***
Пустые глаза тупо смотрели в бревенчатую укладку стен. Глухая стена без единого просвета — так же чувствовала себя и она. Холодеющие в непротопленном доме руки безвольно покоились на столе, и девушка всё ещё не могла понять то, что всё произошедшее не было сном. Его и вправду больше нет. Волки — эти безмолвные пламенно яростные защитники леса — вряд ли они оставили его в живых. Лес, словно больной человек в котором умещались две стороны, два совершенно разных разума, существа, — как порабощал чужие жизни, выталкивая их на извилистую тропу зла, так и взращал служителей благого огня, что своей несокрушимой древней силой избавляли этот Лес от его же чудовищных порождений. Каждая из ипостасей этого раскола не знала пощады и умаления. Они неистовы, несокрушимы, и единственное, что их отличает — это сущность. Но вправду ли было в сердце Илендора зло? В гробовой тишине она медленно поднялась и, захватив с собой бинты, воду и мази, стала обрабатывать раны Астальда. Тот, проснувшись, лежал без движения и смотрел на согбенную фигурку своей хозяйки. Покорно поддавшись её рукам он лишь иногда взвизгивал, когда рана, подёрнувшаяся запёкшейся корочкой, с мерзким звуком вновь вскрывалась пальцами девушки и по-новому обрабатывалась. Ошмётки кожи, торчавшие на месте следов когтей остались нетронутыми. Она знала, кто напал на пса посреди ночи. И от этого в горле завязывался тугой ком, который невозможно было проглотить. Собравшись с мыслями, девушка заставила себя увлечься работой. Кипы прорванных местами и полусгнивших свитков урывками сообщали о том, что творилось в этих землях тридцать лет назад. Полностью погрузившись в чтение, она дивилась тому, как проходит перевоплощение человека в прислужника Тьмы. Поначалу мысли его имели стройность и порядок. Мельфазор, как назвал себя бывший хозяин дома, чётко описывал то, что видел вокруг и делал. Как строился дом, что он для этого использовал и почему ушёл — неторопливое повествование иногда прерывалось внезапными всплесками эмоций, смешанных со страхом. Такое происходило, когда юноша описывал странности, что окружали его вокруг. Он говорил о таинственных огнях в лесу, о постоянном чувстве, словно за ним наблюдают из-за кромки леса и о шёпоте, что иногда эхом мелькал в его голове. Но постепенно известия его становились всё тревожнее, а мысли рушились, поспешно и словно в страхе быть пойманными разбегались, клочками сообщая какие-то мелочи. Почерк стал прыгающим и скошенным. «Он приближается! Цвета меркнут для меня, свет дня стал ослепительно режущим, а вкусы и запахи я могу пока лишь помнить, но уже не чувствую. Я слышу его дыхание на своей шее и не могу выйти из дома. Тени растут и ползут по стенам, свеча в лампаде колеблется, хотя за окном тишина и ни ветерка. Он идёт, я слышу его шаги — гулкие, тёмные. Ночное небо заволокла непроглядная мгла, что душит всё вокруг. Этот крик! Крик звенит в ушах! Он поработит меня. Мне не спастись…» Девушка с шумным вздохом откинулась на стул. Словно своими глазами она увидела тот ужас, о котором писал Мельфазор. Что-то «помогло» ему стать тем, в кого он превратился. Что-то или кто-то столкнул его в эту пропасть именно тогда, в ту ночь, ведь это была его последняя запись. Девушка поняла это интуитивно. Словно последние слова утопающего — самые безумные, отчаянные и полные страха и ужаса. Осталось только узнать, что стало с этим юношей. Не мог ведь он исчезнуть бесследно? Да и умереть тоже не мог: у кого-то были на него большие планы. Смерть — слишком лёгкий итог после таких мучений. Перо в руке старательно бежало по свитку. Нужно было как можно скорее перенести весь завал новостей на свежую бумагу: неизвестно, сколько продержатся во внешнем сухом воздухе пролежавшие в кислой воде манускрипты. Лишь к обеду работа была закончена, и девушка с облегчением размяла ноющую спину. Затопила печь и поставила вскипятиться чарку воды. Нужно было освежить голову, и девушка вышла на веранду. Природа жила и галдела десятками птичьих голосов. Ей не было дела до того, что происходило и происходит в жизни людей; ничто вокруг не напоминало об утрате, ничто не отзывалось на скорбящие думы девушки. Всё так же шелестела листва, журчала река, расцветали и увядали цветы; всё так же светило солнце на голубеющем небе с акварельными мазками молочных облаков. Жизнь течёт мерным руслом, и лишь воспоминания не дают забыть о том, что было раньше. Та песнь реки, что девушка однажды слышала, там, на берегу, предрекала всё, чему суждено было случиться. Как сейчас она помнила этот тихий шёпот голосов, что доносил с ветром слова, которые теперь она понимала. «Тени лежат меж нами, как ты пришел, так должен покинуть нас. Всё должно уходить, — жизнь обречена на угасание». Столько всего произошло с тех беззаботных дней. Но ни один мир не безупречен. Мир, в котором она жила, давно утерян, и душа не отзывалась на воспоминания о нём. Но она отзывалась на мысли о том, кого девушка там оставила. Тонкая, вытянутая и почти истёршаяся нить воспоминаний между ней и тем мужчиной из видений