На ледяном троне

      – Возможно, вы раньше этого не замечали, но я многое успела переосмыслить и пришла к нужному выводу – стать жестче, чем я была до этого, потому что иначе выжить в этом суровом геройском мире не получится, – покачала головой Ладрейн и спокойно посмотрела сначала на мать, потом на отца.       В Астрее у нее не было матери, был лишь отец – суровый, строгий, справедливый, живший по своим нерушимым принципам, не сгибающийся под гнетом обстоятельств, передавший все свои качества и жизненные заветы своей единственной дочери. Матери Ладрейн никогда не знала, возможно, оно и к лучшему; тем не менее, от женщины, давшей ей жизнь, она унаследовала белоснежные волосы и курносый нос, а от отца ей досталось все остальное. Родитель держал ее в ежовых рукавицах все детство и юношество, но не сказать, что Ладрейн винила его за такой тотальный контроль или ненавидела за бесконечные ограничения; нет, наоборот, она была глубоко благодарна, потому что отцовская наука не раз и не два верно служила ей в критических ситуациях, вытаскивая оттуда, где изнеженные дурочки бы и пикнуть не смогли.       Сидевший у нее в объятиях младший брат вскинул голову и умильно хлопнул длинными ресницами. Глаза у него были пронзительно серыми – как сталь верного клинка, как тяжелые свинцовые тучи, заслоняющие небо, как у матери, взирающей на них встревоженно и слегка нервно. Ладрейн не хотела волновать родителей этого тела; она прекрасно понимала, что это не о ней они заботились на протяжении пятнадцати лет, не ее любили, не ее растили – это была не их маленькая дочь, которую они баловали, а немолодая тетка с устоявшимися взглядами на жизнь и сознанием закаленного боями воина.       Ладрейн не любила откладывать тяжелые разговоры напоследок – скорее, она была тупым боевиком, нежели искусным дипломатом, а потому словесные кружева плести не умела; ей было легче набить кому-то морду, нежели изъясняться в том, что она хочет донести до собеседника. Несмотря на то, что ей был вполне заслуженно дан титул Второго Архимага, личности публичной, вращающейся в различных социальных кругах, могущественной и не обделенной властью, Ладрейн предпочитала воевать, а не договариваться, пусть она и была обучена заговаривать людям зубы и вешать им лапшу на уши. Все вопросы дипломатии преимущественно решал Ар’Раяр, Первый Архимаг, а она служила огневой – точнее, ледяной – поддержкой и считала такое положение дел оптимальным.       Теперь же Ладрейн сидела напротив взволнованных ее поведением родителей этого тела и спокойно смотрела на них в ответ. Конечно, они заметили, что поведение их ласковой и доброй дочери изменилось, что она стала жестче и серьезнее и теперь выглядела так, словно в любой момент ждала нападения и была готова защищаться; Ладрейн видела их взгляды и слышала их шепотки, однако пока отец и мать ничего не предпринимали, она, затаившись, строила план действий на случай внезапного допроса – и не зря, потому что он пригодился.       Ладрейн не любила строить из себя того, кем не являлась – эта черта характера отчетливо виднелась в прошлой ее жизни и закономерно осталась в новой, – поэтому приходилось решать проблемы по мере их поступления. Именно из-за этого сейчас на Ладрейн смотрели с недоумением, беспокойством и долей опаски – не понимали причин ее поведения и не хотели принимать глобальное обновление в характере дочери. Одному Шину – младшему братишке Рей – было все равно, что его сестра неожиданно стала менее ласковой, более серьезной и все чаще пропадала на тренировках.       – Я знала, что подобные перемены могут вас напугать, но я больше не могу притворяться той, кем я была раньше, – спокойно произнесла Ладрейн и чуть склонила голову вбок. – Я повзрослела. Надеюсь, вы примете это как должное.       