Две жизни

Время событий — до нахождения Сулемой и Бункером видео с концерта сабатонов

      Война с гнилями началась внезапно и затянулась, похоже, надолго. После странно-короткого выброса, пробежавшего по Зоне в ночь после ухода шведов, эти падлы полезли изо всех дыр, как дерьмо из туалета, куда от души навалили дрожжей. Поэтому люк в бомбоубежище на ночь мы закрываем на засов. Бункер каким-то образом умудрился его соорудить, причем такой, что не зная как, сразу и не откроешь. И, да. На время этой войны мы решили держаться вместе.       А чертовы мутанты решили каждую ночь приходить и орать наверху дуриной с досады, что чуют жертву, а не могут найти лазейку, в которую можно просочиться и прикончить ее. Каждую ночь они приходили стайками по несколько штук, бесновались и разбрасывали все, что валялось в сарае. Почти полностью разрушили крышу в одном углу. Что им это бомбоубежище сдалось?       Поначалу от их воплей мне было страшно и я не могла спать, но теперь привыкла. А сегодня так вообще оказалось на удивление тихо. Прислушиваюсь — не скребутся и даже не топчутся. Странно. Нашли себе новую цель? Или еще не собрались всем скопом? Хрен их знает. Лучше бы передохли там все до единого, меньше проблем было б.       Напротив меня на своей койке из ящиков спит Бункер. Он отказался делить со мной свой лежак и выделил место для меня на месте ящичной лавки, отдал мне для лежака часть ящиков из-под стола, матрас и спальный мешок. Теперь места в схроне стало еще меньше, но в накладке хитрец не остался: моей обязанностью стало готовить еду и чистить нашу снарягу. Но, нужно сказать, что много времени это не занимало — мы едва успевали высыпаться.        Долговцы тоже выли от наседающих на базу снорков и кровососов — видимо, выброс повлиял не только на гнилей, — и сталкер подолгу пропадал на их территории, истребляя гадов еще и там — защитники человечества хорошо ему платили.       Я пропадала у Доктора как обычно, потому что к нему то и дело прибывали раненые. Нейтралы, свободные, наемники и те же долговцы, которые не успели во время выстрелить, увернуться, убежать и получили от тварей увечья разной степени тяжести.       Прям кара египетская с этими мутантами.       К ночи Бункер возвращался домой — благо телепать от должан было не слишком далеко, и я, если было свободное время, тоже приходила к нему. Мы ели, обменивались «сведениями с фронтов» (так называли здесь сводки о путях миграции тварей и вновь найденных логовах) и падали спать. Вдвоем было как-то спокойнее — больше шансов отбиться, если наши «драгоценные» соседи все-таки догадаются сунуться в вентиляционные каналы бомбоубежища. Они были довольно широкими и эти тощие падлы свободно могли пролезть в них даже ни за что не зацепившись. Наш схрон — не ядерное убежище с системой фильтров в вентиляции, здесь простые воздуховоды даже без вентиляторов, так что при большом желании можно залезть и вывалиться как раз нам на головы.       И задраить их нельзя — мы останемся без доступа воздуха, и за ночь вполне можем сдохнуть или взлететь на воздух — помещение маленькое, к тому же из трещин в полу и стенах сочится что-то удушливое (сероводород, метан? Черт знает — болота совсем рядом), поэтому ничего не закрываем, греемся артефактами и спим каждый в полглаза по очереди. Так и ночуем.       Вот и сейчас лежу в полутьме и прислушиваюсь к неожиданной тишине, не нарушаемой воплями тварей — как-то даже подозрительно. Бункер давно спит, а я среди ночи проснулась от чего-то. Разбудил звук. Привычный и в то же время — нет.       Обычно сталкер спал как убитый, не подавая признаков жизни. Ни дыхания, ни движения от него не слышно было и всегда он отворачивался лицом к стене, но сейчас было не так. Лежит на спине, раскидав руки и задрав голову, дышит часто и тяжело. Странно.       