Зеркала Души волновала и не давала покоя. Помимо того, что она видела, девушка отчётливо помнила боль. Боль и пустоту из-за него. Но разве справедливо то, что в этих чувствах виновен собственный отец? Мягкое лесное покрывало шуршало под босыми ногами. Мысли были далеко отсюда и отчаянно просили помощи у тех, кто сильнее, древнее и мудрее. Она сердцем молила о силах для того, чтобы вспомнить. Косые лучи пробивались через редкие промоины в кронах дубов и золотились пятнами на мхе. Травы касались ног, и незаметно для самой себя девушка перешла на быстрый шаг. Быстрее, так, чтобы ветер свистел в ушах. Мимо поваленных деревьев и пней, сквозь дурманящую лесную патоку воздуха, спугивая маленьких диких животных и расталкивая в стороны кусты ежевики и юного подлеска. Прочь от дурных мыслей, прочь от ноющих пульсирующей болью воспоминаний. Но бегство — не выход. Слёзы струятся из уголков глаз, и девушка, всхлипывая, яростно их смахивает, разгоняясь настолько, что кажется — вот сейчас ноги запутаются в растениях и тело на полной скорости примет весь удар оземь. Шум крови и сбитое порывистое дыхание заслоняют собой все другие звуки вокруг. Она избегла небытия, прорвалась сквозь чернеющую пучину Тьмы и белоснежные, но удушающе пустые палаты Света, видела танец восхода солнца, парящего в темноте, и рассеянное многогранное сияние звёзд в туманной дымке. Но вот она здесь. Бежит через лес, не зная дороги и отчаянно выжигая внутри пустоту по человеку, которого уже, наверное, никогда не вернуть. О котором бесконечно будет горевать мать и с дикой болью вспоминать отец. Которого боялись и гнали, который сейчас скрывается бегством и таится от солнечных лучей, от этого озлобленного мира и самого себя. Который любил. Любил настолько, что потерял рассудок. И это ли выход? Нога попадает в прикрытую валежником ямку, и девушка жалобно вскрикивает. Боль. Она может её чувствовать. Яростно выдернув ногу, беглянка дёргает ею, желая как можно быстрее привести конечность в норму. А затем начинается подъём. Кусты сухой крапивы впиваются шипами в щиколотки и ступни, но девушка, рыча, поднимается выше. Свежий ветер вдруг перемахивает с другой стороны взгорья, обдавая леденящим холодом. И когда девушка оказывается на зеленеющем холме, сердце её глухо уходит в пятки. То самое место. Памятное и бесконечно далёкое — здесь, прямо перед ней. Огромный и величественный дуб, замшелая изумрудная полянка и вид на лесные акры, что открывался с высоты взгорья. Голова болела от слёз и страха, от бесконечного отчаяния и отсутствия понятия, что делать дальше. Когда близкий человек пропадает, поглощённый Тьмой и злобой, а тени всё сильнее нависают сверху и сжимают в цепком предчувствии чего-то страшного — что делать? Хотелось сжаться в комок и просто остаться здесь навсегда. Девушка опустилась на колени, зарываясь пальцами в шелковистую траву. Ворсинки изумрудного цвета холодили горящее огнём тело и нежно касались ладоней. Быть может, она найдёт выход, если просто немного отдохнёт? Припав к земле, она погрузилась в колышущиеся волны разнотравья, что поднимались к небу качающимися на ветру зелёными копьями. Запах земли, опадающих листьев и свежести окружил девушку. Перебирая травы цветущего тысячелистника между пальцев, она бездумно смотрела в небосвод. Сердце туго билось внутри, пуская с кровью опустошение и бессилие. Ресницы дрожали, подёргивая заполоняющую взгляд влагу слёз. Хотелось забыться. Исчезнуть. Содрогаясь всем телом, она даже не желала представлять, что будет с родителями Илендора. Разве сможет она найти в себе силы сказать им, что их сын уже не вернётся? Что вопреки всей гордости и несгибаемости, коими он был наполнен ещё две луны назад, лесная Тьма всё же сломила его свободный дух. Сама мысль, что его когда-либо мог настигнуть этот жалкий рок, была невозможна. Сильный и не покладающий рук в своём мастерстве, непреклонный и стойкий к трудностям, что вставали у него на пути. Это была какая-то ошибка. Отчаянная насмешка судьбы над давшим слабину потомком великих коневодов южных степей. Девушка сморгнула очередную наступающую волну слёз и закусила губу, спокойно выдыхая. Ушедшего не вернуть, и с каждой новой секундой она понимала это всё глубже. Навсегда оставить в себе память об этом чистом и благородном юноше, который так дорог ей, хранить маленький огонёк надежды на его исцеление и спасение. В этом девушка увидела решение. Нельзя недооценивать простую веру в человека. На расстоянии многих миль единственная надежда может спасти его, словно далёкий свет негаснущего маяка, что призрачно живёт на задворках помутневшего рассудка. Отпустить и верить. Гостья лесного чертога вдруг тихо рассмеялась. Как странно это — вновь оказаться в священном месте именно сейчас. В мгновение пустоты и скорби получить прилив кощунственного расслабления здесь, в средоточии силы и странной, осязаемой магии, которая незримо подпитывала притупившееся болью сознание. Как бы ни храбрилась она, насколько бы ни отчаялась, сил терпеть эту ноющую пустоту внутри не осталось, и это мгновение