Отец и мать переглянулись между собой. Шин мяукнул что-то невнятное и крепче прижался к сестре.       – Рей, дорогая, – мягко произнесла мать, несколько нервно перебирая тонкими музыкальными пальцами домашнюю рубашку. – То, что ты решила поднять этот разговор сама... говорит о высоком уровне твоего самосознания. Это дорогого стоит.       – Если ты опасаешься, что мы станем меньше тебя любить, то ты ошибаешься, – сказал отец, и Ладрейн чуть напряглась. – Мы же не слепые, милая, и, пожалуй, видели все предпосылки к тому, что ты... вырастешь и поменяешься, – он улыбнулся немножко печально, и Ладрейн поняла, как же сильно он похож на ее отца из прошлого мира.       – Мы все понимаем, – добавила мать и мягко улыбнулась. Ладрейн осознала, что всю теплоту и нежность эта Рей унаследовала именно от нее, и ей наверняка было больнее всего осознавать, что ее дочь стала другой, потому что ее тело заняла чужая личность. – Мы привыкнем, Рей, милая, ведь ты – это ты, и, даже если ты нашла новые приоритеты в жизни, мы все равно примем тебя любую. Ты же наша дочь.       Ладрейн почувствовала горечь на языке и комок в горле. Видит бог, она не хотела вытеснять другую душу и становиться на ее место. Ладрейн вообще не должна была выжить тогда – едва ли ее мнение интересовало высшие силы.       Почему-то стало очень горько. Рей бы еще жить, быть счастливой, радоваться каждому дню и наслаждаться любой мелочью, но вместо нее все это еще раз должна была делать Ладрейн, которая знала, на что шла, когда применяла заклинание высшего круга.       Теперь Ладрейн должна была проживать чужую жизнь и не плошать – у нее не было права подводить ласковую малышку Рей, раз уж она заняла ее место.       – Спасибо, – силком выдавила она из себя хриплое, царапающее горло слово и криво улыбнулась, с этой же перекошенной гримасой потрепала малыша Шина по макушке, осторожно ссадила его с коленей, кинула на родителей быстрый взгляд и пулей вылетела из гостиной.       На улице было прохладно, и холод сильнее начинал щипать ее за обнаженную кожу. Впервые Ладрейн плевать хотела на то, что мороз принимал ее в свои объятия с головой и накрывал ледяным одеялом.       Она заполошно глотала воздух ртом и невидящими глазами смотрела в темнеющее небо – Ладрейн, не желая того, своими руками разрушила чужую жизнь.       Она задыхалась от осознания этого факта.       – Пойдем, милая, замерзнешь, – на плечи опустился пушистый плед, сильные руки приобняли ее. Отец без особых усилий завел Ладрейн в дом, усадил за стол, напоил горячим чаем, отнес наверх, уложил в кровать, подоткнул одеяло, поцеловал в лоб. Следом пришла мать, ласково погладила ее по голове, чмокнула в щеку, нежно улыбнулась.       Ладрейн, сильной и независимой колдунье, прошедшей через столько войн, но не утратившей своей человечности, впервые за долгое время хотелось плакать и кричать о том, что она не заслужила этой заботы.       Наутро она была закономерно не выспавшейся и усталой, с огромными кругами под глазами и желанием заснуть и больше не просыпаться. Ладрейн чуть не проспала будильник, судорожно собралась, наспех поела, буркнула семье на прощание что-то невнятное и смоталась в Академию.       Она терялась в догадках по поводу того, как должна была себя вести. Ее учили взаимодействовать с людьми, с которых нужно стрясти выгоду, с теми, кого нужно обмануть, привязать к Империи или с кем необходимо заключить контракт, но Ладрейн понятия не имела, что делать со своей-чужой семьей, души в ней не чающей.       