На ледяном троне

      Ладрейн было неуютно. Она сидела напротив абсолютно невозмутимого Энджи и нервно перебирала тонкими пальцами край свитера. Между ними висела тишина, однако для Тодороки, кажется, она не была некомфортной, чего нельзя было сказать про Ладрейн.       Ситуация ее напрягала – перед ней сидел человек, который признался ей в любви, которого она отвергла и которого больше не надеялась встретить, которым любовалась издалека и которого старательно выкорчевывала из своего сердца. Ладрейн и подумать даже не могла, что он придет к ней сам, бесцеремонно вторгнется в ее жилище, поздравит ее с днем рождения, отдаст подарок, сядет за стол и будет с интересом изучать кухню, злосчастную открытую бутылку вина и, словно невзначай, саму Ладрейн. Если судить по реакции Энджи, он был доволен – осталось только понять, чем конкретно.       – Ты носишь, – неожиданно произнес Тодороки, разрушая тягучую тишину, и Ладрейн вздрогнула, уставившись на него, как на привидение. – Я рад.       – Что ношу? – глупо спросила Ладрейн.       – Свитер, перчатки, – преспокойно ответил Энджи, в рамках приличия посмотрев на верхнюю часть ее тела, а после неожиданно склонился вбок, на короткое мгновение демонстративно заглянул под стол и, сев нормально, добавил: – Носки.       – Причем тут?.. – недоуменно начала Ладрейн, но после моргнула: в ее голове словно щелкнул переключатель, и мозаика сложилась, хоть должна была уже давно. – Так это все время был ты! – ахнула она и нахмурилась, подаваясь вперед. – Но… почему?       – Тебе все время холодно из-за твоей причуды даже в геройском костюме, – проворчал Энджи, смущенно отводя взгляд в сторону, и – Ладрейн была готова поклясться! – на его щеках вспыхнул едва заметный румянец, вызвавший неожиданный приступ умиления. – Я не мог позволить тебе замерзнуть. Хотя бы таким образом.       – Зачем? – с горечью спросила Ладрейн. – В тот день ты оборвал все контакты и в дальнейшем не захотел меня даже рядом терпеть. Я уже не ждала тебя, Энджи.       – Я ждал, – сухо возразил Тодороки, с затаенной обидой глядя на Ладрейн, и ей неожиданно стало стыдно. – Ты помнишь свои слова?       Я скажу тебе, когда мне исполнится двадцать два, Энджи. Я не могу тебе сейчас объяснить, но так… так надо. Ладрейн сглотнула подкативший к горлу ком и рвано кивнула, поднимая на Энджи упрямый больной взгляд. Разумеется, она их помнила – прокручивала в голове раз за разом, кляла себя всеми возможными словами и бесконечно жалела о том, что случилось. Несколько лет она не могла закрыть этот гештальт, раз за разом возвращаясь к нему, но возможность поставить точку пришла к ней в руки сама.       – Я отвечу на твой вопрос, но позже, Рей, – негромко произнес Тодороки и, сморгнув, посмотрел на нее уже спокойнее, слегка щурясь. – Сегодня твоя очередь говорить.       Ладрейн отшатнулась от стола, откидываясь на спинку стула, и, запрокинув голову назад, закрыла лицо ладонями. Что она могла сказать? Что она из другого мира? Что ей за сорок? Что она убивала людей пачками? Что ее именем пугали неприятелей? Что она вытеснила душу владелицы этого тела и встала на ее место?       С другой стороны… ей нечего терять. В этом мире у Ладрейн только ее лед и она сама, ничего больше. Но стоило ей только представить, как из-за ее откровений лицо Энджи перекашивает гримасой ненависти и презрения, а его магия вспыхивает яростно и ярко, как в груди что-то начинало пронзительно щемить. Ладрейн упрямо мотнула головой, отняла ладони от лица, уперлась руками в колени и посмотрела на Тодороки с долей отчаяния во взгляде.       – Правда. Хорошо. Будет тебе правда, ты выдержал, – Ладрейн слегка нервно усмехнулась, криво дернув уголком рта, и слабо оскалилась, как зверь, загнанный в угол. – То, что я скажу – это чистой воды правда. Я не совру тебе ни в единой мелочи и не посмею предать оказанное мне доверие. Я вручаю свою душу тебе на поруки, и только ты будешь судьей моим словам, полноправным вершителем моей судьбы.       