Ясная ночь, кроткий скрип сосны за углом старого дома и частое карканье надоедливых птиц…
Как же ей хочется это забыть.
По коридору шла женщина, почти летела. Вприпрыжку за ней гналась девочка шести лет, улыбаясь широко, как она делает это обычно. Взрослые люди часто задумываются о своем внешнем виде, стараются не поворачивать голову слишком сильно, чтобы выглядеть как можно красивее, не улыбаться во все зубы, даже если хочется, ибо те желтые и некрасивые. А Пенелопа не брезгует действиями, особенно потому, что ее никогда за них не порицали. И никакие люди не призывали ее носить книги на голове для идеальной осанки, реагировать на все мутно, точно брезгливо и поднимать курносый нос выше. Ибо, милая, ты у нас не просто Пенелопа, ты у нас — ПЕНЕЛОПА.
Огромная столовая была уже пуста. В семь выдали ужин и отправили бойцов спать. Ибо два дня до вылазки, солдаты, главное — хорошее самочувствие и ясность ума!
Они зашли бесцеремонно, очень быстро и резко, только дверь не снесли.
Пенни ела обычно во время, со всеми, но сегодня из-за некоторых обстоятельств, ей пришлось есть позже обычного, девочка была зверски голодна.
На ужин была картошка, в ней одиноко лежало пару кусочков мяса, как будто положили их случайно и решили не вытаскивать. Не убудет.
Пока Пенелопа, сжимая крепко ложку в руке, ела, Ханджи положила голову на руки, оперев те о стол.
— Расскажи, как вы жили раньше?
— Когда еще ничего не пропало? — этой фразой она старалась показать промежуток времени до падения Марии.
Ханджи отвела глаза, раздумывая, затем кивнула.
— Да. Кем у тебя родители работали?
— Мама за мной следила, за курочками, пока не померли те, — говорила девочка вдумчиво, но с полным ртом еды. Но Хан и не думала делать ей замечание, хотя стоило. Наверно.
— А отец как же? — продолжила женщина, немного наклонив голову, уложив ее поудобней на руки. Хвост ее, темно русый, наконец показался спереди, свисая безобразно неухожено.
— А чего отец? Лошадь у нас раньше была, на день в город уезжал… Покупал там разное. Я маленькая была, с ним не ездила. Вот только в год один весь урожай погиб, а лошадь за ним, и куры… Все, короче. Есть нечего было, — она положила в рот очередную ложку, но не вытащила ее. И так, с ложкой во рту, посмотрела на высокий деревянный потолок с люстрой наверху. С люстрой декоративной, потому что свеч на нее много уходило, легче было развесить везде факелы. Но отдать должное, красивая была, блестящая. — Мама тоже тогда сильно похудела, заболела. Но к весне оклемалась. Хотя, лучше бы тоже умерла! — девочка в гневе резко повернула голову в сторону. Короткие волосы ударили ее по щеке.
Только осознав, что на сказала, малышка стыдливо опустила глаза в тарелку. «А нечего было уходить!», — старалась она оправдать гнусные слова свои.
— Разве такая плохая была? Каждый достоин жизни, — Зое, давно пережившая многих людей розведкорпуса, смотрела жалостливо. — И даже некоторые убийцы. У всех есть мотив, все появились на свет не просто так. А желать смерти своей же матери…
— Сама знаю! — цокнула Пенни, таким образом прекратив нотации Ханджи.
— Пенелопа, я вот тут подумала. Раз у вас лошадь была, то чего ты ту испугалась?
— Так мне годка три было, когда у нас она была, — буркнула в ответ Пенни.
— «У них не было связи с цивилизацией целых два года? Да и раньше, похоже, они не особо стремились к ней», — женщина складывала в голове все более новые и новые подробности о жизни девочки, делая свои отметки. — А почему твои родители не в городе жили?
— Не знаю, папа так хотел. Мне и в лесу хорошо, — девочка совсем стала обиженной. Не понятно на кого, но ее лицо выражало это чувство. Особенно щечки, которые и так у нее были небольшими, а сейчас надулись.
Яркие воспоминания, пока еще окончательно не стершиеся из ее головы, царапали сердце. Будто ржавый гвоздь разок задел его, и зараза начала распространяться все дальше и дальше. Есть два выхода, но ни один из них не угождает маленькому чёрту. Попробовать забыть — это как придать себя же, ибо для Пенелопы, еще более маленькой, чем сейчас, родители были всем. И если бы хоть кто-то ей сказал, что однажды они просто уйдут, девочка бы не поверила.