лёгкости, которое наступает, когда понимаешь, что бесполезно вот так стенать, лить слёзы и подпитывать горе отрадными воспоминаниями, казалось недопустимым, жестоким по отношению к потерянной душе близкого. Девушка знала, что когда-то вновь придёт сюда. Не ведая дороги, собственная спесь привела её сюда, и это ли не знак? Здесь, где всё началось, покончить с тем грузом, что тяжким ярмом лежал на душе. Раскидистый исполинский дуб шелестел своей листвой, что уже начала окрашиваться в мутнеющие жёлтые крапинки. Рой жужжащих пчёл, собирающих нектар цветов, что уже начали тускнеть и чахнуть, звенел повсюду, погружая мысли в сладкую дрёму. Место силы. Место магии, которую девушка чувствовала всем естеством. «Лес принял тебя с самого дня твоего появления здесь. Твоё пробуждение на той поляне у старца Дорониона словно воскресило былые силы леса». Она обратила взор на темнеющую громаду дуба. Таинственный рок — добрый или злой, ещё не было понятия, — повлёк за собой пробуждение здесь. И пока призрачная завеса скрывала своё предназначение, загадка этого могучего старца оставалась сокрыта за семью печатями. С этим ей предстоит разобраться позже. А сейчас нужно было вставать, приводить мысли в подобие порядка, двигаться дальше, скрепя сердце оковами стали. Бороться за выпавший шанс счастья, что с каждым испытанием становился всё отдалённее и желаннее.***
Холодная россыпь полевых цветов была аккуратно разложена перед ней, источая свежий и дурманящий аромат. Девушка методическими движениями перебирала оранжевые ноготки и лекарственную ромашку, распределяя их в две рядом стоящие плетёные корзинки. Дневной воздух густел и холодел, возвещая о скорой осени, что в Северном Средиземье наступала раньше, неминуемо обдувая всё живое своим моровым дыханием, словно усыпляя буйную природу тягостным, беспокойным сном. Глубоко погрузившись в раздумья, она не сразу приметила направляющуюся к ней вереницу всадников. Родители Илендора выглядели не лучше, но, казалось, внутренне смирились с тем, что сына им не найти. Тень печали неизгладимо лежала на их лицах, а глаза теперь глядели всегда напряжённо и с опаской, словно страшась того, что они могут пропустить какую-то мелочь, деталь, которая укажет на следы их без вести пропавшего сына. Эледвиг, сидя за спиной Миривен, обхватил её стан одной рукой, сжимая пальцами ткань на дорожном плаще так, как будто она могла исчезнуть, ускользнуть из-под его защиты в любую секунду. За ними на вороном коне надвигалась Аделин. Женщина с опаской поглядывала по сторонам, бегая взглядом по темнеющей роще леса. Замыкал шествие что-то мурлыкающий себе под нос гном, который теперь более уверенно чувствовал себя на коренастом буром пони, обросшем густой и длинной шерстью. Девушка отложила ножницы в сторону и, запахнувшись в вязаную накидку, поднялась на ноги, встречая гостей. Из носа при выдохе появлялся еле заметный белёсый пар, а тело стала одолевать дрожь. Для нахождения на свежем воздухе уже нужно было кутаться в шерстяные вещи. Взгляд то и дело цеплялся за Аделин, которая чувствовала себя явно неуютно здесь. Она бросала на дом и ученицу несмелые взгляды, а как только глаза сталкивались с её испытующим взором, то тут же отводила их в сторону. Девушка недовольно хмыкнула и обхватила себя поплотнее руками, не понимая, из-за чего произошла такая перемена. Стиснув девушку в объятиях, Миривен промолчала. Слова были не нужны: слишком много уже было сказано одним лишь её исхудавшим видом и шерстяным поясом на талии, что с каждой их встречей утягивался всё плотнее, стараясь сохранить такое нужное тепло дольше и ближе к телу. Девушка сильнее вжалась в свою покровительницу. — Ромашку нужно было собирать в более комфортном состоянии воздуха. После дождя эфирные масла активно испаряются, — холодно заметила Аделин, спешившись. Девушка бросила на неё непонимающий взгляд из-за плеча Миривен, но та уже с малым интересом рассматривала пейзаж вокруг. Гном окинул друга изучающим взглядом, склонив голову набок. Что-то незримое в ней привлекло его внимание, что за отчуждением целительницы и горюющей пары ими не было замечено. — Холодает, — заметил глава семейства. — Нужно утеплить дом к приближению осени. Мы привезли кое-чего. Сейчас начнём. Девушка рассеянно кивнула. Как ещё возможно было спастись от нерадостных дум? Только работой. Вдруг из дома послышался короткий вскрик и злобное рычание. Все опрометью кинулись внутрь. Прислонившись к стене, Аделин, мелко подрагивая, смотрела на девичью кровать. На ней, ощерившись, во весь рост стоял пёс и злобное скалился на женщину. Едва затянувшиеся раны устрашающе смотрелись вкупе с острыми клыками, с которых стекала слюна. — Это ещё кто? — воскликнул Эледвиг. Девушка смотрела на пса, и ей чудилось, будто тот глядит на неё с укоризной за то, что она позволила этим людям увидеть его. Девушка подошла к кровати и сделала знак гостям, чтобы те покамест вышли на улицу. Гном проводил девушку ехидным взглядом и прикрыл дверь дома. Пёс недовольно спрыгнул с кровати и пошёл к заднему выходу, что