русская любовь

Headed for the same disaster Faster and faster and faster Three Days Grace – Car Crash

Отрывистый поцелуй и его впечатывают за грудки в ледяную поверхность мартовского мутного стекла. - Как же я тебя ненавижу, - в полутьме не видно искаженного лица, слышится лишь собственное гулкое затравленное сердцебиение. - Ты разрушил все, что во мне было, и я не разрешаю тебе сделать это снова, - слова путаются в голове, как и в воздухе, рыжий совершенно не понимает, о чем ему говорят. – Ты – пустое место. «Ты – пустое место - был и будешь» - приказы Короля не подлежат обсуждению. Иначе король рубит головы. - Ты уничтожил меня тогда, я не позволю уничтожить сейчас, - он говорит, но в глазах напротив лишь непонимание и вопрос. - Да что… Что я тебе сделал? – наконец, спрашивает Ярослав, отталкивая от себя Демидова. Это не шахматная партия и не волейбол тем паче. Напротив него – всего лишь человек. Напротив него – когда-то давно близкий человек. Напротив – всего лишь Саша. Но Саша отвечает тем, что жестко вдавливает в окно, заставляя выдыхать и задыхаться. - А ты не помнишь? Из-за тебя… Из-за тебя, - он глотает ртом воздух и Яр видит занесенную для бесконечного удара руку, но перехватывает, крепко сжимая кулак. Он так устал, так устал от этого. Так устал не решать проблемы кулаками. – Ты настолько ущербный, что даже язык за зубами удержать не смог тогда. Молчание молотом по веснушчатым ушам. - Какой же ты… Пидарас, - жжет похлеще несправедливой пощечины, и парень заводится в ответ. Ни следа от былой любви. Изо всех щелей хлещет неудержимая ненависть с волнами праведного гнева. Обида выжигает изнутри, напрочь отшибая любые адекватные эмоции и чувства. - Ты, - его грубо стаскивают с подоконника, - растрепал всем, что я тебе нравлюсь. Глаза рыжего сейчас напоминали бы блюдца, если бы ситуация была далека от комичной. - Когда это было? – он хрипит, пытаясь отдышаться. - Я был в четвертом, блядь, я был ребенком! – в голосе слышен еле сдерживаемый крик, его швыряют на кухонный диванчик, который скрипит под костлявым подростковым телом. Яр упирается локтями в жесткую обивку, испуганно смотрит на нависающий силуэт и видит в полумраке нечеткие блики на искаженном болью и яростью лице. - Да что… Что с тобой произошло? Ты был таким… Таким милым в детстве, - он сипит, - ты был… Да ты просто… Герой моих детских грез. Молчание. Он не произносит этого вслух. Саша на долгую бесконечную минуту замирает, вскидывает подбородок, стискивая челюсти. Тяжелое дыхание между ними заглушает любые посторонние звуки. Их кто-то звал, неправда?... Ярославу кажется, что сейчас, до прихода спасительного одноклассника или одноклассницы, Саша по-настоящему, действительно, не в шутку и не оглядываясь, буквально изобьет и не остановится, пока кто-то не придет, но Демидов, поворачиваясь спиной, задирает белую рубашку. Задирает так, что оголяется спина с выступающими позвонками и лопатками. «У тебя татуировка на спине», - чуть не говорит Яр, но в ту же секунду его будто бы само осознание бьет под дых. Застарелые шрамы и рубцы. Новые синяки и ссадины. Следы от ремня отпечатываются на сетчатке, он сглатывает, кашляя, а в памяти слова счастливого ребенка – «Мой папа самый лучший!» - маленький мальчик на Дне Родителей держит высокого сурового мужчину за руку и счастливо улыбается почти беззубой детской улыбкой. Тысячи фотографий из детских школьных альбомов, где они с родителями. Тысячи воспоминаний с праздников, утренников, поездок. И ни одного с тем, где бы парень переодевался в мужской раздевалке. - Я был, сука, я был ребенком, - Саша задыхается, - почему тебя… Почему тебя никто не трогал? Он снова тупо молчит, глядя на то, как Демидов поворачивается, опуская рубашку. Покрасневшее лицо, закушенные пухлые губы и широко распахнутые влажные глаза. Игра воображения в темноте. Игра с вопросами, на которые никогда не будет правильного ответа. Двойка за анализ ситуации. Возможно всё потому, что мама никогда не появлялась на собраниях? Возможно всё потому, что его отец работает на хорошей государственной должности и постоянно