«— Разве есть в пустоцвете сущность?
— Гм, нет.
— А тогда зачем ты продолжаешь им любоваться? Сорви и закончи его бездейство.
— Он живой. Разве ж могу я распоряжаться его жизнью?»
Раннее утро, прохлада и странное, точно не греющее, солнце. Совершенно бесполезное. Только глаза от него болят, боле ничего он не делает.
Свежий запах: лес и травы. Это единственное, что отвлекало Аккермана от времени на часах и надоедливых мыслей по поводу завтрашнего дня.
Он смотрел вперед, на стык ярко-синего неба и зеленовато-желтой травы впереди. В горизонт упиралась заросшая дорога, на ней уже вытянулись цветы.
А позади лес. Нет, конечно, достаточно редкий и низкий, но все же, лес. Там живут такие же птицы, звери. В такт мягкий ветер качает молодые деревья, листья шуршат.
Леви даже забылся, подумал, что он во сне и вообще один. Но голос вывел его из транса.
— Леви, — это была Пенелопа, которая бежала к нему, сломя голову. Трава цеплялась за ее ноги, платье, но девочка все равно выглядела счастливой. — Леви, цветы распустились! — она упала на землю, от того голос ее стал выше, но потом тут же оправилась. — Цветы!
— Сильно ушиблась? Какие цветы? О чем ты говоришь? — устало и раздраженно, ответил.
Аккерман явно не разделил ее энтузиазма и скривился, подойдя к ней ближе.
Сейчас он был вполне «обычно» одет. Никаких ремней, куртки разведки или плаща. Лишь несменный платок на шее и высокие сапоги выдавали в нем
того самого капитана.
Бестактно проигнорировав вопрос о своем состоянии, девочка мигом поднялась, отряхнула свое платье и колени, которые были зелеными от травы. Несколько царапин также их покрывали, кровь не бежала, но из-за алого цвета ее нельзя было не заметить.
— Цветы распустились! Они знаешь, редко цветут! Пошли покажу! — она подпрыгнула и помчалась дальше.
Леви пошел за ней незамедлительно. А что? Под солнцем стоять?
И когда последний раз кто-то вытаскивал его на улицу в четыре утра? Тем более по причине: «Я не могу спать! Умереть смеется надо мной! Не хочу это видеть!»
Аккерман уже к тому моменту не спал, но и других солдат будить не хотел. Так что предложил девочке пойти на улицу. Ох, с какими широкими глазами на них смотрели часовые, когда маленькая девочка и капитан выходили из корпуса.
Пенелопа была рада тому, что прогуляется, тем более, что ей удалось довести Аккермана так далеко.
Разведка маленькой точкой виднелась где-то в дали, точно кукольный домик.
У Пенелопы тоже когда-то был такой. Деревянный, с резными ставнями и фарфоровыми куклами внутри. Только все это осталось в прошлом, ушло за нежным голосом матери и темными волосами отца. Теперь нет ничего этого, даже воспоминания скрыты за серой пеленой.
— Не забегай так далеко больше, — мужчина нагнулся, отодвинув от себя очередную ветку.
Пенелопе было легче, до нее ни одна ветка не доставала, больно маленькая она, Пенелопа. Девочка шла быстро, Аккерман поспевал за ней хмуро.
Но стоило ему отодвинуть очередную ветвь, взору открылась поляна, усыпанная цветами. Синий, желтый, красный — точками покрывали обширную зелень. Словно фейерверки в самый разгар взрыва.
Как капли крови, только что упавшие.
— Видишь? — Пенни тяжело дышала, а в груди беспокойно билось сердце, даже в глазах немного темнело.
Аккерман не ответил. Молча стоял, наблюдая больше за девочкой, ведь в растениях не видел что-то необычное.
С какой-то наивной, присущей лишь детям улыбкой, маленькая продолжила:
— Как-то отец сказал, что хотел бы вновь увидеть цветы перед смертью. Интересно, увидит ли? — она обернулась на Аккермана.
— Может быть, — он махнул ей рукой, подозвав к себе.
Пенелопа не стала сопротивляться и пошла за ним.
— «Она думает, что они живы или отрицает их смерть? Готова принять то, что они «просто ушли»?»
Леви часто размышлял. Боле было нечего делать ночью. Или ходи по темному корпусу, выслеживай что-то бесконечно, или сиди у себя, тупо смотря в стену, ибо отчеты совсем не хотят «идти» ночью.
Вот и приходилось слушать дефективные мысли, возникающие исключительно ночью. Депрессивные мотивы, навеянные тоскливой мглой. Раньше это было что-то более привычное: очередной затянувшийся эксперимент Ханджи (Боги! Леви, ты посмотри! Я такое узнала!), кислотные воспоминания о погибших (Знаете, капитан, когда мы вернемся, я обязательно закончу уборку! Только разрешите сейчас навестить девушку…), неизменное: «А что, если бы все пошло не так».
Аккерман не фанат фантазий, уж точно нет. Просто ночные мысли никак нельзя сдержать, уже нет сил на это.
А последнюю… нет, больше. С самого первой ночи, когда в его комнате поселилась маленькая девочка, ему захотелось знать больше. О том, как она выжила, о ее силе. И постоянно «нормальная» его сторона одергивала любопытную: «Леви, черт, забот и так хватает! Если эта девчонка ничего не помнит, то с какого хуя ты должен о чем-то догадываться? А флейтой пусть Ханджи занимается, она ученый.»
