На ледяном троне

      Класс 3-А обязан был участвовать в Культурном фестивале Юуэй – что это было такое, Ладрейн узнала только от вездесущей старосты Широми-чан. На закономерный вопрос, почему они не участвовали в прошлом и позапрошлом годах, одноклассница ответила, что тогда еще подобное мероприятие учреждено не было, зато в этот раз верхушка Академии запускала пилотную версию не то соревнования на самое интересное представление, не то просто повод в очередной раз похвастаться своими учениками.       Ладрейн плохо представляла, что им предстоит делать. Пока ее одноклассники наперебой предлагали варианты, как они могут заявить о себе в рамках фестиваля, она пустым взглядом смотрела сквозь преподавателя, чем заметно его нервировала.       Каждый раз, когда дело касалось развлечений, отдыха и прочих радостей жизни, Ладрейн конкретно перемыкало. Всю свою прошлую жизнь она посвятила магии и сражениям: имя Ледяной императрицы Ля’Валленштайн гремело над полями битвы и внушало ужас в сердца врагов. Свое дело она знала и умела его выполнять с честью, прекрасно осознавая, что все, что она умеет делать – это воевать. Астрейская империя была безжалостным захватчиком, жаждущим объединить под своей эгидой весь материк, а после пойти дальше – Ладрейн не дожила до осуществления заветной мечты, за которую она боролась, всего ничего, но ее это не смущало, так как Архимаг считала, что прожила более, чем достойную жизнь.       Ладрейн была готова продолжать начатое и здесь. Несмотря на то, что Астрея, которой она служила, была завоевателем, Ладрейн не терпела зла и несправедливости и пронесла это чувство вместе с собой сквозь время и пространство. Она не ощущала сожалений за то, что промораживала вражеские войска до мозга костей – это была константа в ее жизни, которая преследовала ее по пятам родным холодом. Зато здесь, очутившись в мире, полном героев и злодеев, Ладрейн уже была студенткой первого курса Юуэй. По факту ей не оставалось другого выбора, кроме как чтить память малышки Рей, чье тело она заняла.       Однако при этом Ладрейн не была особо против выбранного пути. Это была ее стихия: бои один на один, сражения почти насмерть, тренировки до потери пульса, постоянная готовность сорваться с места, чтобы вступить в схватку до последней капли крови. Она выросла на этом в прошлой жизни и продолжила заниматься тем же самым и в этой – хотя бы просто потому, что была уже полностью сформировавшейся личностью, ничего больше не знающей и не умеющей, но от своего рода деятельности получавшей неподдельное удовольствие. Никто не тратил столько времени на самосовершенствование, сколько это делала Ладрейн, – ее уважали за это и одновременно разумно опасались, косясь на самую верхнюю строчку рейтинга, которую занимали ее имя и фамилия.       Пожалуй, именно поэтому у нее были товарищи, но не было друзей – Ладрейн была так сфокусирована на своей конечной цели, что совершенно забывала, что ей нужно было жить.       Основная ее проблема заключалась в том, что она по-прежнему ощущала себя так, словно находилась на поле боя. Привыкшая к роли могущественной Ледяной императрицы Ля’Валленштайн, Ладрейн считала себя неуязвимой и непригодной для нормальной жизни, – а потом из раза в раз спотыкалась об жесткие камни нынешней ее реальности, где она являлась всего лишь молодой девушкой, у которой обязана была быть нормальная жизнь.       Будь на ее месте Рей, законная владелица этого тела, она могла бы влюбиться в Энджи – сильного, горячего и очень-очень милого в повседневном общении. Она могла бы подружиться с Широми-чан или Саито-чан – кажется, обе они были не против стать ближе с отстраненной и прохладной одноклассницей. Она могла бы жить жизнью обычного подростка – ходить в кино, читать мангу, сплетничать с подружками о мальчиках и прочих радостях.       Но на месте Рей была Ладрейн – уже немолодая женщина, промороженная своей магией до самых костей, посвятившая всю себя войне и так на этой войне и оставшаяся, не телом, но душой.       Айсборн – Ладрейн носила это геройское имя, в переводе с ненавистного, но всё же сдавшегося ей на милость английского означавшее «рождённая льдом», как корону, сооружала вокруг себя неприступные бастионы и не позволяла никому проникнуть в свое замерзшее сердце.       Ладрейн попросту не знала, как можно было жить иначе.       Еще был Энджи – надежный, хмурый, теплый Энджи, к которому Ладрейн словно невзначай то прислонялась плечом, то прикасалась кончиками пальцев, чтобы урвать хотя бы каплю тепла. От любого контакта с ним по коже пробегались приятные мурашки – такие, что хотелось мурчать от удовольствия и просить еще. Холод отступал, но ненадолго – таких коротких прикосновений хватало совсем на чуть-чуть, а затем лед возвращался к своей хозяйке и начинал терзать ее с утроенной силой, словно в отместку за то, что она его прогнала.       