выбивает их классу путевки в оздоровительные лагеря? Возможно и потому, что маленький рыжий мальчик, говоря на ушко подружке, не знал, как работает правило глухого телефончика? Или потому, что Ярослав совершенно забыл и даже… Даже не думал об этом? Все причины кажутся резко неважными, а причина жгучей ненависти становится кристально чистой. Кристально чистым фактом, ставящим под сомнение все существующее. Он, подорвавшись вперед, толкает Демидова плечом. Долго путается в обуви, в голове туман и бардак. Он не может найти свои кроссовки. Втискивается сначала в чужие, матерится, надевает свои и даже не завязывает. Хватает куртку, не прощается и выскакивает в подъезд. Нервов хватает только втыкнуть наушники в уши, быстро включить скачанную музыку. И он уже несется по темным дворам, выбегая на плохо освещенную улицу, выскакивает на красный, не обращая внимания на редкие машины и пешеходов. Его трясет, он забывает делать выдох на правой ноге, поэтому быстро чувствует, как заколол правый бок. Но по-прежнему упрямо продолжает бежать вперед еще несколько метров. Только после этого замедляется, идет быстрым шагом, а потом и вовсе останавливается. Немного думает. Соображает. Вряд ли судорожное метание мыслей в черепной коробке можно обозначить глаголом «думать». Сбрасывает смс-ку маме, что все в порядке и он останется на ночь с ребятами. Она начинает звонить, но уже нет сил разговаривать хоть о чем-то. Поэтому – сбрасывает. Не отключается, но сбрасывает. Пишет «мам, не время». Идет еще немного по знакомой длинной улице и сворачивает во двор с новыми красными домами и огороженной территорией. Какое-то время стоит, вытирая выступившие слезы. Тело нещадно болит, кажется, у него распухло все, что можно, и не только из-за холода. Дрожащими пальцами набирает 432. - Алло? - Алло… Елена Григорьевна? - Да, а кто это? – мелодичный женский голос с помехами связи. - Это… Это Белов Ярослав, друг Артёма. - Оу… Артём не говорил, что ты придешь, - женщина удивляется, - что-то случилось? - Да… Ммм… Мы праздновали День Рождения Марины Сафронович и… В общем, мои родители уехали на дачу, а ключи я забыл… И так по-дурацки все получилось. - Ой, а почему это Артемка не сказал о Дне Рождения? Его не пригласили? - Он сказал, что занят…, - Ярослав начинал подмерзать. - Вот маленький засранец, - женщина шутливо ругается, - ох, что это я, ты проходи, я сейчас открою. Пиликает размагниченный замок, Яр шмыгает в калитку и идет к шестому подъезду. Там его тоже пропускают, и он поднимается на второй этаж. Широкая дверь приоткрыта, из нее льется теплый приглашающе домашний свет. Он еще немного стоит, размышляя над правильностью и неправильностью этого шага, но затем все-таки заходит, мгновенно попадая в теплые женские объятия. - Здравствуйте, здравствуйте, - он тепло отзывается. Женщина отстраняется и охает. - Ярушка! Что же это с тобой? - О, да я… Я…, - он смущенно стягивает куртку и вешает. Выпутывается из наушников, засовывает их в карман. Стягивает кроссовки, - это я за девочку подрался. Что. Что. - Ой…, - мама Кита тащит его в столовую, усаживает на мягкий резной стул, ищет что-то. - А за какую? – достает аптечку и садится напротив. Мама Кита ему нравится. Она добра к нему, но строга к своему младшему. - Да за Волкову, - он морщится от марганцовки, и она по-матерински дует на ранку, - к ней Матвеев приставал… Он из параллели. - Ох, да, вечный задира, - Елена Григорьевна качает головой, - может, поднять этот вопрос на собрании? Прости, Матвеев, земля те пуховик. - Нет-нет, мы уже решили этот вопрос, - говорит он по-взрослому и запоздало надеется, что от него не разит за километр. - Хорошо бы…, - она улыбается. – Чай будешь? - О, я попрошу Кита… В смысле, Артема сделать, не беспокойтесь, - он мотает головой, - спасибо за заботу, - улыбается широко-широко в ответ. Скулы сводит. Снова хочется плакать. - Ну и хорошо, он в своей комнате. Наверняка опять в наушниках играет, - она легонько стукает кулаком по столу и поднимается. – Береги себя, - шутливо щелкает по лбу. В горле сдавливает. Он кивает, поднимаясь, выходит