***
— Ты плакал. — Мужчины не плачут. — А я говорю, что плакал. Кажется, целая вечность минула с того немого объяснения наших душ. Мы около получаса спорили о самом безобидном, что смогли придумать два ума, испытавших весь шквал эмоций, кои за семнадцать лет не испытывали. А спорили мы о том, умеет ли мужской пол плакать. Точнее, плакал ли Иккинг минут тридцать назад, или «это всё твои фантазии, Хофферсон,» — как молвили уста одноклассника. — Лишь женщины подвержены подобным глупостям. — Разве я плакала полчаса назад? И только посмей сказать, что я не женщина. — Не посмею, миледи. Под сенью дубравы, на лоне природы, мы забывали свои заботы. Должно быть, мама волнуется, отчего я столь долго медитирую. Должно быть, Хэддок живёт поблизости с приёмными родителями, которые волнуются не меньше, если не больше. — Почему ты не упоминал о своих родителях? — распахнула доселе закрытые очи и слегка дёрнулась в кольце юношеских рук. — О приёмных родителях. Он молчал. Затем ответил шутливо: — Не припоминаю, чтобы Астрид или моя интернет-подружка этим интересовались. Глянула устрашающе и со всей серьёзностью. Для пущей убедительности выбралась из объятий. — Про маму я говорил вчера, — спустя продолжительное молчание, напомнил зеленоглазый. — А отец умер, когда мне было тринадцать. Ветряные порывы свистели в ушах, листья перешёптывались меж собой, обсуждая последние новости и передавая вести лесным жителям. Собеседник отвёл взгляд. Услышав нечто горькое из прошлого друга, в особенности если это про смерть близких людей, я должна утешить его, верно? Ком подступил к горлу, и слова не стремились извергаться наружу. — Хочешь навестить Черри? — я утвердительно качнула головой. — Он тоскует по тебе. Знаешь, в твоих изумрудных глазах, слабо сверкнувших из-за отражения ими солнца, видно тоску.***
— Добрый день, мисс, — приветственно улыбнулась женщина в халате с геометрическим принтом. — Д-добрый, — ответила я, рассудив, что Линда меня не запомнила, ибо через неё проходили жильцы аж двадцати пяти этажей, а я средь них ничем не выделялась. — О тебе много рассказывали, Астрид, — пропустив Иккинга внутрь, она добавила: — Твоя мать, в особенности. Рада, что у такой прекрасной женщины есть не менее прекрасная дочь, которая, к тому же, дружит с моим сыном, — скорее для себя отметила говорившая. — Я тоже рада, — прошептала я, однако слова от собеседницы не скрылись, вызвав её одобрительный кивок. Линда мотнула рукой, приглашая присоединиться к сидевшему на чёрном, на вид бархатистом диване. Сама она расположилась в кресле, обтянутом подобной материей. — Как насчёт перекуса? Я испекла вишнёвые кексы, будете? — спустя пару минут молчания сказала хозяйка дома. Иккинг отреагировал весьма категорично: — Мам, я брал у Астрид ручку, мне нужно её вернуть, вот и всё. Никаких кексов: не хочу задерживать подругу, — выделил он последнее слово и увлёк за собой, оставив Линду, да и меня, анализировать произнесённое. Деревянный пол. В дальнем углу пылится гитара. Горшочек с лавандой, тёмно-лазурное покрывало, свёрнутое в ком, малахитовая обложка книги, размещённой с её собратьями на полке из тёмного дерева, медовая статуэтка скрипичного ключа (Ночная Фурия упоминала, что в двенадцать получила первое место на школьном конкурсе гитаристов) — элементы цветного витража. Раньше мир не был таким красивым, красочным, живым. Полагаю, однажды я расскажу тем, кто помог мне приблизиться к избавлению от проклятия, об его существовании. Однажды это произойдёт, и мир станет ещё ярче. — Прости мою маму, её иногда заносит, — сконфуженно произнёс Иккинг, потерев затылок. — Ничего, с моей мамой и не такое бывает. Из под вороха одеял показалась ярко-оранжевая голова. Лисёнок, зевнув и потянувшись, спрыгнул с кровати и зашагал мне навстречу. Мех коснулся джинс, но я всё равно почувствовала ласку, которой со мной делились. — Черри похож на рыжего котёнка. Иккинг, перебирающий кипу папок и бумаг на столе, угукнул; уже забравшись под стол, он зашуршал какими-то пакетами, завозился с замком рюкзака, раскрыл несколько