Такую вольность Ладрейн позволяла себе совсем редко – когда терпеть свои мрачные мысли уже не оставалось сил, а другого способа отвлечься у нее не находилось. Она и подумать не могла о том, чтобы испытывать к Тодороки хоть какие-то чувства; в конце концов, сколько лет было ей, а сколько лет было ему.       Однако рядом с ним было тепло и уютно, и Ладрейн иррационально чувствовала себя в полнейшей безопасности – обычно это ощущение наполняло воина внутри нее подозрением, и она зачастую отодвигалась подальше от этого огненного притяжения, которое Энджи источал, или, когда выдержки совсем не оставалось, сбегала куда глаза глядят.       Это имело схожесть с зависимостью: Ладрейн хотела отказаться от общения с ним, но никак не могла.       – Игараши! – нервно окликнул ее голос классного руководителя, и Ладрейн встрепенулась, сморгнула пелену перед глазами и вопросительно уставилась на преподавателя. – Ты согласна?       – На что? – с подозрением осведомилась Ладрейн, прищурившись.       – На выступление в паре с Тодороки-куном, – тут же встряла Широми-чан, сидящая на ряду справа. – Мы обсудили и решили, что ваши причуды будут смотреться потрясающе контрастно, поэтому имеет смысл поставить ваш совместный танец! С таким подходом к выступлению победа нашего класса точно обеспечена!       Одноклассники согласно загомонили, и Ладрейн мысленно скривилась. Да, она знала, что их бои с Тодороки выглядели очень зрелищно и всегда привлекали много внимания, но делать из этого представление… Почему-то эта мысль вызывала отторжение. В понимании Ладрейн их поединки были чем-то более интимным, тем, что не должно было быть увиденным чужими глазами.       Она обернулась и тут же встретилась взглядом с Энджи. Он смотрел как обычно прямо и слегка хмурился, но выглядел немного более нервным, что ли. «Чего это он?» – непонимающе подумала Ладрейн и вскинула бровь, разворачиваясь обратно. Тодороки особенно рассерженным не выглядел, то бишь особенно против не был. Подводить одноклассников не хотелось; Ладрейн беззвучно вздохнула и спокойно произнесла:       – Я согласна.       Изначально Ладрейн думала, что они будут ставить что-то из классических танцев, – чувственный вальс или страстное танго, например, – но постановщики номера, Хорино-чан и Маюри-кун, действительно решили сделать нечто фантастическое и мало похожее на танцы в понимании большинства. Сначала Ладрейн не верила своим ушам, а после, осознав задумку, втянулась и даже предложила несколько своих вариантов движений.       Несмотря на то, что о танцах этого мира Ладрейн знала только со слов и из интернета, она быстро провела параллели с танцами своего мира и стала действовать увереннее и раскованнее. Тодороки уже был искушен в подобного рода деятельности – вот уж где не ждешь, – а потому, дождавшись, когда партнерша догонит его по опыту, тоже приступил к подготовке.       Это было интересно и действительно завораживало – пожалуй, нигде на балах в Астрее или за ее пределами Ладрейн не получала столько удовольствия, как сейчас, в небольшом зале, закрепленным за классом 3-А. Несмотря на то, что подготовка отнимала много времени и сил, Ладрейн не жалела о том, что согласилась – помимо того, что она могла совершенно легально греться о теплого Энджи, в часы таких занятий ей удавалось чувствовать себя живой.       В день выступления Ладрейн была одета в сине-голубое платье: у него была широкая лямка, закрепленная на плече крупной брошью-снежинкой, продолжающейся за спиной вьющейся лентой, искусное темно-синее тиснение по краю неглубокого декольте, узорчатый черный пояс и широкая летящая юбка. Наряд дополняли перчатки со снежинками, чокер на шее и несколько голубых капель шпилек в собранных в замысловатую прическу волосах. Секрет платья был в том, что его низ был не просто юбкой, а юбкой-штанами, чему Ладрейн была безмерно рада.       Она мельком оценила образ Тодороки и удовлетворенно кивнула. Стилисты их класса подобрали одежду, которая ему чертовски шла: в противовес прохладе Ладрейн он выглядел очень горячо. На нем был алый удлиненный пиджак с черными отворотами, ярко-красная жилетка, застегнутая на все пуговицы, темно-красные свободные штаны и высокие берцы. Белели манжеты и воротничок рубашки, алела красная лента, чуть-чуть подраспустившаяся; Ладрейн вздохнула и подошла ближе к Энджи.       – Лента, – она указала на свои ключицы и, удостоверившись, что партнер ее понял, потянулась привести костюм в порядок. – Я завяжу.       Тодороки, кажется, собирался что-то сказать, но замолчал, как только пальцы Ладрейн прикоснулись к красной ленте. Она, сфокусированная на своем деле, чувствовала взгляд партнера практически на физическом уровне: Энджи смотрел на нее неотрывно и мрачно, как он любил делать это обычно, но Ладрейн, привыкшая к этому, его не боялась. В ее понимании нелюдимый хмурый одноклассник, с которым могли общаться только она, Тошинори-кун и староста Широми-чан, был просто душкой и вовсе не страшным, поэтому опасения всех остальных по поводу его настроения и мыслей в общем она не воспринимала.       