Святая Сина, опомнись, девчонка!
— А я маленькой была, — начала Хан, чтобы разрядить обстановку. Женщина закинула ногу на ногу, наконец убрав руки со стола. — В лесу долго гуляла. Рассматривала всякую живность. Букашек там, — она, забывшись совсем, смотрела в пустоту и проживала те моменты вновь. Еще счастливые, пока однобоко свободные. — В лесу всегда хорошо дышалось, необъятное место. Там и стены не помеха.
— А разве стены помеха? Сама рассказывала, они для защиты выстроены, — Пенелопа удивленно на нее глянула. Глаза у Пени большие, изумрудные. Даже напоминающие кошачьи. Пока котенок мал, он будет следовать за всеми, искать много путей, но идти всегда по одному. Лишь потому, что этот путь протоптан их родителем.
— Одна из сторон медали. Ведь за стенами — бескрайний мир! — она раскинула руки в сторону. Выглядела женщина поистине воодушевленной и даже окрыленной одной лишь мыслью. — Множество неизведанного, неясного! А стены нас держат здесь, разве справедливо?
— Так если титаны едят людей, — Пенни не могла понять позицию майора. В голове никак не складывался пазл.
— Титаны — помеха на пути. Как только мы узнаем про все их слабые места и придумаем, как победить, все станет намного проще! И вот с этим ты можешь нам помочь!
«Помочь стать свободнее»
Где-то она уже слышала это.
Точно же, слова такие обронила ее мать. Вечно теперь молодая, навсегда двадцатилетняя.
— Мама, почему я появилась? — детский тонкий голосок раздался где-то снизу.
Девушка, поставив кастрюлю с картофелем на огонь, опустила голову. Внизу стояла маленькая девочка, всего три года. Подумать только! ЕЕ девочка. Вот же: губки бантиком, прямо как у нее. И волосы светлее, чем у мужа. Смешались гены. Жаль только глаза не голубые, зеленоватым отливают. И стоит это чудо само, без поддержки. Сжимает крепко фартук мамы.
Настоящей мамы! Вот три года прошло с того момента, как этот приятный сюрприз дышит одним с ней воздухом. Какое же счастье, что девочка с подобным невзрачным именем дала шанс своей родительнице.
— Может, ты хотела спросить «как»? — женщина провела по шелковым волосам рукой.
— Нет, — девочка встала на носочки, непроизвольно поддавшись минутной ласке со стороны матери.
— Тогда, «из-за чего?» — женщина улыбнулась. На правой щеке образовалась ямочка.
— Угу, — малышка кивнула и шагнула назад, чтобы видеть ясное лицо мамы.
Родное, еще совсем юное лицо. Золотистые локоны спадают по плечам на грудь, заканчиваясь лишь у талии. А глаза смотрят тепло-тепло, солнечно.
— Ты стала моим спасением, ангелочек, — девушка присела рядом с дочкой, чтобы быть с ней на одном уровне и взяла ее за щечки. Кожа у ее рук немного шершавая от работы. Ну, ничего, к зиме она вновь станет гладкой.
— От чего же? — непонимающе сверкнули глаза.
— От людей гадких. В плохой я семье была, богатой и вычурной. А потом влюбилась в отца твоего. Появилась маленькая ты, и нам позволили уехать, — женщина чмокнула ребенка в лоб и вновь встала.
В кастрюлю посыпалась соль.
Восемь вечера, а они только вышли из столовой. Слишком долго болтали, не уследили за временем.
— Я могу пойти на улицу? — спросила Пенелопа, дернув Хан за руку.
— Не думаю, что Леви это одобрит, — женщина на выдохе поставила руку на пояс.
— М-м-м-м, — протянула девочка. — Могла бы я управлять не только титанами, — тихо добавила, шмыгнув носом.
— Это было бы слишком много для одной тебя, но действительно выгодно, — Ханджи улыбнулась. — А откуда ты знаешь, что не можешь?
— Пробовала, никто не пришел. Только титаны, — она развела руками. — Жалко, конечно.
— И сколько ты можешь титанов позвать, — они завернули за угол коридора.
Пламя покачнулось от ветра.
Сейчас Зое всеми силами сдерживала себя, чтобы не кричать и не бросаться, один раз она уже напугала девочку таким поведением. Повторение цирка не планируется.
— Приходило и пять, только толку от них?
Зашли в комнату.
— Ты такая смешная, — Хан положила руку на рот, лишь бы не рассмеяться на всю комнату.