Энджи нахмурился, глядя на Ладрейн серьезно и с беспокойством – она зачитывала стандартную судебную клятву астрейцев, но для этого языка ее слова, сдобренные щедрой долей магии, звучали странно и дико, однако Тодороки кивнул, безмолвно принимая ее клятву, и на шее Ладрейн сомкнулся невидимый контур заклинания, не дающего ей соврать.       Даже если Энджи не до конца понимал, какой смысл Ладрейн вкладывает в произносимые ею фразы, для нее самой это означало исповедование. Впервые за всю ее жизнь в этом коварном, прекрасном мире она могла – и хотела – рассказать о том, кто она есть на самом деле.       Впервые могли – и хотели – услышать ее историю.       – Меня зовут Ладрейн Ля’Валленштайн, – четко и твердо произнесла Ладрейн, и в ее светло-карих глазах вспыхнуло золото. – Носящая титул Второго архимага Астрейской империи и Ледяной императрицы Арравея, Генерала Первой Северной армии.       Слова сами собой складывались в предложения, а предложения – в воспоминания, короткие и длинные, счастливые и печальные, хорошие и плохие. Ладрейн пересказывала события всех тридцати шести лет своей жизни как гражданина Астреи: много говорила про своего отца и детство, бесчисленные тренировки, травмы, обучение, самообразование, бесконечную тяжелейшую работу над собой – все ради того, чтобы оправдать ожидания единственного родителя, отца, возлагающего на нее огромные надежды. Она говорила о ритуалах, которые проводились на ней и которые проводила она сама, об артефактах, которые носила для того, чтобы овладеть доставшейся от природы магической мощью и преумножить ее.       Академия первого, второго и третьего круга, взятая специальность мага-боевика, неожиданно выявленный талант в тактике и стратегии и возможность поучаствовать в самом грандиозном студенческом турнире. Бесконечное самосовершенствование, послушное следование наказам отца и постоянный контроль над собой и своей силой – быстрее, выше, сильнее, чтобы занять уготованное место и пойти по стопам отца, став Вторым Архимагом.       Пролитые слезы, пот, кровь, положенная на чашу весов жизнь, все ради того, чтобы стать лучшей. Первые места во внутренних соревнованиях и демонстрация своего таланта, отшлифованного упорным трудом, на турнирах имперского уровня и выше. Только чтоб заметили, только чтоб обратили внимание, – возможно, чтобы замечали, уважали, любили? А после – загнанные в самый дальний угол ледяной души ненужные мысли; не любить, не чувствовать, не нуждаться, потому что идеальная Ледяная императрица не имеет права даже на такие слабости.       Талант и упорство ведут не совсем туда, куда надо, потому что начавшаяся война требует своих лидеров и кровавых жертв во имя высшей цели. Еще совсем молодая девочка, не готовая к такому исходу, и посреди поля боя, где только смерть, боль, злая магия. И обухом по голове – смерть отца, единственного человека, мнение которого было важно, принятие титула Леди Ля’Валленштайн и становление последним членом аристократического рода. Так и не пролившиеся слезы, чужое восхищение ее выдержкой и невозмутимостью и горечь, сжирающая изнутри не по дням, а по часам.       Получение нового титула и еще две ступени, отделяющие от заветной цели в виде места Архимага. Бесконечные тренировки, получение нового звания в армии и первый отряд – совместные задания и вылазки, завязавшаяся дружба, локальные шутки и совместные мечты. И снова боль – не уберегла, не спасла, хотя могла, хотя должна была; но приказ ценнее жизней рядовых, и не выполнить его нельзя. Лед, стягивающий сердце, и мороз по коже – вечный спутник.       