Ицумадэ

      Если одинокому путнику вдруг улыбнётся удача посетить северные земли Империи, он непременно будет очарован красотой княжества Гусу. Каждый, кто хоть раз бывал в холодной, но прекрасной обители монахов и колыбели священного учения о Небесах, до глубины души был потрясён кристальной чистотой горного воздуха и насыщенным яшмовым оттенком бесконечных лесов, окутывающих заоблачные пики. Разбросанные среди горных хребтов города и поселения привечают странников простой, но изящной архитектурой: дома из светлого камня и бамбука, бумажные фонарики, освещающие улицы с высоты резных коньков крыш и столбов, звонкие колокольчики, ласкающие слух своим заливистым хохотом, когда отворяется дверь лавки или гостиницы. В здешних местах поверье ходит, что звон этот злых духов и демонов прогоняет, не даёт человеку с дурными помыслами этих тварей с собой в дом внести.       У местного люда поверий и преданий много. За долгую ночь в таверне в компании молодцев из Гусу и малой доли всей россказни, бытующей среди Нефритовых гор, не услышишь — тут надобно родиться, чтобы всё знать. Впрочем, люди здесь болтливые, хоть и суеверные, а к гостям относятся с уважением.       Но Гусу не звалось бы родиной Небесного культа, не будь здесь древних таинственных храмов и их мрачноватых последователей, постигающих неисповедимые пути Богов и Богинь. Один такой стоял на территории Облачных Глубин — центрального города Гусу, в котором испокон веков проживала и княжила столь же древняя, как храмы, династия Лань.       Среди всех высших господ, правящих землями Империи, семья Лань создавала вокруг себя несравнимое число слухов и легенд, чьи корни уходили в полузабытые события давно минувших лет. Сказывалось всякое: и то, что основатель династии Лань обратился горным духом, и то, что нынешний князь Лань связался с демонами ради дальнейшего процветания рода, и по итогу сделки у него родилось двое блещущих талантами сыновей, а его жена, взятая под венец — что тоже передаётся из уст в уста — силой, пала жертвой в угоду демоническим силам. Обсуждали также и тот факт, что после смерти матери младший из сынов династии подался в послушники храма и отрёкся от наследования княжеского престола. Что же, а вот здесь молва была совершенно правдива.       Лань Ванцзи следовал по пути чистому и светлому, словно солнечный луч, отражённый в горном озере. Он стал послушником в Храме Богини Лин Вэнь, когда ему было всего шесть лет, и с тех пор его души не касалось ни капли мирской грязи, в которой с самых пелёнок вымазываются обычные люди. Его образ жизни предполагал следование принципам аскезы: самодисциплина, смирение и самоограничение. Княжич отрекался и от пустой беззаботности детства, и от мерзкой разгульности юношества, посвятив себя служению высшей цели — совершенствованию духа и постижению учения о Небесах.       Храм стал его прибежищем — спасением — и уберёг от гнетущего чувства одиночества, стремительного пожиравшего юного княжича изнутри. После смерти матери, ставшей для них с братом настоящей трагедией и никак не отразившейся на твёрдости отца, Лань Ванцзи, с детства отличавшийся молчаливостью и тягой к уединённости, полностью замкнулся в себе. Никто не мог повлиять на мальчика, даже старший брат, всегда являвшийся для него авторитетом, и отец, впрочем, предпринявший всего лишь одну попытку вразумить своё чадо кратким разговором о долге и обязательствах. Тогда вмешался Лань Цижэнь, родной дядя Ванцзи и настоятель в Храме Богини Лин Вэнь, вставший на тропу монашеского аскетизма в столь же юном возрасте, что и его племянник. Монах обнаружил в мальчике зёрна праведности и здравомыслия, с умелой подачи наставника готовые уже прорасти, вырвавшись на поверхность зелёными ростками стремления к просветлению.       Лань Цижэнь научил княжича умению властвовать над собой, освобождать себя от чувств и быть скромным в своих прошениях у Небес. Открыв для себя целый новый мир учения о Небесах, юный Ванцзи обрёл наконец душевное спокойствие, отгородившись от разносимых по ветру слушков и шепотков, от косых взглядов и неудовольствия на лицах людей, от излишних переживаний и эмоций. По достижении тринадцати лет, когда всякому наследнику княжеского рода или же простому дворянскому отпрыску полагается принять на руки меч и титул, Лань Ванцзи отрёкся от наследства, передав старшему брату абсолютное право на престол, но меч и титул младшего княжича ему пришлось получить по праву крови — ледяная магия их династии передалась и ему, а потому он не мог избежать своего долга. Он стал послушником в храме, зарёкся когда-либо причинять вред живым существам, но завладел мечом — орудием убийства, выпускающим наружу кровь из рассеченной плоти. Сам факт ранения был для Ванцзи неприемлем, чужд, подобен остальной грязи мирской, ведь вид крови — лишнее подтверждение несовершенства, греха, суждения о том, что человек привязан к земле, а до облаков дотянуться едва ли получится.       За свою, пусть и не слишком длинную, жизнь он ни разу не нанёс такого удара клинком, чтобы ранить. Да, однажды он сразил демона, но тот был мёртв, а его тело — лишь подделкой, копией человеческой плоти. Ванцзи был умел и хорош в фехтовании, с разрешения дяди упражняясь с мечом в паре с братом исключительно в целях самообороны. Он также тренировал с помощью оружия свою меткость и ловкость, порой проводя часы в перерывах между медитациями и чтением и свободные ночи напролёт, упражняясь, имея стремление лишь к совершенствованию своего тела, но никак не к превосходству над другими.       