Ладрейн ловко перекинула одну часть ленты через другую и затянула ее, расправила обе петли и выровняла концы.       – Вот и все, – сказала она и собиралась было отступить назад, как Энджи аккуратно перехватил ее пальцы, слегка сжал их в своей горячей ладони и, не отрывая странного взгляда от лица ошарашенной Ладрейн, мягко поцеловал самые кончики.       Ладрейн замерла. От места поцелуя по руке и до самого позвоночника пронеслась огненная волна, разгоняющая холод и вечную стужу, и Ладрейн судорожно вздохнула, не переставая смотреть на совершенно невозмутимого Энджи.       – Спасибо, – спокойно произнес он, выпрямился и взглянул куда-то за плечо Ладрейн. – Нам уже пора.       – Да, – бездумно произнесла Ладрейн, а после встряхнулась, выкидывая из головы ненужные мысли, и тоже выпрямилась, принимая предложенный ей локоть.       На сцену они выходили под аплодисменты и гомон сотен зрителей – их номер был заключительным в череде выступлений других классов, а потому и, пожалуй, самым долгожданным; особо внимательные могли заметить, что организаторы выставили номера в порядке возрастания интересности и оригинальности.       Ладрейн выцепила взглядом семью, тоже пришедшую на фестиваль, и сердце болезненно защемило. Тем не менее, она сумела удержать на лице дежурную улыбку, кивнула отцу, матери и радостному младшему брату и позволила Тодороки утянуть себя к центру сцены. Одна его рука легла к ней на спину, вторая – подхватила ее пальцы и крепко сжала в горячей мозолистой ладони.       В ярко-голубых глазах Энджи плясали языки пламени.       Грянула музыка – совсем не та, которую ожидали при виде двух людей, позой и костюмами демонстрирующих, что в программе нынче бальные танцы.       Основой их номера было гармоничное сочетание венского вальса, боевых искусств и использования причуд. Мягкие, плавные вальсирующие движения дополнялись наиболее зрелищными элементами боевых стилей и умело комбинировались с огнем и льдом, возникающими и тут же затухающими под чутким руководством своих носителей.       Ладрейн, погрузившаяся в танец с головой, ощущала такое единение с Энджи, что у нее перехватывало дыхание – казалось, что, несмотря на то, что они не один десяток раз репетировали этот номер, они были единым целым. Это было нормально – являться продолжением друг друга, чувствовать партнера, как самого себя, в определенный момент ослаблять свой контроль и давать вести, доверять целиком и полностью человеку, вкладывавшему всего себя не просто в номер, а в произведение искусства.       Как объясняла Хорино-чан, одна из постановочной группы, основная суть их танца была в том, чтобы показать одновременно дружбу и вражду, мир и бой, любовь и ненависть, огонь и лед. Поэтому Ладрейн то сходилась с Энджи в очередном туре вальса, то перетекала в высокую или низкую боевую стойку, то обнимала его трепетно и нежно, то была готова смертельно его ранить, то одним мановением руки воздвигала ледяные глыбы, которые тут же плавились под жаром огня.       Они контрастировали – и гармонировали одновременно, как лед и пламень, вступающие в древнюю, как мир, схватку и расходящиеся по разные стороны, чтобы набраться сил для новой битвы, и красочное сражение противоположных стихий пленяло взгляды зрителей чарующей, завораживающей красотой.       Финальным аккордом Ладрейн выпустила в воздух тысячи снежинок, и спустя мгновение с ними смешались искры пламени, не растопляя лед, но украшая общую картину – потрясающий контроль магии Энджи просто поражал воображение.       Они неподвижно замерли в центре сцены – там, где начиналось их выступление.       Зал молчал несколько секунд, а потом взорвался оглушительными аплодисментами.       Тяжело дышащая Ладрейн, безо всякого стеснения улыбающаяся широко и искренне, безотрывно смотрела на Энджи – все такого же невозмутимого, но менее хмурого, чем обычно. В его глазах мелькала какая-то непонятная эмоция, которой Ладрейн не могла дать названия, но сейчас она не хотела думать – чувство эйфории делало ее сознание легким, как мыльный пузырь, и впервые все проблемы казались ей далекими и неважными.       – У тебя глаза золотые, – тихо уронил Энджи, но даже сквозь оглушительные овации Ладрейн все равно услышала. Она дернулась, как от удара, и весь восторг испарился, словно и не было его никогда. В голове щелкнуло, и даже в непосредственной близости от горячего Тодороки она ощутила промозглый холод.       Золотые глаза были у Ладрейн Ля`Валленштайн и не были у Рей Игараши.       Ничего не изменилось – она все еще продолжала разграничивать себя и малышку Рей и даже думать не смела о том, что имеет право быть счастливой.       Ладрейн мягко высвободилась из объятий Энджи, мазнула по его непонимающему и напряженному лицу прохладным взглядом и, не имея больше никаких сил на него смотреть, негромко произнесла:       – Нам пора на поклон.       Ладрейн больше не улыбалась.