вёл к берегу реки. Перед самой дверью девушка присела перед животным и посмотрела ему в глаза. Такого количества боли, что можно было увидеть в них раньше, уже не было. Астальд стоически выдержал самые трудные и болезненные часы заживления и сейчас, наверняка, намеревался заняться самостоятельным лечением в лесной чаще, как делают все животные. Осторожно подняв руку, хозяйка несмело положила ладонь на голову псу, не веря тому, что тот не сопротивляется. Она мягко погладила его лоснящуюся шерсть, извиняясь за то, что недоглядела и забыла о нём. Коротко лизнув ей пальцы, пёс призывно потыкался носом в закрытую дверь, и девушка, усмехнувшись, выпустила его наружу. Астальд быстро убежал в чащу, слегка прихрамывая, а она предпочла не пускаться перед людьми в подробности того, при каких обстоятельствах у неё появился новый друг. Давно появившаяся куча песка под раскидистыми елями из-за частых дождей и ветров превратилась в слежавшуюся глину. Скаргрим и Эледвиг размяли её с водой и стали мазками покрывать стыки сруба. В это время девушка на пару с Миривен разгрузили тюки с лошадей, что были забиты коврами и шкурами: волчьими и овечьими. Постепенно всё внутреннее убранство домика украсилось прослойкой животной шерсти, серебрясь переливами и курчавясь завитками по стенам и полу. Это добавило немалого уюта и тепла в девичью обитель. Аделин безмолвно рассматривала заготовки трав и сборов девушки в лекарском уголке, а также выкладывала занесённые в дом календулу и ромашку сушиться на суконную подстилку перед очагом. — Мы с тобой долго не виделись, — отчеканила женщина, когда девушка решила ей помочь по окончании утепления дома. — Много воды утекло, и всё изменилось. Кажется, лишь моя собственная дочь не меняется. То ли нечаянно обронённое, то ли заведомо высказанное от бессилия держать это дальше в себе откровение, ввело девушку в ступор. Она не знала, как реагировать на то, что женщина волей-неволей раскрыла, возможно, причину своих тёмных дум и странного поведения. Она методичными, привычными от долгого ремесла движениями, быстро общипывала листья стеблей кипрея, что были недавно брошены девушкой прямо на деревянный стол в запале не терпящих отлагательств других дел. Голубая жилка на почти прозрачном лбу Аделин явственно пульсировала из-за лёгкой испарины, вызванной тёплым одеянием женщины. Она хмурилась и плотно, до побеления, сжимала губы в тонкую линию, вполне возможно, коря себя за вырвавшиеся слова. Девушка участливо придвинулась ближе, и тогда целительница, заметив это краем зрения, нехотя продолжила: — Её выборы всегда вызывали во мне негодование. На зло мне она постоянно поступает бездумно, следуя юношеским порывам, как будто ещё не вышла из этого возраста. Выбор! — едко усмехнулась она, сверкнув яростью в глазах. — Глупость — не иначе. Прожечь свою молодость и женское здоровье рядом с этим снобом, странствующим лоботрясом, который сегодня здесь, а завтра — на пустошах за мили отсюда. Ей невдомёк, что она не нужна, что ею просто попользуются, осеменят и выкинут в отчий дом обратно… Она прервалась на полуслове и стиснула зубы. Девушка вдруг преисполнилась пониманием. Всё это напускное безразличие, холодность, сдержанность и нежелание идти на контакт — лишь способ женщины совладать с океаном эмоций, что плескался внутри неё волнами гнева и непонимания. Она изо всех сил сдерживала себя от порывов уберечь свою дочь от внешнего озлобленного мира, даже рискуя быть навечно возненавиденной. Жгучая, как палящее солнце в полуденный зной, обида от того, что Сильвинг напрочь отказывается даже выслушать умудрённую опытом мать, наполняла её до краёв. Не желая в очередной раз потерять кого-то близкого, оставить его душу истязаться сомнениями и скорбью, невидимой борьбой с самим собой, ученица порывисто прижалась к её тонкому стану. Девушка грудью почувствовала мгновенное напряжение всех членов Аделин и струной вытянувшуюся спину, к которой девушка прижималась, не принимая возможных отказов от её слабой, словно тростинка под бурей, помощи. — Я знаю, что ты думаешь, — осевшим голосом проговорила женщина, замерев. — Ты думаешь, что я слишком строга, или в худшем случае, что это её жизнь, и не мне вмешиваться в неё. Юношеское взаимопонимание. О, это благородно, — едкая усмешка, не скрывающая яда, — но ровно до того момента, пока сама не оказываешься в подобной ситуации. Аделин замолчала, показывая, что разговор окончен, и принялась за прерванную работу. Девушка, почувствовав лёгкий укол обиды, отстранилась и направилась было к выходу из кудесной, когда услышала тихий голос наставницы. — Вы с ней совсем не похожи. Она могла бы у тебя поучиться. Лёгкая улыбка тронула губы ученицы, а после она вышла из дома. — Хо! Ну, дома я ещё не утеплял. Живя в горах, знаете ли, об этом как-то не особо задумываешься. Скаргрим довольно потирал измазанные в глине руки, с прищуром осматривая их с Эледвигом работу. Его голос доносился из-за восточной стены дома, и когда девушка вышла на крыльцо, то приостановилась, затаившись. — Получилось славно, — изрёк