Лань Ванцзи редко обращал внимание на окружающих его людей. Только дядя, позволивший постигнуть дивное мировоззрение, и брат Сичэнь, всегда мягко и ненавязчиво проявляющий свою заботу, имели для него значение. Остальные же — лишь блеклые силуэты на периферии сознания, незначительные и неважные. Послушники в храме, адепты, простой уличный люд, слуги, аристократы и даже Его Императорское Величество — все они были декорациями в его жизни, где единственная цель — через тернии пробраться к совершенству, отточить своё тело подобно смертоносному клинку, но без помыслов о жестокости, а лишь о чистоте и безмятежности, ожидающей среди святых Небожителей. Лань Ванцзи не ставил себя выше других — он попросту не думал о них, ведь все его мысли были сосредоточены на успокоении мятущегося духа и упражнении тела.       И почти всегда ему удавалось следовать созданной им же концепции отрешённости. Редкие случаи заставляли его возвращаться к полному контролю над своими немногочисленными чувствами чуть дольше обычных пары мгновений, и это… настораживало.       Сидя в позе лотоса с идеально прямой спиной, расправленными плечами и привычно скрещенными ногами, Лань Ванцзи предавался медитации. В просторный храмовый зал, опустелый в предрассветный час, проникали мягкие солнечные лучи. Отражаясь от прозрачно-лазурного мрамора, голубоватое свечение окутывало возвышенную фигуру в белом неземной аурой и придавало изящному лику монаха загадочности. Пребывая в Облачных Глубинах, Ванцзи носил простые облачения послушника из грубоватой светлой ткани, а длинные волосы собирал в тугой узел на темени, но даже отсутствие роскоши не умаляло его красоты. О коей сам княжич, впрочем, совершенно не думал.       Воздух под высокими сводами храма был холоден и сух. В нём угадывались нотки цветущей ветреницы, осенних яблок и снега, свежий морозный запах которого доносился с верхушек гор. Дыхание Ванцзи было ровным и глубоким. Погружённый в медитативный сон, он ощущал необыкновенное единение с северными ветрами и южными речными течениями, с устилавшими небосвод облаками и старыми деревьями, с каждым упавшим на землю яблоком и летящей мимо птицей. Его ледяная магия в этот прекрасный миг спала крепким сном, свернувшись клубком на дне его живота, и по венам текла лишь духовная энергия. Он был един с миром, он был ничем и всем одновременно.       Однако особый момент грубо прервали воодушевлённые крики снаружи храма. Они доносились со стороны широкой мощённой дороги, и вздрогнувший Ванцзи рефлекторно повернул голову, распахнув мерцающие глаза. Он медитировал во внешней части храма, открытой и продуваемой всеми ветрами. Строгие мраморные колонны поддерживали потолок, украшенный изображениями цветов из сада Небожителей, невысокая каменная лестница зачиналась у двух нефритовых статуй журавлей и спускалась вниз, к дороге. Там шумели слуги.       Ванцзи специально выбирал время до зари, чтобы помедитировать в тишине и покое. Когда дел в храме было много и уйти в горы для уединения не представлялось возможным, он проводил медитацию тогда, когда люди в Облачных Глубинах ещё спали или же только пробуждались ото сна и неспешно готовились к началу нового дня. Храм стоял на границе города, рядом с княжеской резиденцией, а потому простого люда и слуг рядом ошивалось предостаточно — и шуму наводили они знатного. Однако всё это ближе к полудню. Рассветное время было тихим и умиротворённым: Лань Ванцзи мог наблюдать пустые улочки и выбирающихся на площади сонных торговцев, когда совершал обход территорий храма. И что же он лицезрел сейчас? Столпотворения; лица у всех крайне взбудоражены; люди рассыпаются по улицам, как муравьи, и что-то непрерывно галдят.       В глазах Ванцзи на секунду промелькнуло удивление. Затем оно так же быстро сменилось лёгким раздражением, а потом все эмоции улеглись. Взгляд монаха вновь стал бесстрастен и далёк. Но медитацию пришлось закончить.       Ванцзи чинно поднялся и расправил одеяния онемевшими от долгой неподвижности ладонями. Слегка поморщился — то застарелой болью отдалось в плече, скрытом плотным слоем ткани. Рана, полученная ещё на экзамене, до сих пор не затянулась и частенько беспокоила его в самые неподходящие моменты, но ни один целитель в Облачных Глубинах не был способен излечить её. Более того, каждый из них утверждал, что подобная мелочь уже давно должна была стать тонкой полоской шрама, а затем и вовсе пропасть, но, к их глубочайшему сожалению, та и не собиралась исчезать, продолжая кровоточить и гноиться, истязая своего носителя.       Рану эту Лань Ванцзи оставил Лазурный Демон, когда ещё учеником княжич одолел его в бою. Его заданием было зачистить гнездо твари, изводящей окраинные земли Гусу, и то оказалось не просто низкоуровневое чудовище, а истинный демон с армией приспешников. Правда, к удаче Ванцзи, тот был слишком рассеян, а потому монах, сразившись с ним один на один, превратил его оболочку в прах. Лазурный Демон канул в лета, но успел хорошенько вцепиться своими длинными клыками монаху в плечо, отпечатав на белой коже багровый след укуса.       