Непрекращающиеся битвы, своя и чужая кровь, тела врагов и союзников – ощущение, что это больше никогда не закончится, и навсегда замерзшая душа, очерствевшая и не способная больше болеть. Шаг за шагом все ближе и ближе к заветной цели – получение титула, к которому проложила путь уже давно, и официальное становление Вторым Архимагом. Боязливое «Ледяная императрица», разносящееся над полем боя, – непроницаемое безразличие, исключительная безжалостность и острый, расчетливый ум, вошедшие в легенду и превратившиеся в устрашающую мощь для противников и воодушевляющий клич для союзников.       Вся жизнь – череда войн и исследований, исследований и войн; наука как единственная отдушина, где можно почувствовать себя хоть немного живой. Сомнительный друг в лице Первого Архимага, установившаяся связь с императорской семьей – личность публичная, находящаяся в центре внимания уже не первый год. Все по заветам отца, его исполненная воля и наконец-то нашедшееся спокойствие, тонко граничащее с безразличием.       Высшие цели – объединить материк под эгидой Астрейской империи и даровать мир воюющим народам. Быть одним из Генералов Армии, завоевывать страну за страной, но встретить непреодолимое препятствие – посчитав, что так будет правильнее, пожертвовать своей жизнью, израсходовав последние силы на мощнейшее заклинание из арсенала. Закрыть глаза, позволяя стихии уничтожить и противника, и себя.       Очнуться в чужом теле – без шрамов, гораздо моложе и подвижнее, с той же самой любимой магией и с тем же самым холодом. Обнаружить любящую семью и отстраниться от них, потому что невозможно притворяться и вести себя как должно. Понять, что дышится свободнее, глубже, ярче, потому что нет войны, прочно укоренившейся в сознании, нет нужды беспрерывно сражаться, нет необходимости вести в бой огромное войско. Понять, что нет сковывающих ограничений в виде титула и звания. Понять, что есть шанс жить как нормальный человек, – но не в своем теле, вытеснив чужую душу и заняв ее место безвозвратно.       Закончив свой рассказ, Ладрейн, вынырнувшая из воспоминаний, с удивлением обнаружила, что щеки неприятно стягивало, а глаза слегка жгло. Кольцо заклинания на шее распалось. Наконец-то замолчав, Ладрейн поняла, что горло от непрерывного монолога слегка болело, а во рту было сухо. Опустившись обратно на стул, на котором она сидела изначально, Ладрейн слегка сгорбилась и прикрыла лицо руками, словно стыдясь своей слабости. Сначала она собиралась рассказать все максимально сухо и сжато, но в итоге ее повествование заняло куда больше времени, чем планировалось. Ладрейн кинула беглый взгляд на настенные часы, которые предательски показали половину первого ночи, и обреченно закрыла глаза. Она не прерываясь болтала почти четыре часа. И как только Энджи не попросил ее заткнуться?..       Ладрейн не умела сидеть на месте, пока о чем-то говорила, – если ее что-то увлекало, то она, обычно сдержанная, совершенно не контролировала себя, полностью погружаясь в рассказ. Она могла размахивать руками, ходить кругами вокруг стола или стула, бесконтрольно опираться на подоконники и столешницы, садиться на пол, начинать делать разминку, хрустеть пальцами, и замечала Ладрейн это отнюдь не сразу, пока ей на это не указывали. Вот и сейчас – сколько ерунды она делала на глазах Тодороки? Как бы на колени к нему не залезла или не стала обниматься, а то теперь ее ничего бы не удивило.       Что-то с глухим стуком опустилось на стол, и Ладрейн вскинула вымотанный взгляд на поставленный перед ней стакан. Она недоуменно посмотрела на налитую в него воду, а после на Энджи, опершегося бедром о край стола. Без единой эмоции на лице Тодороки мягко отнял одну ее руку от лица и вложил в нее стакан, удостоверился, что Ладрейн крепко его держит, и только тогда отпустил ее кисть.       – Пей, – негромко произнес он. Ладрейн медленно моргнула, пытаясь сообразить, что от нее требуется, обработала информацию, моргнула еще раз и все же решилась отпить. Вода показалась ей божественной амброзией, и она в два глотка осушила стакан, жадно облизнулась и метнула быстрый взгляд в сторону почти полной бутылки воды. Энджи правильно истолковал ее внимание, взял со стойки бутылку и передал ее Ладрейн, которая присосалась к ней так, словно ее мучал жесточайший сушняк.       Ей удалось оторваться от нее только тогда, когда пить стало нечего. Ладрейн досадливо потрясла ставший бесполезным кусок пластика и шумно поставила его на стол, а после вскинула ровный, спокойный взгляд на Энджи.       – Это все, – чуть хрипло сказала она, слегка прикрыла глаза, но после снова упрямо уставилась на непроницаемое лицо Тодороки. Сейчас его невозмутимость казалась совершенно лишней: по ней было не определить, что именно он испытывает. Ладрейн хотелось предсказать его линию поведения по эмоциям, чтобы знать, к чему готовиться. Да, она отдала ему себя всю на суд, потому что больше не могла выносить той тяжести, которую ей приходилось нести в одиночку, но за результат своего порыва Ладрейн ручаться не могла.       – Чего ты боишься? – спокойно спросил Энджи, не испытывая никаких проблем из-за пристального ее взгляда. В отличие от него, Ладрейн чувствовала себя как под микроскопом; пронзительные бирюзовые глаза смотрели внимательно и чутко.       – Боюсь? – чуть нахмурившись, переспросила Ладрейн и прислушалась к себе. Почему она должна была бояться? И… чего именно? К чему вообще Энджи задал этот странный вопрос? Немного погодя Ладрейн, нашедшая ответ, слегка поджала губы и глухо, с надрывом произнесла, съеживаясь на стуле: – Да, ты прав. Боюсь. Того, что я не выстою против этого мира. Он огромен, а я всего лишь жалкий человек, и в тот момент, когда он захочет сожрать меня целиком, я не буду способна ему противостоять. Я ежедневно думаю об одном и том же и топлю себя в одних и тех же сожалениях – я заняла чужое тело без чьего-либо ведома и против воли малышки Рей. Я здесь лишняя, Энджи. Это не мой мир, и однажды он захочет избавиться от меня.       – Ладрейн, – прозвучавшее из уст Тодороки давно никем не называемое имя кольнуло ледяной иглой, и Ладрейн невольно дернулась, как от удара; сердце заполошно бухнуло в груди и затихло, сжавшись, как и его хозяйка – слышать это из уст человека, всегда звавшего ее Рей, было странно и непривычно.       Энджи опустился перед ней на колени, неожиданно, но мягко взял ее руки в свои и осторожно, словно она была хрустальной, заключил ее ладони в кольцо собственных пальцев. Ладрейн судорожно вдохнула и выдохнула, слегка испуганно глядя на Тодороки сверху вниз; кровь зашумела в ушах, а в лицо бросилась краска, но она никак не могла осознать, почему и что именно она испытывала.       – Послушай меня, Ладрейн, – негромко, проникновенно произнес Энджи, и ее имя, вновь сорвавшееся с его губ, прошило позвоночник Ладрейн ворохом приятных мурашек. – Я знаю тебя, а не ту Рей, которая была здесь изначально. Мне известно, какой можешь быть ты: невозмутимой, разъяренной, веселой, опустошенной, счастливой, подавленной, осторожной, опасной. Все время с момента нашего знакомства я видел в тебе тебя, а не кого-либо еще, потому что ты – это ты, а не кто-либо еще.       Энджи, стоявший перед Ладрейн на коленях, не отводил от нее мягкого, внимательного взгляда, пробирающего ее до самой глубины души, и из-за его спокойного, почти ласкового голоса в животе Ладрейн что-то сладко тянуло, зарождая в груди теплое томление.       – Если ты оказалась здесь не по своей вине – значит, на то были свои причины. Это могла быть чья-то причуда, сработавшая подобным образом, или просто какой-то надлом, сместивший границы миров, я не знаю наверняка, – Тодороки с нежностью погладил большими пальцами ее костяшки и снова заговорил: – Я с уверенностью могу сказать тебе, что ты живешь здесь и сейчас. Ты и только ты являешься полноправным жителем этого мира, и никто не может помешать тебе жить так, как ты хочешь.       