Эледвиг, шаркнув сапогами по траве и тут же замолкнув. — Знаю, о чём думы твои, — опустившимся в устрашающий бас голосом заметил Скаргрим. — Если нужна будет помощь какая — только скажи. — Какой помощи мы можем у тебя попросить? — всполошился вдруг мужчина. — Как будто сама судьба вставляет палки в колёса. Тут ничем не поможешь. — Ну, как же ничем… — возразил гном. — Я давно хотел тебе рассказать кое о чём. Так, пустяки. Мысли некоторые. — Если это хоть немного прольёт свет на то, что нам дальше с ней делать — валяй. Девушка невольно затаила дыхание, со всей силы вцепившись в полукруг выступающего бревна дома. — Ты сам понимаешь, что в поселении неспокойно. И здесь жить ей не пристало: она молода и красива, её ждёт целая жизнь впереди, и прозябать в этом доме, в глуши и незнании — неужели этого ты желаешь своей названой дочери? — Нет, не этого… Но разве есть другой выход? — Отпусти её со мной. — Что? Ты в своём уме, гном? — в голосе Эледвига появились стальные ноты. — Пусть она уходит. Подальше от этих мест, от этого леса. В поселении её больше не примут, она там чужая. Молва нарекла её ведьмой, повинной во всех бедах. Не сейчас, так потом её разыщут и предадут пламени… — Замолчи… Просто молчи. Не смей говорить такое. — Чего ты боишься, воин Рохана? Я не причиню ей вреда. Мы уйдём далеко, настолько, что никакая опасность не будет ей угрожать. Девушка будет под моей защитой. — Ну, а дальше-то что? Куда ты её отведёшь, что она забудет родные места и людей, что были так дороги ей? Внешний мир и так полон опасности: незримая тень растет на Востоке, куда, как я полагаю, ляжет ваш путь. — Я найду ей убежище в безопасности. Эребор станет её новым домом. — Бред… Ничего не выйдет. Все дороги стерегут соглядатаи и шпионы. Даже если вы доберётесь в целости, вряд ли её примет твой народ в цитадели Северных земель, где каждый проходит проверку на верность, дабы жить там. Вы наткнётесь на страшные беды на своём пути! — Или наоборот! — повысил голос Скаргрим. — Эти беды уже нашли её здесь, в призрачном лоне спокойствия, в которое вы её окунули! Девочке нужна свобода и шанс выбора. Вы же заперли её в клетке, из которой нет выхода! — Эта «клетка» укрывает её от ненависти тех, кто ищет выхода своей злобе! Скаргрим шумно выдохнул, теряя спокойствие. Надежда на благоразумие главы семьи таяла стремительнее, чем воск горящей свечи. — Подумай над этим, — наконец вымолвил он. — Это её единственный шанс на то, что она сможет избегнуть тех ужасов, что таятся в сгущающейся тени. Ты сам это понимаешь, но настолько привязался к девушке, что не решаешься на это даже ради её блага. Ты должен знать: она готова. Сама мне так сказала. — Сейчас не то время, чтобы совершать такие решительные действия, — старательно пропустив мимо слова о решении девушки, промолвил мужчина. — Не то время? Смотри, чтобы ваша скорбь не навлекла ещё более страшные последствия от бездействия. Неправильно это, что молодая дева живёт одна в лесу, кишащем всякими тварями. — Ты что-то знаешь? — с сомнением в голосе прошептал Эледвиг. — Отчего так рьяно твердишь об опасности и ужасах? Чего мы не знаем? Девушка громко потопалась ногами, прежде чем выйти на крыльцо. Нельзя было допустить продолжения разговора, иначе это могло бы закончится худо. Мужчины сделали вид, что смотрят на лес, а девушка показательно потянулась, топя тревогу в самую глубь естества, дабы не показать её. Всё внутри неё переворачивалось от нарастающей паники. Слова Эледвига не на шутку испугали её, как и спесь гнома. Вскоре гости дома стали собираться в обратный путь. Девушка наблюдала за их сборами и размышляла над тем, для чего Миривен и Эледвиг идут на такие жертвы. Ковры и шкуры не могли стоить дёшево, и скоро приблизятся холода, когда их собственный дом наверняка нуждался в утеплении. Их исхудавшие и скорбные лица с лихорадочно горящими глазами словно кричали о том, что дела в поселении идут совсем не хорошо. Что-то кололо внутри девушки при мысли, что она заставляет их поступать в ущерб самим себе, ничего не отдавая взамен. Кто она такая, чтобы обрекать этих людей на жизнь впроголодь? Однако ничего другого не оставалось. Пара была непреклонна, а когда девушка серьёзно вгляделась в лицо Миривен, та ответила: — Не волнуйся за нас, дитя. Родители всегда в первую очередь думают о своих детях. Робкие слезинки покатились дорожками по лицу девушки, и Миривен, запричитав, стала её уговаривать, что всё будет хорошо, и на следующий год они точно выкарабкаются. В конце концов, жители селения всё-таки решились на прошение помощи у Лесного королевства и со дня на день ждали от них жизненно важного продовольствия: овощей, круп, мяса и рыбы. Такие новости впервые за многие недели хоть немного дали девушке надежду, что эта зима пройдёт если не хорошо, то терпимо. Ветер переменился и теперь накрывал кроны деревьев шквалом с юга. Облака расступились, показывая нежно-голубое небо и золотое солнце, и провожая путников в обратную дорогу. Аделин, перемахнув через круп своего коня, твёрдо сказала девушке: — Я навещу