в широкий коридор и идет сначала в ванную. Зажигает свет, заходит, закрываясь на ключ. Долго смотрит в чистое отполированное зеркало и отвлеченно думает, что они совсем не похожи. Мама Кита – нежная, заботливая, эрудированная. Немного полная женщина лет пятидесяти с морщинками-лучиками вокруг темных глаз, с черными волосами и страстью к светлым кашемировым свитерам… Разве что… Кит тоже любит кашемировые свитера? Кит - угловат, высок. Каштановые кудрявые волосы отливают рыжиной, а голос еще не сломался. Кит ломает стереотипы, знакомится с неподходящими людьми и закрывается на все замки. А его мама, кажется, и ключ под ковриком оставит. Ярослав замечает в отражении ярко фиолетовые пятна от марганцовки, но не всматривается. Моет руки персиковым мылом, вытирает махровым голубым полотенцем. Недолго сидит на краю джакузи, изучая невидящим взглядом баночки и скляночки из-под кремов, бальзамов и шампуней. Вертит в руках несколько разноцветных вкусно пахнущих свечек. Возвращает обратно. Выходит, идет к самой дальней комнате. Деревянная дверь закрыта, но он слышит приглушенную музыку. Любимые Китом Three Days Grace играют негромко, значит, без наушников. И точно слышал, как он пришел. Неловко. Яр вздыхает и, поворачивая холодную позолоченную ручку двери, заходит в слабо освещенное помещение. Неярко горит стандартной заставкой экран старенького ноутбука. Включена прикроватная лампа с причудливым абажуром. Задернуты шторы, но слабый теплый свет фонарей создает причудливые отблески на темном паркетном полу и выкрашенных в светло-серый стенах, совмещенных с каменными плитами и подростковыми постерами. На кровати лежит огромный старый черный кот. Большие желтые глаза приоткрылись и уставились на вошедшего. Парень слабо поприветствовал кота. Кота, конечно же, в первую очередь. - Слышал, как ты вошел, - Кит сидит на кресле у подоконника, видимо, переключал музыку. – Не стал выходить к маме, сам знаешь. Яр кивает. Он закрывает дверь, слышен щелчок замка. Кит всегда закрывался, когда родители были дома. Кит - живущий в новом доме с частной территорией. Кит - свободный зожник, веган, открытый всему новому и такой же открытый гей. Взрослые, как правило, новому закрыты и такие же закрытые натуралы. Кит, ломающий стереотипы и преграды. Кит всегда запирался на все замки. - Скажи, ты знал, что Демидова пиздит отец? – он ступает ногами на мягкий ворсистый ковер и только сейчас понимает, что забыл толстовку. А еще вроде бы такой яркой куртки, которую он снял несколько минут назад, у него не было. Да похую вообще. Он подходит к Киту и садится на ковер у его ног. Кит в любимом черном джемпере, очках и жутко обтягивающих домашних джинсах едва различим в темной комнате. Холодные мягкие ладони касаются щеки, нежно гладят. Очерчивают щеку, нижнюю челюсть, поглаживают за ухом. - Все знали, только ты – в танке, - рыжий сдавленно смеется. Честно, у него бы случилась истерика, если бы его эмоциональный фон не был растоптан под ноль. - Он сегодня сказал, что это из-за меня. Рука ненадолго замерла, но потом успокаивающе зарылась в волосы, принявшись массировать затылок, перебирая спутанные взмокшие от бега и стресса пряди. - И ты поверил? - Да. - Такие дети – искусные манипуляторы. Они не могут добиться желаемого тепла, доброты и ласки от родителей, поэтому добывают нужные себе вещи обходными путями, - голос звучит непривычно тихо и отстраненно. – Ты не виноват в том, что его отец такой. И Демидов не виноват. - Никто из нас не виноват, мы сделали из Рая Ад? - Что за..? - Меня мучает это, - Яр, наконец, отрывает лицо от коленей друга и, заглядывая тому в лицо снизу-вверх, спрашивает, - я в порядке? Скажи, со мной все в порядке? Кит почему-то медлит с ответом. Принимая решение, Яр где-то на задворках сознания чувствует, что оно станет для них фатальным. Не осознает сейчас только насколько. - С тобой всё в порядке, - Кит наклоняется и, оттягивая парня за рыжие волосы, жестко и с силой целует. Ярослав не сопротивляется. Он наконец-то чувствует что-то помимо боли – душевной и физической. Он наконец-то чувствует надежду.