Юноша развернулся, намереваясь выйти из храма и навестить брата, однако внимание его привлекла белая фигура, стремительно вышедшая из толпы и поднявшаяся по ступеням. Это был Лань Цижэнь. Накануне вечером он остался во дворце по просьбе князя, дабы обсудить дела государственные и духовные, и вот… вернулся. Его привычно спокойное и одухотворённое лицо раскраснелось от быстрой ходьбы и поселившегося в глазах волнения. — Ванцзи, — поприветствовал он торопливо, в ответ княжич низко поклонился и приблизился к дяде на несколько шагов. Во взгляде его читался вопрос. — Сегодня, Ванцзи, к нам, смертным, снизошёл горный дух.       И снова лица юноши едва ли изменилось, лишь только брови слегка дёрнулись. Быстро взглянув в сторону галдящей толпы, ровным тоном он спросил: — Который, настоятель? — Владыка Ветра, — ответил Лань Цижэнь, ни сколько не удивлённый внешним равнодушием Ванцзи — в конце концов, именно он поддерживал в мальчике стремление обуздать свои чувства и взять контроль над эмоциями. — Он спустился с гор в обличье журавля и перевоплотился на глазах у торговцев с центральной площади. Те сразу же подняли шум, вести дошли и до княжеского дворца. — Где Владыке будет оказан приём, настоятель? — Его Светлость настоял на том, чтобы принять духа во дворце, Ванцзи. — Ясно, — кивнул княжич и задумался. В отличие от дяди, он никуда не спешил: ведь духи — это лишь посредники между людьми и Богами, и хоть Ванцзи испытывал некоторый трепет перед встречей с возвышенным созданием, это всё равно было не одно и то же с лицезрением настоящего Небожителя. — В таком случае, настоятель, нам следует прибыть к княжескому двору.       Со слов Лань Цижэня, за последние полсотни лет Владыка Ветра лишь раз спускался к людям. Настоятель был тогда ещё слишком мал, чтобы что-либо понять или запомнить, но ощущение всеобщего возбуждения ярко отпечаталось в его сознании. Каждое пришествие духа сопровождается суматохой и неразберихой, люди сходят с ума от возможности воочию увидеть древнее существо, могущественное и бессмертное. Однако есть у вылазок духов свои причины и, зачастую, не сулящие людям ничего хорошего.       Последний раз горный дух спускался к людям, чтобы предупредить о наводнении в одной из центральных речных долин Гусу. Оправиться после такого удара было тяжело, несколько лет княжество испытывало трудности с размещением людей, лишённых дома и работы на прежнем месте. После этого случая в княжестве наступили тяжёлые времена: вечно пустующая казна, сезоны неурожая, жестокие суховеи и затяжные холодные ливни. Череда неудач для Гусу продолжалась вплоть до смерти предыдущего князя и воцарения отца Лань Ванцзи. С тех пор дела княжества пошли в гору, а духи больше не являлись смертному миру, сохраняя молчание. И даже когда по всей Империи разнеслась весть о гибели всего Небесного Пантеона в клыкастой пасти Непревзойдённого Демона, духи безмолвствовали. В храмах Гусу, впрочем, в смерть Богов и Богинь не верили.       И теперь Владыка Ветра чернокрылым журавлём слетел с заснеженных горных склонов, окутанных пеленой молочных облаков, чтобы вновь известить смертных о грядущей беде.       Во дворце был переполох. Слуги суетились, лепетали себе под нос списки незавершённых приготовлений, сталкивались друг с другом, спотыкались и падали. Лань Ванцзи смотрел на это с упрямым равнодушием, Лань Цижэнь, идущий впереди, — раздражённо цокал. То, что настоятель сегодня был непривычно эмоционален, заметили многие, но списывали всё на захлестнувшее Облачные Глубины волнение.       Княжеская резиденция представляла из себя комплекс невысоких, но изящно оформленных зданий из белого камня и бамбука, выполненных в простой незатейливой манере. От городских построек дворец отличали искусные мелкие детали, придающие зданию изыска: ажурные гребни поверх кровли, широкие карнизы с орнаментом в виде легендарных сюжетов, богато расшитый тюль нежно-голубого цвета, ниспадающий с резных гирек в арочных проёмах. Любой простолюдин, по случаю забредший в эти хоромы, разинул бы рот от красоты. По меркам же аристократов дворец не отличался особенной роскошью.       Пробравшись через толкотню слуг в проходных павильонах, монахи добрались до приёмного зала. Здесь было гораздо тише. Всего несколько человек находились в стенах главного помещения для приёма важных персон и проведения официальных обедов. Как и положено правителю, князь Лань располагался на сидении, подобном трону, спинка которого была вырезана из бледно-зелёного нефрита. Лань Сичэнь сидел по правую руку от князя за низким столиком из ясеня. Несколько человек из личной свиты князя стояли поодаль, возле высоких бумажных окон с начертаниями символов удачи и процветания. — Ваша Светлость, — единогласно поприветствовали князя монахи и подошли ближе. — Брат, — князь кивнул Лань Цижэню и жестом велел сесть рядом с Лань Сичэнем. Затем он обвёл фигуру младшего княжича бесстрастным взглядом и так же молча указал на сидение по левую руку от себя. — Ванцзи.       Лань Сичэнь одарил брата тёплой улыбкой, в которой одновременно читалось слишком много всего: и любовь к младшему, и радость встречи, и воодушевление перед беседой с бессмертным созданием, и… кое-что ещё, о чём Ванцзи предпочитал не думать, ведь мысли эти будоражили его кровь и заставляли её стыть, подобно воде в горном источнике с наступлением заморозков.       