тебя, как только улажу дела у себя. Думаю, к последней четверти луны управлюсь. Мне как раз нужно будет делать заготовки на зиму. Ученица довольно улыбнулась и кивнула головой. — Не заходи далеко в лес, и ни в коем случае не выходи на дороги, — сказал Эледвиг. — Что-то назревает у нас в толпе, и я боюсь, как бы с тобой это не было связано. Об этой хижине знаем только я и Миривен: из жителей больше никто с Беорном знакомств не имеет, насколько я помню. И всё же будь осторожна, как никогда. Помни наши наставления и позаботься о своём здоровье и сохранности. Ради нас, — чуть тише добавил мужчина и улыбнулся. — Мы приедем, как только решим, стоит ли тебя забирать на время холодов. В зимнем лесу дичь звереет и становится агрессивнее, и из съестного ничего не остаётся, но и в поселении всё должно улечься, чтобы ты могла спокойно вернуться и ничего не опасаться. Хорошо? Девушка протянула Миривен руку, стоя подле Сэндо, и женщина с тёплой улыбкой взяла её руки в свои. — Всё будет хорошо. Ты же нам веришь? Она участливо кивнула, напоследок пожав руки своей покровительницы. — Ну всё, всё! Пора ехать, а то встретим сумерки в лесу! — буркнул гном. В глубине души он отчего-то растрогался из-за этой душевной сцены. Только сейчас он до конца осознал, как должно быть его другу одиноко здесь, вдалеке от единственных людей, что стали её самой настоящей семьёй. Раньше он и не понимал до конца всё бремя человека, у которого неизвестно кто отнял всё, что наполняло душу, что помогало чувствовать себя нужным и любимым. Скаргрим махнул девушке рукой и, превозмогая внезапно пробудившееся сочувствие, улыбнулся. Вереница всадников потянулась к тропе, выводящей из зарослей на главную дорогу. У самой арочной кромки орешника Миривен остановила Сэндо, и они с мужем оглянулись на девушку. Та стояла посреди огромной поляны и на фоне чернеющего дома казалась невообразимо маленькой по сравнению с этим огромным миром, окружавшим её. Девушке же почудилась невыразимая скорбь внутри этих людей, которые совершенно не хотели снова оставлять её здесь одну. Смотря на неё, они всегда вспоминали своего сына и отчётливо понимали, что не допустят потери ещё одного дорогого им ребёнка. — Мы же вернёмся за ней? — с надеждой прошептала Миривен. — Ты знаешь, что да, — ответил ей Эледвиг, всем сердцем желая того, чтобы эти слова оказались нерушимой правдой.***
Она и не представляла, к чему приведёт этот долгий путь сквозь неизвестность. Могла ли она вообразить, очнувшись тогда на поляне от долгого сна, что у неё будет собственная семья, уютный дом и добрые друзья? Она помнила, что ничего этого не знала, пока не оказалась здесь. А если и знала, то чувства эти были давно утеряны — настолько, что мысли о прошлом отзывались лишь душевной болью, почти ощутимой в середине груди, и горечью утраты. Девушка помнила отца — так отчётливо видного и всё же невыразимо далёкого; помнила его холодные глаза в день, когда всё изменилось. Когда счастье осталось позади, а впереди разверзлась глубокая яма боли и страха. Закатное небо словно полотно художника усеялось плавными мазками тёплых цветов. Далёкий шумный лес погружался в сумерки. Не было слышно ни пения птиц, ни разговоров людей — только несмолкающий шелест ветра, который словно хотел снести все невзгоды, все горести людей, что шли через широкое зелёное поле к синеющим в туманной дымке сосновым акрам, унести эту историю далеко отсюда, чтобы ничего не осталось в памяти: ни хорошего, ни плохого. Девушка смутно видела себя — ещё совсем юную, с детской припухлостью щёк и воспалёнными красными глазами, что болели который день. Одетый в чёрное отец шёл вместе с ней за руку впереди всей процессии, и рука эта была так холодна, что девочка дрожала не столько от пронизывающего холодного ветра, сколько от этого могильного прикосновения. Он смотрел куда-то вдаль, ни разу не заговорив с дочерью за последние несколько дней. — Папа, мне страшно, — еле слышно прошептала она, дрожа в плечах. Ветер скорбно завывал, и этот страшный гул стоял в ушах, будоража и без того расшатанные нервы. Всего несколько самых близких человек — такого было её желание. Никакой роскоши и чтения молитв, ведь это бы было расточительством, а её дочери и мужу ещё нужно будет жить дальше и менять место жительства. Холодный предсмертный расчёт, как ни странно, не был для неё чем-то из ряда вон выходящим. Она прожигала всю свою жизнь, жила одним моментом и радовалась каждому мимолётному безрассудному удовольствию, пусть потом и было тяжело, однако чем ближе к её постели кралась дама в чёрном, чем сильнее ощущалось её дыхание за спиной, тем более расчётливой и хладнокровной становилась женщина. За себя переживать было поздно: нужно было позаботиться о благополучии своей семьи. Дикий лес на далёкой миле от города скрыл траурное шествие под своими необъятными сводами. О чём же шептались деревья, посылая друг другу вести перезвоном листьев? Чем был этот островок природы для новоприбывших? Был ли он лучшим прибежищем для живых или для мёртвых? — Почему мы пришли сюда? В этом