В Академии она закономерно была больше похожа на вялую рыбу, нежели на привычную себя. Дьявольски активный Каваками постоянно пытался ее растормошить, но не получал ожидаемой реакции от заторможенной Ладрейн и в конце концов оказывался за шкирку оттащен равнодушным Оокавой, за что Ладрейн была ему безмерно благодарна. Хотелось подумать в одиночестве, помолчать, и чтобы ее никто не трогал; спокойствие и уединение в данный момент было лучшим лекарством.       …это Ладрейн поняла, когда Тошинори, никогда до этого не отличавшийся особой силой, с размаху разбил ей нос и сам этому удивился. Она свалилась на пол мешком картошки и даже не стала подниматься. Мальчишка засуетился, заохал, забегал вокруг, но, как только он предложил свою помощь, Ладрейн «ожила», отмахнулась от его попыток сделать лучше и поднялась на ноги. Перед глазами плясали цветные круги, а нос гудел и жегся.       – Сядь и сиди, Игараши, от тебя никакого толку сегодня, – вздохнула Таками-сенсей, наставница по рукопашному бою, и отправила ее на скамейку отдыхающих, словно услышав ее беззвучную мольбу. Ладрейн уныло поплелась туда, куда ее послали, плюхнулась на пол рядом со скамейкой, запрокинула голову назад и зажмурилась.       Было как-то мерзко, и Ладрейн не знала, что она должна была делать, чтобы это чувство пропало. Взгляды одноклассников, встревоженные и заинтересованные, обтекали ее и ни разу не волновали. Тоска сковывала ее сердце с тем же усердием, что и холод магии – другое дело, что Ладрейн была привычна ко льду, а к тоске – ни разу.       Послышались чьи-то шаги. Незваный гость остановился недалеко от Ладрейн, но она глаз не открыла – желание послать лесом назойливого одноклассника было велико, но она чудом сдержалась.       – Тебе мало места на скамейке? – спросил кто-то с высоты своего роста, и Ладрейн лениво приоткрыла один глаз. Энджи Тодороки смотрел на нее с таким вниманием, словно от ее ответа зависела значительная часть его будущего.       – Присоединяйся, если тоже не влезаешь, – вяло предложила она и снова закрыла глаза, не ожидая положительной реакции, но каково было ее удивление, когда Тодороки, потоптавшись на месте, все же сел на пол рядом с ней!       – Если тебе мало места, то мне тем более, – неловко произнес он, кажется, пытаясь пошутить; это было несмешно, очень мило и совсем не вязалось с его суровым внешним видом, и Ладрейн прыснула, но почти сразу же замерла и опустила голову на подтянутые к груди колени. От Тодороки исходил жгучий жар – такой, что Ладрейн ощущала блаженное покалывание на кончиках пальцев, а вечная мерзлота под ребрами понемногу таяла, превращаясь в воду. Это был восхитительный огонь. Об него можно было греть ладони, подставлять ему лицо и наслаждаться желанным теплом.       – Можно я полежу на твоем плече? – без особой надежды спросила Ладрейн, зная, что хмурый одноклассник не очень-то и любил тактильный контакт. Повисло неловкое молчание, и она собиралась было уже пойти на попятный, как Тодороки внезапно негромко угукнул. Стоило ей вскинуться и недоуменно на него воззриться, он тут же раздраженно произнес, краснея ушами и шеей:       – Можно.       Очень немногословно, однако Ладрейн не нужно было повторять трижды. Она подняла тяжелую голову и переложила ее на услужливо подставленное плечо, источавшее ощутимый жар. Ладрейн подавила в себе моментально возникшее желание с наслаждением вздохнуть и прильнуть всем телом к чудесному источнику тепла.       Казалось, что рядом с этим могучим стихийником все проблемы отходили на второй план, как и бесконечный холод, преследовавший ее по пятам всю жизнь.       Сейчас сидящая рядом со скамейкой на тренировочной площадке, страдающая от разбитого носа и морально вымотавшаяся, приложившаяся виском к крепкому плечу Ладрейн ощущала такое умиротворение, которого не ощущала уже давно.