берега, превращая своим свечением каждую песчинку в сияющий кристалл. Как показалось девушке, в тот момент острее всего в душе её полыхнуло отчаяние, ведь о таком мире она, кажется, мечтала всю свою жизнь, весь свой короткий отрезок существования, и этот мир сейчас жил и дышал в отражении напротив. Это была последняя слабость, коснувшаяся её души в тех чертогах. А после, мысль её была чиста и сильна своей искренностью, ибо не таила в себе алчности или необузданности желания: «О, если бы мне только позволили мирно поселиться там, вдохнуть тот воздух, — смиренно взмолилась она. — Гулять под этими звёздами в ночи и петь под высоко сияющей луной. Если бы только те, кто помогли увидеть все эти чудеса в моем путешествии сжалились над стремлениями хрупкой души, — ведь это единственное, чего она желает сейчас и всегда желала». И тогда лёгкое дуновение западного морского ветра донеслось до неё из глади проёма, и девушка слегка коснулась поверхности зеркала. Последнее, что помнил её ещё бодрствующий разум, это то, как свистел ветер в тех пространствах, свозь которые она стремительно центробежно падала, душа её видела эти потоки, струящиеся рядом, а затем хрупкое сознание, не предназначенное для тех пространственно-временных законов, покинуло её и погрузило в темноту.