лесу ведь мы устраивали пикники? — с содроганием спросила девочка, пытаясь достучаться до отца. Тот никак не реагировал и лишь шёл, как заведённый, с каменным лицом. Казалось, он даже не понимал её слов, не то что не слышал. Путь стал подниматься в гору. Высокая трава была расчищена и открывала дорогу людям. Когда они прошли вглубь леса, по обе стороны от тропки стали появляться каменные валуны с высеченными на них строками. Кое-где лежали искусственные цветы, в основном же в вазочках стояли настоящие, даже если уже увядшие. В тёмно-серых вечерних тенях плиты казались девочке серыми вытянутыми лицами, что выглядывали из-под земли и мёртвыми глазницами впивались в случайных путников. От этого в юных жилах стыла кровь и мурашки бегали по телу, и в этот момент девочка поняла, что, несмотря на все страхи, — взять за руку отца сейчас ещё страшнее. Страшно было смотреть на маму, кожа которой сначала стала словно мраморной, а затем покрылась тёмными пятнами, но видеть отца и понимать, что он, живой, выглядит как её отражение — страшнее в разы. Мягкая трава перешла в насыпанный гравий, потемневший от недавнего дождя. Запахло камнем, и девочка почувствовала, как тошнота подкатывает к горлу. Крутой склон вдруг выпрямился, и люди оказались на плоском песчаном выступе леса, вид с которого обнимал озерцо в подножии и запруды нимфеи на его глади. Пейзаж не вызывал ни радости, ни удовлетворения. Всё было подёрнуто липким туманом, а колкий ветер гнал по озеру волны и срывал с лесных редких клёнов одинокие листы. Дорога гравия подводила к выкопанной прямоугольной яме. Девочка смотрела в неё, и ей казалось, вот-вот оттуда полезут все монстры подземельные, что забирают людей и утаскивают к себе вниз, а родственники тех ставят ушедшим сверху серый булыжник в какую-никакую память. Почти у самого обрыва стояли мужчина с женщиной. Оба седовласые, с хладным отчуждением на лице, они смотрели в эту яму и не замечали пришедших людей. — Бабушка! Дедушка! — воскликнула девочка и рванула к ним, сразу натыкаясь на нежданное монолитное препятствие. Одной лишь пятернёй отец остановил порыв дочери, всё так же глядя в сырую яму перед ним. Пожилая пара подняла на них усталые взгляды, и женщина не сдержалась, поджав в омерзении губы. У её мужа дёрнулась бровь, но более они ничем не выдали своих душевных мук. — Почему… почему ты не пускаешь меня к ним? Неясный гнев на пару со страхом стали закипать в девочке, и она с ужасом заметила движение сзади них. Сквозь толпу безмолвных наблюдателей продвигались носильщики с высоким деревянным ящиком в руках, что они несли над головами. Когда мужчины поставили перед ямой ящик, девочка, похолодев от ужаса, попятилась назад. Вся в цветах её мать пустым взором смотрела вверх: туда, где в стонущем забвении качались дряхлые ветви сосен. Белые губы её не шевелились, а грудь не поднималась. — Куда вы хотите её перенести? — вскричала девочка, роняя две слезы бессильного отчаяния. Она приблизилась к отцу и что есть сил заколотила по его груди. — Да что ты встал! Посмотри на меня, скажи что-нибудь! Да неужто ты вместе с ней умер?! Отец безмолвно сцепил на её животе руки, прижав за плечи к себе. Девочка продолжала вырываться и рычать. Мужчины вновь подняли ящик и поднесли к яме. Поперёк неё были уложены три каната, у которых стояли по двое других могильщиков. Мать девочки в деревянном прибежище стала медленно опускаться в землю. — Нет! Мама! Не оставляйте её там одну, — там сыро и холодно! Ей будет страшно! Мама! Рыдания оглушили опушку леса, разносясь раздирающим эхом по всему лесу. Солнце закатилось за горизонт, и ветер унёс детские вопли далеко-далеко: туда, где смерть правила безраздельно. Да, к этому дню вели все видения из Фаэр-Кенедриль. Этот день вспомнился ей так ясно, словно она вновь переживала это. Сумасшедший страх за мать, лик которой больше та никогда не увидит, чьи прикосновения больше никогда не ощутит. Одна с мёртвым внутри отцом, который от горя не мог ни о чём больше думать. Одна. Всё её существование сузилось до одной страницы собственной истории, в которой слепой рок повторяется в очередной раз, забирая жизнь той, чьё присутствие могло бы изменить всё. Не было бы страха, обид, дикого одиночества, от которого даже взрослым людям хочется завыть волком; не случилось бы роковых ошибок и шагов в пропасть, из которой уже никогда не спастись. Если бы она жила, отец не позабыл бы о единственном человеке, в котором была заложена часть души его любимой, а она бы никогда не думала о мире, который ждёт по ту сторону бытия, никогда бы не хотела попасть туда как можно скорее, лишь бы прекратить эти мучения. Сколько ещё есть этих «если бы» в её прошлой жизни? Сколько бы их ни было, все они в конечном счёте привели её сюда. По её воле или нет. Судьба сыграла злую шутку, переплетя свои нити так, что ноги в них запутались и подогнулись, срываясь в пропасть. Смахнув слёзы в уголках глаз, девушка подняла глаза к небу. Шквал ветра подхватил её волосы и расплёл из неловко подобранной косы, перекидывая за левое