— Почему это? — девочка обернулась, скрестив руки на груди. Эта поза и взгляд, раньше принадлежавший исключительно Аккерману, перекочевал к девочке. Конечно, в немного измененной форме.
— Посмотри в зеркало, — точно зная, где и что находится в этом бардаке, она достала из-под бумаг зеркало. Маленькое и с разводами. Девочка глянула в него.
Волосы у малышки странно лежали, а челка, от частых приглаживаний, задралась наверх.
— Святая Мария, дай поправлю, — женщина, все еще хихикая, старалась пригладить ей волосы, выходило плохо. Челка вновь возвращалась в исходную.
Зачем. За-чем. З а ч е м.
…
Последняя ночь. Без пяти минут двенадцать, как только стрелки коснуться заветной цифры, и колокола внутри старых часов зазвенят, все будет перечеркнуто. Прошлое, настоящее, будущее. Заветные секунды, до падения Марии двенадцать часов.
Повернувшись во сне, (и, О, Боже!), не проснувшись даже от колоколов, Пенелопа укрылась одеялом чуть больше.
И вот рассвет, ночь прошла быстро, даже без сна. Девочка легла и тут же проснулась, почти не выспалась. Но мама, поцеловав ее в лоб, развеяла все сны.
— Ангелок, вставай скорее, я уже почти приготовила завтрак, — и вновь женская фигура удаляется из комнаты, длинная юбка поспевает за ней, скрываясь за дверью позже всего.
Пенни потирает свои глаза, еще не красные и без синяков, аккуратно встает. Ноги неприятно покалывает, но стоит сделать пару шагов и это проходит. Малышка неспешно одевается и плетется на кухню, где за столом давно сидит отец и мать. Семья.
Шесть часов до падения Марии. Приговор обязан сбыться.
А Пенелопа, пока еще ничего не подозревающая, сидит на крыльце, наблюдая за родителем. Мужчина старательно колит дрова, всячески отгоняя от себя жену.
— Уйди, женщина! Брось, говорю, полено! Сам отнесу! Иди лучше дитем займись. О, Святая Сина, дай моей жене мозгов и мне терпения, — положив руку на сердце, произносит он солнцу.
Девочка смеется.
Два часа до падения стены Мария.
— Пенни, милая, разберусь с дверью и пойдем, — отец отчаянно старался починить дверь у входа в дом, петли то разболтались.
— Но я сейчас хочу-у-у! — говорит девочка, даже подпрыгнув на месте.
Мужчина, вытирая со лба пот платком, оборачивается.
— Доча, тебе же эту дверь открывать потом. Подожди, ничего не случится, сходим мы на твое озеро, — он вновь поворачивается.
— А сходим ли? —
девочка наклоняет голову.
— А что ж случится? —
усмехается отец.
Двенадцать дня, колоссальный титан пробивает ворота Шиганшины. Ужас и страх за свои жизни поглощает множество человек. Безвыходность ситуации и жалкие слезы, оплакивающие, пока еще живой, труп. Скоро они все сгниют.
В доме у Пенелопы пока все хорошо, правда, пол немного трясется.
Отец, заподозрив неладное, выходит на улицу. Никого. Но деревья все равно качаются.
— С роду такого не было, жена, — выдает он.
— И вправду. А что же это тогда? Может, стая волков? — она испуганно поджимает губы.
— Какие же волки? Нет здесь волков, — грудь неприятно давит, волнение покрывает с головой. А шаги все ближе. Даже не шаги, ужасный топот, отдающийся эхом где-то далеко. Сиюминутно хочется закрыться в доме. И никто не найдет.
Правда, дом не спасет.
За огромными верхушками елей показалась не менее большая голова. А волосы на ней острые и черные. Отец потер глаза. Подумал, показалось.
— Гигант! — вскрикнула жена, тут же прикусив свою руку. Не кричать, нельзя, деточка ее услышит.
— И что же он здесь делает?.. Господи, помилуй, — мужчина крестится, на его глаза находит тень. А титан все ближе. Веет могильным холодом. — В погреб.
— Что? — не вдохнув, произносит жена. Получается хрипло и ужасно.
— Идите быстро в погреб! — мужчина направляется вперед, но его хватает жена.
— Куда же! Ты умрешь! — она отчаянно старается его остановить, запах смерти, тусклой и болезненной становится все ярче. Сердце бешено колотится, точно готовится выпрыгнуть из груди.