коробок. — Кажется, нашёл! — победно вскинул руку с многострадальной ручкой. — Можешь оставить себе. Она мне больше не понадобится. Дверца шкафчика, который находился слева от стола, приоткрылась и приняла предмет, следом захлопнув пасть. — Помнишь выпускной Дагура? — вдруг раздался баритон, разрезавший тишину. — Помню. Тогда ты вёл себя странно. Об этом хочешь поговорить? — Да. Астрид, не знаю, как считаешь ты, но я не могу быть тебе другом. Я отшатнулась, спиной ощутив неожиданно прохладную дверь. Снова бросает? Что же я, чёрт подери, сделала не так? Слова встали поперёк горла. Почему я не в силах на него злиться? — Давай встречаться, — мысленно прокрутив фотоплёнку того дня, выпалила я. До той секунды любовно рассматривавшая ворсинки на ковре, посмотрела прямо в зелёные глаза, выискивая отклик. — Только если ты будешь сверху. Иккинг настиг меня, схватил запястья, сильнее вжимая в дверь. Сперва он, будто заново, изучал черты лица, цвет глаз, каждый изгиб тела, каждую складку на одежде. Затем провёл пальцами от скулы до губ, сосредоточив взгляд на последних. Не выдержав, я подалась вперёд, соприкасаясь с его губами. Холод сменился дрожью, распространившейся с пят до ушей. Жарко. Языки сплелись. Я никогда не целовалась, но этот поцелуй в сто крат лучше, чем я представляла в своих мечтах об отношениях с парнем, когда мне было шестнадцать. Наконец-то я всё поняла.***
Июль всегда ассоциируется с жарой. Подавляющее большинство людей в эту пору желают спрятаться от палящего солнца в квартире с кондиционером, параллельно попить освежающих коктейлей или морсов из ягод и глянуть старенький американский мюзикл. Я выхожу за рамки сразу по всем параметрам. Во-первых, потому что лежу не на диване, а на земле, хоть и около лесного озера, заменяющего охладительный прибор. Во-вторых, поблизости из напитков только вода, нагретая чуть выше комнатной температуры. Ну, а в-третьих, вместо фильма с танцующими подростками у меня драма о семнадцатилетнем парне, забывшем дома гитару. — Иккинг, успокойся. Нам и без твоей гитары есть чем заняться. — Ты ни разу не слышала, как я играю, — констатировал он. — Большая потеря, — саркастично отметила я. Хэддок показательно оттопырил нижнюю губу, а потом отвернулся к озёрной глади, словно высматривая там рыбу. — Слушай, не обижайся: я же несерьёзно говорю. — Я знаю. Он обернулся, мигом сграбастав меня в крепкие объятия и впившись в мои губы. Общепринятый способ затыкания девушек, значит. За те двадцать дней, как мы встречаемся, я усвоила одно: целоваться с Иккингом настолько классно, что я готова насильно изводить его, лишь бы он претворял этот способ в жизнь. Когда же я решилась «попробовать латте»? Когда при первом визите Хэддоков, в спальне, осознала, что могу потерять своего друга. Период, когда Фурия был мне самым дорогим человеком, давно остался в прошлом, вытесненный новеньким, который ненароком обидел мою лучшую подругу. Общение с Иккингом заменило общение с Фурией. Я не нуждалась в поддержке от Фурии, но нуждалась в однокласснике, сама того не понимая. И я вспомнила всё, что пережила с Иккингом: те дополнительные по биологии, где он меня подтягивал, ту стену, где он поцеловал в щёку, ту подворотню, где спас от Сморкалы, что в любой миг накинулся бы по указке Ванессы, и привёл в чувство. Те тёплые объятия на крыльце, ту искренность, июньские кометы. Всё встало на свои места. Позже я узнала, что Иккингу было известном о моём блоге и нашей переписке с самого начала: меня выдал голос. Стало стыдно, ведь голос Фурии я не помнила. Однако я нисколько не жалею, что сложилось именно так, ведь отныне мы не одиноки. — Съедим вишнёвых кексов? — разорвав поцелуй, спросил он. — Как бы я ни училась их печь, у твоей мамы они получаются лучше, — усмехнулась я, бросив мимолётный взор на выпечку с красным, точно лепестки розы, подаренной Иккингом на первом свидании, джемом и маленькой вишней на верхушке. — В таком случае я должен сказать, что у нас впереди целая жизнь, не так ли? На сей раз рассмеялись мы вместе, а Черри довольно мурлыкнул, предвкушая долю, что ему перепадёт.