Лань Ванцзи уже сотню раз в подробностях слышал о том, что из себя представляют столь любовно хранимые старшим братом письма от этого… этого мальчишки. С тех самых пор, как они вернулись в Гусу, Сичэнь счастлив до ярких искр в пепельно-карих глазах, улыбка украшает его лицо больше не из простой вежливости, а каким довольным тот становится, излучая восторг каждой клеточкой своего тела, когда принимает из рук посыльного очередной свиток с печатью княжеской резиденции в Пристани Лотоса. От всего этого Лань Ванцзи чувствует себя странно.       Ему странно слушать о том, как умел и талантлив господин Вэй, раз сразил необыкновенно большую Парящую рыбину, а затем отписался о той удивительной рыбалке, как и обо всех других, Лань Сичэню. Ему странно слушать зачитанные до дыр строчки описания Пристани Лотоса в начавшийся сезон листопада и сбора урожая вперемешку с мечтательными воздыханиями брата о том, как бы хотелось сейчас очутиться там и обязательно в компании господина Вэя, ведь кто, если не он, сможет дать прочувствовать приезжему гостю весь колорит южных земель Империи.       Ему до зубовного скрежета странно слушать приторные комплименты в сторону господина Вэя и ещё страннее присутствовать при написании ответных писем, когда лицо Сичэня в особенной степени задумчиво и пестрит разными эмоциями, которые он так и порывается выразить на бумаге.       Второму Нефриту… странно. И он не может понять, это скорее неприятно или же… нет, ничего приятного он в этом точно не видит, разве что искреннее счастье брата должно вызывать радость, но отчего-то все эти улыбки, врезавшиеся в память Ванцзи, с каждым напоминанием о них горчат всё сильнее.       Младший княжич глубоко вдыхает и выдыхает, успокаивает душу, повязшую в смятении, и на время забывает о гнетущем ощущении беспомощности и чего-то ещё, чего-то едкого и мерзкого, как подступившая к горлу желчь. Но затем приходит ещё одно письмо, всё начинается заново, по кругу: яркая улыбка посыльному, трепетное ощупывание бумаги, снятие печати и снова, снова сотни, тысячи улыбок, вздохов, мягких слов, звенящих от ласки и… гордости? Что? Почему его старший брат стал так относится к какому-то дворянскому мальчишке, взбалмошному и ветряному юнцу, измазанному в мирской грязи с головы до пят, с бесконечным числом недостатков и опасным ремеслом, предполагающим убийство живых тварей?       Почему? — этот вопрос так отчётливо звучит в голове княжича каждый раз, когда он встречает старшего брата в перерывах между медитациями и молитвами. Лань Ванцзи бежит от этого вопроса, скашивает глаза в сторону, чтобы не видеть и его тени, но его память — совершенна, она без изъянов и заставляет помнить абсолютно всё. Каждую зачитанную вслух строчку (этот мальчишка пишет слишком складно, он так старается для Сичэня?), каждый тёплый взгляд (а что в письмах такого, что брат не зачитывает вслух, а проговаривает про себя?), адресованный внезапно не Ванцзи, а этому несносному дворянину, будто через бумагу можно передать отпечаток пылающей радостным возбуждением радужки.       Лань Ванцзи привычно умиряет дух, садясь напротив старшего брата, но горько-кислый осадок продолжает рассыпаться на языке рыхлым пеплом. — Иди к слугам и узнай, готовы ли все приготовления, — приказывает князь одному из своих доверенных, и тот спешно удаляется из залы. Высокие резные двери с громким стуком захлопываются за ним.       В зал врывается резкий порыв сквозняка. — Господа!       Княжеская семья одновременно поворачивается лицом к распахнутому окну, на широкой раме которого, перекинув одну ногу через подоконник, расположился человек. Адепт из свиты князя уж было двинулся к нему, но был остановлен взмахом руки правителя.       Человек этот обладал поистине прекрасным лицом: его черты были в меру прямы и изящны, несколько миловидны, даже в большей степени, и вместе с тем внушали неосознанный трепет. Человек, это был молодой мужчина, широко улыбнулся, обнажив ряд белоснежных зубов, и резко спрыгнул с рамы на мраморный пол зала. Длинные пышные одеяния, схожие с теми, что носят знатные дамы из высших аристократических домов, подпоясанные тонким жгутом из светлой кожи и вересковой ткани с привязанными к нему алмазными подвесками, плавно опустились вслед за ним. Крупные грушевидные серьги с аквамарином сильно качнулись, когда мужчина, словно перистое облако, оттолкнулся от пола босыми ногами, украшенными десятком звенящих серебряных браслетов, и мягкой походкой поплыл к членам княжеской семьи. — Мне пришлось постараться, чтобы вырваться из лап ваших подданных, Ваша Светлость, — с напускным возмущением изрёк гость, опустившись за столик напротив князя. Его тёмные волосы, посеребренные морозной пыльцой и сияющие в блеклом свете подобно минералу кварца, заструились по прямой спине и плечам; опустившись до пола, они растеклись по белому мрамору, словно чернила — по пергаменту. — Я так устал, увы! Окажите мне милость, князь, прикажите подать кувшин лучшего вина, что у вас есть.       