Но часто не получалось. И он старался понять,
как эта девочка, хилая и маленькая, смогла пережить зиму. В голове невольно всплывали образы своего детства. Его, честно, детством назвать сложно. Сначала единственным светом была шлюха-мать, затем она сдохла, оставив маленького сына на произвол судьбы. Ребенок, скулами которого, кажется, убить можно, тоже бы скоро загнулся, но спасителем объявился Кенни. Убийца, про которого знал каждый. Человек, чья фамилия ни раз засветилась в газете. Только маленький Леви еще об этом не ведал, не знал еще, кем станет. Даже вообразить не мог, что доживет до двадцати пяти (Сейчас-то слабо верится). Учился выживать, убивать…
Учился.
А у кого могла научиться Пенелопа? У титанов? Что за вздор!
Введя себя в еще большее замешательство, Леви тяжело вздыхал и переводил взгляд со стены на девочку. Дышит, значит живая. И к чему эта постоянная проверка на ее наличие в кровати?
Никак поверить не может, что стал нянькой?
***
— Так, отряд, — в середину комнаты вышел Карл. — Сегодня вы последний раз проверяете свое снаряжение. Если заметите малейшее повреждение, не игнорируйте его. Всем ясно? — его монотонный голос скрылся за громким: «Да, сэр!».
Мужчина спокойно вышел из комнаты, оставив ребят самих на себя.
Николь, старательно разбирая привод, часто убирала с лица надоедливые пряди. Кудри так и норовили уколоть ее глаз, помешать зрению.
Она последний раз тяжело выдохнула, когда очередной шуруп не хотел поддаваться.
— Какого черта, — девушка прикрыла глаза, отдышавшись.
— Могу помочь, — в дверь вошел черноволосый парень.
— Анселл, — Брук неловко улыбнулась. — Я не могу разобрать устройство.
— Давай отвертку, — он выставил руку вперед,
девушка без сомнений приняла по-истине страшное решение.
— Николь Брук! — грубый голос из закрытой двери.
Кудрявая аж подскочила, схватив одну из кос в руку и прищурив глаза.
— Что это ему надо? — хмыкнул парень, оперевшись о стол.
— Не знаю, сейчас буду, — она стыдливо пошагала к двери, и отварив, скрылась за ней.
Анселл, с присущей ему, лукавой улыбкой, снял крышку УПМ.
Множество проводков, разных деталей и механизмов. А еще — такой важный рычаг калибровки.
(спустил курок.)
Девушка положила руку на сердце.
— Николь Брук, — Вагнер выглядел достаточно серьезным, даже грозным. На его лице даже появились морщины от того, как он нахмурил свои глаза. — Зачем вы это сделали?
— Я не понимаю о чем вы, сэр, — Николь смотрела на него с широко открытыми, невинными, очами.
— Вы еще и не понимаете? На кой черт, Брук, вы переложили все клинки в пятый ящик? Вы в курсе, что там они не должны находиться? Ослушались приказа?
— Я этого не делала, командир, — Николь нахмурилась.
— Ничего не хочу слышать! У меня есть свидетели! Прошу исправить эту ситуацию, — он отмахнулся, а затем сложил руки за спиной и пошел дальше, явно не понимая, откуда взялась такая глупая девушка.
Николь осталась стоять в коридоре, откровенно не понимая, почему ей навязали эту ситуацию.
***
Если бы Пенелопа умела управлять временем, она бы точно перематывала этот день вечно. Все время жить, соблюдая точно такие же обряды, как и вчера, казалось ей более мирным, нежели то, что ждет ее впереди.
Пенелопа была бы не против каждый день просыпаться от единого кошмара, который вцепился в нее когтями, молить Леви о том, чтобы выйти погулять и в общем-то жить в суете. В предсмертной агонии от того, что эта петля может оборваться и в один день ей придется выйти за стену Роза.
Она мала, но не так глупа, чтобы из разговоров не уловить главную суть. А основа проста, даже проще чтения по слогам, которое давалось девочке исключительно легко. «Если у нас не получится, то погибнут многие. Погибнут, но точно защитят
ее, другого пути к спасению у нас нет… Да, я уверен в этом… Да, абсолютно! Святая Мария, Леви, у тебя дел других нет?!»
Ночь, кажется, жалея маленькую напуганную девочку, пришла позже обычного. Потемнело только в девять, от того капитан поздно спохватился о времени, и девочка прожила в спокойствии лишний час.
Час, за которой стало только хуже. Тошно, неприятно и волнительно в груди. Хочется лишь лежать на полу, ибо холодно и твердо.
Малышка, всматриваясь в свое отражение, не могла узреть того человека, которого видела ранее. Смуглая длинноволосая девочка осталась где-то там, на пороге у двери, когда голос еще был в порядке, когда на вещах еще был запах матери. А сейчас в зеркале далеко не та Пенелопа. По-настоящему ПЕНЕЛОПА, обладающая огромной силой. Та, чьи волосы коротко стрижены, а под глазами огромные черные синяки.
— Спать, — по-особенному тихо произнес Аккерман, закрыв дверь.
Сегодня он был не менее уставшим.
Бесцеремонно, совсем не в своем духе, он бросил куртку на кресло и сел в него.
— Конечно, — девочка оторвала взгляд от зеркала и медленно, точно на казнь, прошла к кровати.
Будем честны. На казне она бы не волновалась, ведь все решено. Но не завтрашний день.
— Постарайся нормально выспаться.
— Да, — девочка уже забралась на кровать, прожигая взглядом свое одеяло.
Она совсем не моргала, прислушиваясь к каждому шороху в комнате и за дверью. Как назло, их почти не было.
Тогда она медленно легла на подушку, все еще не закрыв глаза.
— Леви, — продолжила. — если бы я убила человека, ты бы не бросил меня? — получилось немного хрипловато и тихо.
— Кого ты собираешься убить? — Аккерман подавил усмешку.
Девочка затихла на некоторое время.
— Эрвин сказал, что за все требуется оплата.
— Это не мысли ребенка, чертенок. Спи, давай.