плечо. — Жива… — прошептала девушка, едва шевеля губами. Маленькая корзинка легко легла в её руку, и ноги сами спешно понесли куда-то дальше, к горизонту. Что-то огромное и полноценное разрасталось в груди, вырываясь наружу. Мысли в водовороте закружились. Мелькнули тени деревьев и зелёный полог над головой. Овраги и валежник остались за спиной, пока девушка не остановилась на утоптанной дороге через лес. Повинуясь непонятному желанию, она с остервенением скинула с себя туфли, босыми ногами ступая на прохладную землю. Впереди лежала дорога, испещрённая солнечными лучами, в которых витали пылинки. Птицы наперебой пели песни, посылая эхо на многие мили. И тогда она побежала. Вихрем понеслись мимо размытые очертания деревьев, а энергия всё прибывала в тело. Бежать и бежать, неведомо куда, лишь бы почувствовать, что жива. Жива! Пропасть обняла её и приняла как ещё одну не нашедшую покоя душу, а затем девушка оказалась здесь, в этом прекрасном, но опасном мире, в котором каждый день длится, словно год в другом. Так было это всё злобным роком, принёсшим несчастья, или просветлением, способным дать покой? Здесь она столкнулась с тем, во что раньше не верила, испытала на себе то, что люди называют счастьем, и почувствовала себя настолько живой, как этого не было, кажется, никогда. Просто жить и понимать, что всё ещё впереди, после усеянной промоинами дороги — кривой и полной болью и потерями; просто вдыхать запах, чувствовать, как бегут ноги, ощущать себя здесь и сейчас и не уповать на то, что когда-то в другом месте будет лучше. Жить сейчас! Сквозь слёзы горечи девушка от души рассмеялась, и смех её покатился заливистым эхом вверх, к живому небу, что заменяли здесь кроны древ. Слева она различила редкую поросль берёз под отлогим склоном от дороги, сквозь которые в просветах была видна зелень. Пробравшись через стройные стволы белых деревьев, девушка вышла на дивную поляну, обступленную широкими дубами. Вся трава была перемешана с их золотыми и алыми листьями, что прели и давали чудесный запах. Солнце осветило поляну ярким светом, и она улыбнулась, вдыхая пряные ароматы и оглядываясь в поиске того, за чем пришла. Вскоре девушка заметила высокие заросли орешника. Рядом с её домом он ещё не был достаточно созревшим из-за холодных ветров и мокрых туманов с реки, а здесь плоды были налитыми и крепкими, поэтому она принялась собирать опавшие орехи, сидя на пёстром и мягком ковре разнотравья. Минуты летели быстро, и никакие тревоги не теснили грудь. Ветер тихо шелестел в ветвях дубов, и девушка вдруг заметила в траве под стройными кустами орешника робкие цветы виолы. Сиреневые лепестки несмело выглядывали из-под буйной поросли листов. Замерев, девушка вспомнила последний венец своей матери. Она сорвала один из стеблей и вдохнула запах, как наяву видя тело матери в пышной поляне виолы. Одна старая легенда гласила: когда однажды бог солнца преследовал своими жгучими лучами одну из прекрасных дев, бедная беглянка обратилась к Всевышнему с мольбой укрыть и защитить её. И тот, вняв её мольбам, превратил её в чудесной красоты цветок — виолу и укрыл в тени своих кущ, где она с тех пор каждую весну цвела и наполняла своим благоуханием небесные леса*. С тех пор виола стала символом смерти и исканий благословенного спокойствия. С доброй тоскою вспоминая эту историю откуда-то из глубин памяти, девушка тихо запела, подхватывая переливчатые порывы ветра и шуршание листвы. O môr henion I dhû Ely siriar, êl síla Ai, Aníron Undómiel Tiro, Êl eria e môr I 'lîr en êl luitha 'uren Ai, Aníronl. Alae! Ir el od elin! I 'lîr en êl luitha 'uren Ai, Aníron Undomiel. I lacha en naur e-chun Sila, eria, bronia. Ai! Aníron edhel harn Голос струился по лесу дивной песней, в которую девушка хотела вложить всю свою душу. За сбором плодов леса, она не заметила, как вдалеке, среди редких исполинов-дубов, тихо шёл на её голос юноша. То, что происходило, казалось ему сном. Сладким и дурманящим, ибо голос девушки, возносясь к верхушкам деревьев, раздавался повсюду и будоражил его до самого сердца. Её маленькая фигурка ещё издалека была замечена его зорким глазом, и он в нерешительности замер. Меж двух дубов он видел её — аккуратно сидящую в траве и кропотливо собирающую орехи. Солнечный свет играл бликами на струящихся волосах, а подол платья слегка колыхался при ветре. Начинавшее походить на осеннее убранство природы очень шло ей. Юноша улыбнулся, ощущая то самое рождающееся чувство в груди — мягкое тепло, словно нежный закат, озаряющее сердце и заставляющее его биться тяжелее и отдаваться в кончиках пальцев. Незнакомец сделал неловкий шаг вперёд, желая быть ещё чуточку ближе, когда ветка под его ногой оглушительно хрустнула. Он замер, не в силах пошевелиться и направив взгляд к девушке в окружении пёстрых опадающих листьев. Услышав треск, она тут же подняла глаза от своего занятия и обратила взор к западу в гущу вековых дубов. Одинокая фигура юноши в зелёном облачении, золотой отлив его волос и взгляд нежных голубых глаз заставили сорваться с её уст порывистый вдох.