Князь безропотно кивнул своему подданному и тот метнулся прочь из зала, с трудом скрывая благоговейный трепет и ужас на побелевшем лице. — Владыка Ветра, — князь обратился к мужчине, вальяжно уложившему локти на столик перед собой, и уже собирался встать, однако был остановлен взмахом точёной ладони. — Нет нужды в этих формальностях, князь, — Владыка подмигивает и достаёт из широкого рукава веер искусной работы. — Я знал вас ещё ребёнком, и тогда вы бесцеремонно дёргали меня за края одежд и пытались оторвать подвески с моего пояса, ха-ха!       Добродушный смешок Владыки обрывается, когда в залу бледный, как сама Смерть, слуга вносит кувшин с пряным золотисто-прозрачным вином и ставит его на столик перед духом вместе с фарфоровой чаркой. Слуга откланивается и позорно ретируется из зала, снова оставляя княжескую семью наедине с этим бессмертным созданием, что, наплевав на традиции, делает большие глотки прямо из кувшина, запрокинув вверх голову, увенчанную высокой серебряной короной.       Лань Ванцзи думает, что не в праве плохо отзываться о бессмертном Владыке Ветра. Однако нечто нехорошее просыпается в душе, и княжич запоздало понимает, что дело в схожести Владыки с тем господином Вэем, что пишет письма его брату и является во снах, кошмаря своей лучезарной улыбкой. Без сомнений, до этого додумывается и Сичэнь, а потому смотрит на духа с тоскливой улыбкой и щемящей нежностью. Лань Ванцзи не успевает возмутиться этим, потому что раздаётся голос отца: — Этот слуга Небес просит прощения за столь вопиющую непочтительность, — мрачно и с явной досадой извиняется князь, на что Владыка лишь смеётся беззлобно, делая ещё один глоток из кувшина. — Бросьте! Бросьте эту чушь, мой князь, это вино искупает все провинности династии Лань на века вперёд, ха! Улыбка Императора, верно?       Князь безмолвно кивает, на его лице проступает выражение весьма забавное, словно он не может разобраться в чём-то очень простом и корит сам себя за невнимательность. — Замечательно! Когда я спускался в прошлый раз, ваш отец тоже угощал меня этим вином. Прекрасные воспоминания… ах, да! Впрочем, я здесь не для того, чтобы предаваться давешним грёзам. — Какова же причина, Святейший Владыка Ветра? — вопрошает Лань Цижэнь, и в голосе его сквозит смятение напополам с тревогой. — Святейший… — Владыка снова смеётся, и Ванцзи с великим трудом принимает тот факт, что этот смех ему кажется очень мелодичным. Это действует бессмертная аура или Владыка настолько хорош, что способен понравиться даже аскету с несокрушимыми принципами? Случайно промелькнувшая мысль о том, что тот господин Вэй смеётся так же, исчезла быстрее, чем явилась. — Что же, настоятель, насколько я могу судить, вы и так уже подозреваете, о чём пойдёт речь. Это касается пророчества.       Владыка замолкает и оглядывает притихших людей. Он заостряет внимание на застывшей изваянием фигуре Ванцзи, облачённой в простые монашеские одежды, вглядывается в его лицо и пытается высмотреть что-то на дне сияющих глаз, однако обрывает попытку, устремляя взгляд в горлышко кувшина. — Видите ли, господа, — начинает он, в одной руке покачивая сосуд с вином, а другой обмахивая себя веером. — На Небесах сейчас не всё спокойно. Да и… да и на земле, будем откровенны, сгущается атмосфера весьма и весьма мрачная. Мы, духи, встревожены. Тёмная энергия становится ощутимой, и всё это неспроста. Моя задача, как вашего покровителя, оповестить вас о неизбежности чего-то очень опасного, что неумолимо приближается во времени. — Есть ли возможности предотвратить грядущее, Владыка Ветра? — спрашивает вдруг Лань Сичэнь. Он выглядит встревоженным не на шутку. — Дитя, если бы только можно было остановить древнее пророчество, но, увы! Даже ваши с братом лучезарные лики не способны предотвратить великое бедствие, предсказанное сотни лет назад, — сказал Владыка и тяжко вздохнул, отпив ещё вина. — Но не время предаваться тоске, господа! У нас есть время подготовиться к тому, что спало веками и вот-вот готово пробудиться. Берите пример с меня: Моё Владычество держит путь на юг, в логово озёрного духа, дабы разузнать как можно больше о временах грядущих. — Когда Вы намерены отправляться, Владыка Ветра? — задумчиво спрашивает князь. — Сегодня же, как только допью этот кувшин с вином.       Почти отчётливо слышится звон монет, потраченных на все приготовления к приёму Владыки совершенно зазря.       Князь только вздыхает, мрачно кивая Владыке Ветра. Они с настоятелем обмениваются с духом ещё парой замечаний, а затем Владыка звонко приземляет кувшин на столешницу и благодарно откланивается, выпархивая в окно. Княжеская семья чувствует себя несколько растеряно.       По дворцу и за его пределы со скоростью света разносятся вести о скором отбытии горного духа, слухи о пророчестве и сплетни о несравненной красоте бессмертного создания. Люди без умолку мелют языками, шепчутся и болтают, из пустоты создавая невероятные детали беседы Владыки с княжеской семьёй.       Когда Лань Ванцзи и Лань Сичэнь покидают застенки резиденции, со всех сторон их окружает успевшая уже приесться молва. — Будто кто-то из них лично там присутствовал, — усмехается Первый Нефрит, сворачивая на каменную дорожку, ведущую к прихрамовым садам. Мимо идут торговцы, шелестя свежими сплетнями, как деревья — пышными кронами в ветряную погоду.       