Ладрейн с непонятной эмоцией, наполняющей ее целиком, смотрела на Энджи, и он спокойно, серьезно смотрел на нее в ответ.       – Я не говорю, что тебе стоит прекратить цепляться за прошлое, нет. Все то, что ты пережила, не так-то и просто вытравить из себя, да и не больно-то и нужно. Но тебе, возможно, нужно… принять его. Свыкнуться с той мыслью, что так, как было раньше, уже никогда не будет, но ведь у тебя есть новая жизнь, верно? Мы не можем знать, что случилось с той Рей, которая была изначальной уроженкой этого мира, однако теперь ты являешься той, кому уготовано прожить вместо нее.       Энджи замолчал, опуская ненадолго взгляд на их переплетенные пальцы, и вновь посмотрел на Ладрейн.       – Рей Игараши, Ладрейн Ля’Валленштайн, Айсборн – это все ты, – на выдохе произнес он и, задержав дыхание, как перед прыжком в воду, осторожно запечатлел на тыльной стороне ладони Ладрейн мягкий поцелуй. – Даже если мир захочет забрать твою жизнь, я не позволю ему сделать это. Ты не одна, Ладрейн. Если ты позволишь, я всегда хотел бы быть рядом с тобой.       Ладрейн замерла, неверяще глядя на сосредоточенное лицо Энджи – там одновременно читались и решимость, и покорность, и надежда, и беспокойство, – и шумно выдохнула, нервно облизывая пересохшие губы. Никто и никогда не говорил ей чего-то настолько искреннего, проникновенного в ответ на ее неумелые попытки объяснить, что же творится у нее на душе, потому что никому никогда не было интересно, что прячет за маской холодного безразличия легендарная Ледяная императрица.       Энджи же… он был другим. И сейчас, вспоминая и школьные годы, и совместную работу, и просто их общение, Ладрейн могла сказать, что все это время он неуклюже, но заботился о ней, стараясь сделать все для ее здоровья и благополучия. Это подкупало, очаровывало, захватывало – и, пожалуй, объясняло, почему Ладрейн, никогда не считавшая себя способной на проявление нормальных человеческих чувств, была к нему более, чем просто привязана.       – Ты же мог понять из моего рассказа, что у меня с эмоциями все не как у обычных людей, Энджи, – негромко произнесла Ладрейн. – Я не до конца осознаю, что значат некоторые чувства и иногда дохожу до настоящего их смысла только путем логических объяснений, но… – она замолчала, мягко высвободила руку из плена сильных пальцев и осторожно положила ее на едва колючую щеку, аккуратно погладила, скорее чувствуя, чем видя, как расслабляется напряженная линия широких плеч. – Я готова попробовать. Я хочу попробовать.       На лице у Энджи сменилась сразу целая куча эмоций, которые в итоге вылились в крошечную, почти незаметную улыбку, притаившуюся в самом уголке тонких губ. Он шумно выдохнул и несдержанно уткнулся лбом в ее колени.       – Что ты со мной делаешь, – невнятно пробормотал Тодороки, чуть сильнее сжимая ее ладонь в своей, а после совершенно не в тему добавил: – Я люблю тебя.       Ладрейн вспыхнула, как спичка, от бедер прокатился огненный импульс, с силой дал в голову как игристое вино, заставляя щеки покрыться жаром, и от его воздействия под грудью развернулся бутон крупного неизвестного цветка.       Этот невозможный мужчина, занимавший в ее жизни столько места и времени, прошел через все ее капризы-испытания, добился своего, перетряхнул ее душу и мысли, заставил рассказать о самом страшном, самом сокровенном – и принял ее такой, какой она была, словно это для него совсем ничего не стоило.       – Тебе придется постараться, чтобы услышать от меня те же слова в ответ, – мягко произнесла Ладрейн и осторожно пропустила мягкие красные волосы сквозь пальцы. Из-под колючих прядей призывно торчали заалевшие уши.       Ладрейн неуверенно, но, кажется, счастливо улыбнулась.       И что бы она без него делала?..