— Иди, не перечь. всегда перечишь, хоть раз мужа послушай!
Бесслезно плача, женщина его отпускает, хватаясь сначала за одежду.
— «Куда же», — она вновь прикусывает руку, уже красную. — Пенелопа, малышка, — бежит в дом быстро.
Безумная улыбка, горестная, застыла на ее лице. Так и врезалась в память маленькой дочке.
— Мамочка, — девочка, несвойственно себе, тихо говорит.
— Да, мамочка, никак не могу поверить, — она вертит головой в разные стороны, стараясь смахнуть все со своих волос. По щекам наконец текут слезы. Две маленькие слезинки, за то пропитанные горем насквозь. — Садись в погреб и никуда. Слышишь меня? — она крепко сжимает тоненькую хрупкую руку. — Никуда не уходи, пока не позову! Поняла?
— Поняла! — девочке самой захотелось расплакаться.
Особенно после того, как скрипнула дверь, закрыв солнце. После того, как защелкнулась щеколда. После того, как свеча в ее руках начала плавиться и капнула ей на руку. Мама ушла. Ушла, даже не закрыв входную дверь. Только девочка этого не видела. Она сидела на холодном полу в погребе, окруженная старыми вещами, и смотрела как тлеет огонек.
Криков было не слышно. «Деточка ее услышит»
Мучительно долго, точно патока, растягивалось время. А никто так и не приходил, и не звал. Пенелопа тяжело задышала, воздуха стало не хватать и девочка наконец открыла злощастную дверь. Замок на ней никудышный. Раньше на это мать часто ругалась, теперь некому ругаться.
Положив обуглившуюся свечу на пол, девочка нервно прижала руки к груди. Те тряслись.
Тихо, слишком тихо. Нет птиц, ветра. Гнетущая тишина.
Малышка шагнула вперед, еще раз и еще. Быстро выглянула в окно, затем пошла к выходу.
— «Почему не закрыла?», — безмолвный вопрос. Слезы подступили к горлу, неприятный комок было не унять и девочка заплакала. Пока еще тихо, как плачут обычные дети.
Маленькая встала у порога и громко крикнула: «Мама! Ма-а-а-м!». Никто не отзывался, лишь эхо. Это повторилось. Затем еще раз. Пенелопа точно старалась брать высокие ноты, и крик переходил в визг, неприятно царапая горло, а затем и в плачь. Рыдала громко и много, не смея ни на что больше тратить свое время. На душе стало пусто.
Около часа так она проходила по участку, выкрикивая все громче.
Мама! Ма-ма! Ма-а-а-ам!
И только когда вместо слов начали выходить страшные хрипы, а плакать было не только сложно, но и чертовски больно, девочка остановилась. Все горло щипало и растягивалось. Дышать тоже было больно. Положив холодную руку на горло, она пошла дальше.
На озеро.
«сходим мы на твое озеро»
Острые палки и хвоя впивались ей в ноги. Первое время девочка их оттряхивала, но потом перестала делать это. И ноги, на удивление, стало меньше колоть. Малышка шла вперед, часто моргая. Глаза ее красные, сухие, совсем не давали рассмотреть все получше.
— «Разве я не проходила у этого дерева?», — Пенелопа заблудилась. Она села у одной раскидистой сосны, под которой было много шишек. Тенек, не так жарко, но очень страшно. За маму, за папу, за себя.
Пошарив рукой, чтобы нащупать очередную шишку и кинуть ее в дерево напротив, девочка обнаружила палку. На ощупь хорошо обработанную и на что-то похожее…
— «Флейта», — она проглотила слюни, которые также причинили ей боль.
Делать было нечего и девочка начала играть.
Грустную, протяжную мелодию, порой путая ноты, от чего сама вздрагивала.
— «Лишь бы кто-то пришел».
Вдалеке раздались громкие шаги. Девочка только продолжила играть. Шаги приближались, подул холодный ветерок, покрыв Пенелопу мурашками.
Справа показались большие, непропорциональные ноги. Это что-то
наклонилось вниз, расплывшись в ужасной гримасе, оголив слишком большие зубы. Глаза у существа были очень маленькими, буквально с девчачью ладонь, а рот занимал пол-лица. Волосы, достающие плеч, свисали к траве.
Пенелопа застыла на месте.
— Ты кто? — очень хрипло и тихо.
Мычание в ответ.
— Не умеешь говорить? Я тоже не очень, — она закашляла, еще больше разодрав горло. Кашель не прекращался, пока она не зажала свой рот руками.