Сады на территории храма были обширны и разнообразны. По узким тропинкам можно было заплутать и в сливовую рощицу, и под высокие, бросающие на земь длинные тени, ветви груши, а уж сколько яблонь здесь росло — не сосчитать. Стоял холодный ноябрь, и часть деревьев почти полностью облетела, оставив в своих кронах самую малость поблекших листьев, но были и те гордецы, что умудрились красоваться зеленеющими верхушками даже в последние дни перед заморозками.       К полудню погода стала теплее. В воздухе всё ещё веяло снегом с горных вершин и приближающимися холодами, но яркое солнце упорно пробивалось сквозь затянувшую небо облачную завесу. Свет ложился на пожухлую от колючей прохлады траву и сухую тёмную землю широкими мазками золотистой краски; мерцающие бутоны ветреницы проглядывались сквозь пожелтелые заросли белыми пятнышками. Нефриты княжества Гусу размеренно шагали по каменной тропе, молчаливо созерцая виды сонной природы. Вокруг не было ни души: монахи сейчас собирались на молитву во внутренних залах храма. Ванцзи неторопливо следовал туда же в компании брата. Вдруг листья на особенно высокой яблоне зашелестели.       Большой журавль с тонкой шеей и чёрно-белым оперением показался им на глаза, вспорхнув в воздух. Он расправил широкие крылья и метнулся прямиком вниз, к корням дерева, и за мгновение до столкновения с землёй вспыхнул бледно-серым заревом, обратившись тем самым молодым мужчиной, чинно восседавшим напротив князя всего пару сгоревших палочек благовоний назад. — Владыка Ветра, — Лань Сичэнь склонился перед духом, и Ванцзи медленно повторил за ним. — Мы думали, что Вы уже покинули нас…       Владыка выглядел очень довольным собой. Он лукаво улыбнулся и с притворной скукой вздохнул, поравнявшись с княжичами на тропинке. — Эти деловые встречи в самом деле утомляют! Хоть вино было вкусным, а удивлённые лица ваших старших — весьма забавными, мне более прельщают оживлённые беседы с людским молодняком, — с чувством отозвался Владыка Ветра и зашагал вперёд. Княжичи последовали за ним, быстро переглянувшись. — Я решил ненадолго задержаться, дабы развлечь себе праздными разговорами перед началом своего путешествия на юг. — О чём Владыка желает говорить? — осторожно поинтересовался Лань Сичэнь. — О чём? — легкомысленно протянул Владыка. — Да о чём угодно! Не знаю, что сейчас обсуждает молодое поколение аристократов. Быть может, о балах и банкетах? Нет? Я слыхал, что династия Лань сплетни не жалует, ха, ведь так?       Лань Ванцзи хмуро кивнул. — В любом случае, я так соскучился по живой речи! Вы и представить себе не можете, как это — годами находится в безмолвии и одиночестве… — Можем, — проронил Ванцзи, тут же прикусив язык. Излишняя болтливость за ним никогда не наблюдалась, но, княжич сделал единственно верный вывод, такой типаж людей, как господин Вэй и Владыка Ветра, который и человеком-то не является, вызывает в бесстрастном и холодном монахе значительные душевные волнения. Они его просто раздражают, понял он и схоронил это знание где-то в глубине своего отрешённого сознания, ровного и гладкого, как поверхность горного озера в безветренный день. — Вот как? — Владыка выгнул бровь дугой. — Что же, ладно, тогда необходимость хорошенько отвести душу за приятной беседой становится ещё острее. Наверняка, молодые господа напропалую болтают о светских встречах и красоте знатных дам, разве нет? О, так вот же… — Владыка потянул воздух носом и прищурился, глядя на Лань Сичэня. — Так сладко пахнет подснежниками и поздним цветом зимней сливы! Должно быть, ты влюблен, княжич.       Лань Сичэнь оторопело глянул на горного духа, споткнувшись на ровном месте. Лань Ванцзи одарил Владыку непроницаемым взглядом, тщательно подавляя вскипающее раздражение внутри себя. Даже если это бессмертное создание и обладает необычайной чуткостью и прекрасной эмпатией, а сей факт задокументирован и описан во всех подробностях на страницах справочника по видам высших существ, это не даёт ему права на выказывание совершенно нелепых предположений. И в конце концов, если бы брат вдруг стал питать столь интимные чувства к кому бы то ни было, он бы обязательно… — Как Вы поняли это, Владыка? — смущённо пробормотал Лань Сичэнь, походя сейчас не на статного Нефрита, а на мальчишку, пойманного на непристойном хулиганстве. Его блестящие дымчатые глаза смотрели прямо и честно, с лёгким налётом наивности — оно и понятно, ведь перед ним не кто-то, а сам дух, читающий людей, как открытые книги. — Духам чувства людей кажутся такими простыми, княжич, — промолвил наконец задумавшийся Владыка. — От нас не скрыть ни радости, ни печали… ни ревности, ни любви. А любовь, она… пахнет по-особенному. От людей влюблённых тянет благозвучно первыми весенними цветами — символом пробуждения чувств и тяги к жизни — и зимней сливой, что своим цветением дарует миру красоту в самую нелёгкую, холодную пору. Сейчас ты пахнешь именно так, княжич Лань. Очень красиво. — Это удивительно, Владыка, Вам открыто столько всего, — мечтательно улыбнулся Первый Нефрит, и Ванцзи узнал ту самую улыбку. — Но не абсолютно всё, а жаль. Вот, к примеру, я изнываю от любопытства, что за дама смогла поразить сердце сына великой династии Лань? — ухмыльнулся Владыка Ветра и глянул на Лань Сичэня ещё раз. — А, быть может, это не дама вовсе? Или же за полсотни лет порядки у ланьцев не изменились, и любовь здесь всё ещё должна умещаться в гранитные рамки ваших устоев и традиций? — Это… согласно нашим традициям, каждый отпрыск династии Лань может выбирать себе спутника жизни по велению сердца. — На словах — так, а на деле? — Союз должны одобрить старшие представители династии, — неловко кивнул Лань Сичэнь. — Вот! Не это ли ограничение свободы выбора? Ведь чувства, наконец, не слепо следуют правилам, они вольны и совершенно непредсказуемы, а ваши порядки попросту угнетают несчастно влюблённого человека… — Это необходимо, — вырвалось у Ванцзи, прежде чем он снова укорил себя за несдержанность. Внимательные взгляды собеседников заставили его закончить: — Из соображений благополучия династии. — Дитя, — Владыка Ветра скривил губы и громко цокнул языком. — Поживи с моё, и все эти соображения покажутся тебе сущей нелепостью.       На том и закончили, неловко замолкнув. Дальше они шли мимо садовых деревец в тишине, погружённые каждый в свои раздумья. Владыка, легко сменяющий настроения и весь спектр выражений, беззаботно прощебетал невпопад парочку замечаний о скоротечности времени и красоте здешних пейзажей, на что задумчивый Лань Сичэнь уважительно проронил сухое «Да, Владыка». Лань Ванцзи молчал со всем упорством, на кое был способен, испытывая крайнюю степень раздражения. Он выполнил дыхательную практику, очистил разум, но звонкий и довольно приятный голос горного духа был подобен для его ушей звуку лопнувшей струны, уничтожая душевное равновесие. Лань Ванцзи остро нуждался в нескольких спокойных часах, проведённых в молитве и медитации. — Ну, юноши, полагаю, Моё Владычество вынуждено откланяться, — улыбнулся дух, взглянув на что-то, ему одному известное, в небе. — Владыка, — Лань Сичэнь отвесил ему поклон с мягкой улыбкой. Лань Ванцзи, впрочем, склонился без особого энтузиазма. Всё-таки, перед ним было бессмертное создание, покровительствующее Облачным Глубинам, и выказывание уважения — меньшее из того, что он, как простой послушник храма, может сделать. — Надеюсь, дитя, старшие одобрят твой сердечный выбор, — шутливо пожелал Первому Нефриту Владыка Ветра, закатав рукава и приподняв подол нижних одеяний, чтобы получить немного свободы для манёвра. Лань Сичэнь на этот раз улыбнулся широко и совершенно искренне, хотя в глазах его Ванцзи уловил проблеск болезненной тоски.       Затем, подобрав одежды так, что совершенно бесстыдно стали видны светло-молочные щиколотки, окованные множеством драгоценных украшений, оголённые икры и края коленных чашечек, Владыка Ветра, сверкнув голубизной больших пронзительных глаз в сторону Второго Нефрита и подойдя к нему достаточно близко, чтобы тихий шёпот был слышен только им двоим, серьёзно напутствовал: — Если у тебя, дитя, в рукавах не найдётся пышных букетов цветущей календулы, то это значит, что тебе нужно хороше-е-енько всё обдумать.       И, быстро развернувшись на носках, погнал прочь под руку с ветром. Верхние белые одежды подлетели в воздух, и сам дух взмыл вверх, окутанный серебристым сиянием. Ступни его были чистыми, словно и не ступали по грязной земле.       Секунда — и вот уж вместо человека — ширококрылый журавль, устремляющийся к облакам южный небес. — Владыка сказал что-то, что огорчило тебя? — участливо спросил Лань Сичэнь, когда они оторвали глаза от неба и вновь зашагали по садовой дорожке.       Лань Ванцзи действительно выглядел мрачнее обычного. И потому, что ложь была для него неприемлема, он предпочёл промолчать. Календула… ну что за вздор!       Остаток дороги до храма юноши шли молча. Оно и не удивительно: Сичэнь, кажется, всерьёз задумался над вольными речами горного духа, взвешивая ряд важных для него вопросов, которые, как бы Ванцзи не пытался отринуть всё мирское, действительно побеспокоили его, не просто как стороннего наблюдателя, но человека, связанного с Первым Нефритом крепко и кровью, с рождения разделяющего с ним холодные стены дворца, отягощающее чувство долга и одиночество.       Но Лань Ванцзи не был силён в ведении бесед. Этим всегда занимался старший брат, до недавнего времени прекрасно справлявшийся с этой нелёгкой обязанностью.       Когда они распрощались на пороге храма, сумятица, опутавшая сердце Ванцзи цепкими щупальцами тревоги, всколыхнулась в груди с новой силой. Он знал, почему его брату так неспокойно. Причина была так очевидна, кристально-прозрачная и сверкающая на обратной стороне вывернутых наизнанку зрачков, зеркально отражающих душу их хозяина.       Ванцзи молится. Это как привычка, которая втёрлась под кожу и забралась в сердцевину костей, даря ощутимый и такой необходимый покой. Он не просит ни о чём особенном: лишь о возможности и дальше служить Небесам и становиться лучшим последователем, отринув всякие ненужные чувства. Он забывается в масляном запахе ладана и божественных образах, обживших стены храмовых залов, шепчет слова, которые знает наизусть ещё лет с семи, и молится, молится… пока не становится легче.       Пока это жутко неправильное знание не стирается из-под его собственных век, смытое нагрянувшей волной долгожданной безмятежности. Пока изо рта не исчезает этот отвратительный привкус, словно бы он зачерпнул ложку сажи и ссыпал её на язык. Белёсый дым благовоний заполняет лёгкие вместо воздуха — он настолько же привычен и необходим для храмовой службы, как молитвенные стихотворения.       Ванцзи не думает более. Он снова погружается в ледяное озеро равнодушия, в котором приучен купаться с малых лет, и ощущает, как падает на самое дно, утаскиваемый чужими наставлениями и принятыми за самый верный образчик убеждениями. Череда молитв, медитаций, чтений священных писаний и укрепляющих стоек на руках за несколько часов до рассвета — так, чтобы других послушников и монахов не побеспокоить тихим шипением от боли в плече, — и несколько совершенно пустых дней проносятся за одно короткое мгновение, в котором всё — молитвы, медитации, чтения и стойки — сливаются в одно единственное действо, несущее в себе лишь одну смысловую нагрузку — забыть.       Стереть, забыть, не думать, не думать, Ванцзи, хватит!       Он никогда прежде не выезжал за пределы Облачных Глубин, без особого интереса ожидая завершения обучения и сдачи экзамена. В отличие от своих сверстников, проходивших обучение вместе с ним, он не испытывал никакого восторга от мысли, что можно будет беспрепятственно покидать родное гнездо. У него был храм, его холодные застенки и закоулки, пустые в тщательно подобранные им часы залы; у него были палаты дворца, павильоны, выходящие на восточную сторону, где зимой, в особенно морозное утро, поздно вставало солнце, алое, как пламенные цветки сливы. Ему не хотелось покидать Облачные Глубины — место, в котором он родился и вырос. Место, в котором жила его семья и умерла его мать.       И, словно то злой рок, стоило ему шагнуть за порог, как приключились неприятности. Не с ним, нет, но с братом, кровью от крови, частью души, чьи счастливые улыбки вперемешку с глубоко спрятанными терзаниями били Ванцзи по лицу — хлёстко и наотмашь.       Стереть, забыть… возьми себя в руки, Ванцзи!       Но будто бы этого было мало, ровно по истечению трёх дней с внезапного появления горного духа бледный Лань Сичэнь с побелевшими губами и нервно блестящими глазами появился на пороге храма. Старший княжич передал свой меч — Шоюэ — одному из младших послушников у ступеней лестницы и поднялся с видом крайне растерянным, словно его хорошенько приложили головой о мраморный пол.       Лань Ванцзи, зажигающий палочку благовоний на ладони каменной статуи Богини Лин Вэнь, повернулся на звук шагов и торопливо закончил с ритуалом, завидев брата. — Ванцзи… — разлепив плотно сжатые губы, выдавил Лань Хуань, потерянный в неизвестной, но бесконечно печальной тоске. — Брат, — кратко кивнул Ванцзи. Тонкая складка пролегла меж его бровей, обозначив обеспокоенность.       Всё снова полетело к демонам, рассыпавшись подобно песчаному замку. Три дня упорной работы над собой оказались растоптаны грязными сапогами людских слабостей. — Что-то случилось? — как можно спокойнее спросил младший княжич и подошёл ближе. На расстоянии вытянутой ладони лицо Лань Хуаня оказалось ещё белее, точно покрытое дорогими белилами. — Ванцзи, отец получил письмо сегодня, — тихо известил юноша и осторожно шагнул навстречу брату на негнущихся ногах. — Приглашение. — Приглашение? — переспросил Ванцзи и заметил, как сильно дрожат чужие ладони, неловко перебирающие складки рукавов.       Лань Сичэнь кивнул. Он выглядел отчаянно и слабо, будто лишённый всякой опоры, и Ванцзи подумал даже, что тот легко может упасть, если его не поддержать. Несмотря свою врождённую, кажется, нелюбовь к прикосновениям, он пересиливает себя и тянет руки к брату, аккуратно укладывая ладони на чужие локти. Осторожно, так, чтобы в любой момент тот мог отстраниться. Но Лань Хуань этого не делает. Он лишь вздыхает как-то по-особенному безнадёжно и прикрывает глаза, пытаясь скрыть хаотичные проблески душевных переживаний. — Приглашение на помолвку, — на выдохе произносит он и стискивает зубы до скрипа.       Лань Сичэнь, Первый Нефрит, наследник княжеской династии Лань, так сейчас непохожий сам на себя, выворачивает душу, обличает себя в несдержанную искренность, которой стал подвластен с той самой поездки на княжеский съезд. Неделя недолгих и совершенно не личных встреч, месяцы писем и чтения шальных, скачущих строк — это всё, что нужно было ему для нелёгкого, пришедшего с дрожью и страхом осознания. Небеса, он был так наивен и неопытен, что провалился в эту глубокую трясину по самую макушку без шансов выбраться на поверхность. — В Пристани Лотоса устраивается празднество по случаю помолвки Вэй Усяня и девы Вэнь, родственницы князя Вэнь Жоханя.       И умолкает, слабо подрагивая в чужих руках.       А Лань Ванцзи, будто обухом да по затылку… правило «стереть, забыть, не думать» не работает совершенно. Вот он: Лань Сичэнь, его старший брат, и он абсолютно точно…       Как бы ты не бегал от этого, ты всё равно понимаешь, Лань Ванцзи. «Должно быть, ты влюблен, княжич.» «Как Вы поняли это, Владыка?»       Влюблён в несносного мальчишку Вэй Усяня, уже обручённого и неприкасаемого.       Лань Ванцзи немного мутит. Он видит, как сдаётся брат, позволяя морозным узорам расцвести у его ног, с треском украсив мраморный пол, и сам едва ли замечает подобные ледяные цветки, опутавшие его собственные сапоги. Маленькие снежинки, словно блеклые хлопья над пепелищем, вьются над их головами, опадая и тая на белых макушках. Ванцзи вздыхает неслышно и опускает руки вдоль тела. Он никогда не жил пустыми иллюзиями.       Впрочем, выцветшие улыбки из снов теперь кажутся ещё более нереальными и прозрачными.