Встаю и подбираюсь ближе — места совсем мало. Перелезаю через стол, сажусь рядом на край его лежака и вблизи вижу, что он весь мокрый: лицо, шея, грудь, тонкая хэбэшная тельнуха цвета хаки прилипла к коже.       — Бункер… — Зову его, трогаю за плечо — он горячий. Что за нахрен? — Бункер, проснись. Тормошу сильнее — Но он только стонет, и что-то лепечет по-своему.       — Jag kommer tillbaka, Jag lovar! *1       — Чего? Я не понимаю! — Зову громче, сжимаю его плечо и он с судорожным всхлипом просыпается.       — А-акх? Сульема? Дэто… ты… — Прерывисто выдыхает он и опускает голову на постель. — Не делать так снова. — Бормочет, вытирая лицо ладонью.       — Ты горишь весь, я не могу сидеть и ждать, пока ты скопытишься от температуры или того, что ее дает.       — А-ай! — Он ворчит, отмахивается и пытается отвернуться.       — Куда! Что с тобой? Ты ранен? — Не даю ему отвернуться, удерживаю.       — Нитьего. — Хмуро бурчит и отцепляет мою руку от своего бока, все-таки отворачивается.       Ну, ладно, фиг с тобой. Посмотрим, что дальше будет.       Отползаю на свое место, залезаю ногами в спальник и молча наблюдаю за ним. На спине тельняха у него тоже мокрая, и вскоре он начинает мерзнуть, стягивает ее и тащит на себя старое одеяло. Нервные дерганные движения, резкие очертания тела, шрамы через всю спину. Когда снова ложится и залазит под одеяло — плечи остаются открытыми. Взгляд притягивают выступающие позвонки на его склоненной длинной шее.       Встаю, достаю из ящика под столом одежду — еще одна рубашка. Отдать, пусть оденется, а то до утра задубеет, как собака.       — Бункер. — Возвращаюсь к нему обратно, кладу руку на голое плечо. Кожа влажная и горячая.       — Отстать. — Бормочет он и дергает им, пытаясь избавиться от прикосновения.       — Не отстану. Что с тобой происходит? Ты болен? — Тяну его, заставляю перевернуться и лечь на спину. — Оденься хотя бы. — Ноль на массу. — Бункер!       — Р-рарх! — Резким движением он выбрасывает руку, и, не целясь, умудряется попасть мне в глаз — не в полную силу, вскользь, не до фингала, но тоже больно.       — Твою мать! — Я отскакиваю. — Придурок! Ты что творишь?!       И тоже, замахнувшись, пытаюсь ударить его, но он рывком разворачивается, перехватывает мою руку и садится, с силой выворачивает ее так, что мне приходится согнуться в три погибели, почти столкнувшись с ним нос к носу.       — Не трогать меня, явла квинна! Никогда! — Глаза его лихорадочно горят, горячее дыхание срывается с потрескавшихся губ.       — Да чего ты? Пусти! — Шиплю от боли, рука, кажется, сейчас оторвется. Откуда столько силы у такого дистрофика?       — Ты горишь весь, какого снорка с тобой происходит, объясни нормально! — Пытаюсь вырваться, заболтать, но, похоже, он не совсем осознает происходящее. Смотрит закумаренно.       — Затьем ты привести их? Я только начать забывать, а они все взболтали. — Невнятно бормочет и ругается, хватка его слабеет и я выворачиваюсь из захвата.       — Что? Кого привести? Что забывать?        — Не важно… — Он как-то потерянно смотрит на меня.       — З-зараза! — Массирую пострадавшее плечо и локоть, потом толкаю его, сидящего, на кровати, как пень, обратно на койку. Он сопротивляется, и от этого я на секунду дольше задерживаю ладонь на его груди — сердце у него бьется сильно и быстро. — Да ложись ты уже, чего сидишь?       — Э-ээ… — Растерянно оглянувшись, он ложится и снова тащит на себя одеяло.       — Держи, оденься. — Подаю все-таки рубашку.       — Nej! — Он отталкивает ее и сворачивается в клубок под ним.       — Ладно, как хочешь. — Бросаю одежину на изрядно осевший стол — ящики стоят теперь в высоту в один ряд. — Только скажи нормально, что с тобой?       — Нитьего…дэто проходить. Просто дать мой… поспать. Мой нужен спать. — Он делает глубокий вздох и закрывает глаза. — Ресницы короткие и светлые, немного дрожат, пока он шепчет, проваливаясь в забытье. — Горячий пятно…большой доза… — На большее его не хватает и он отключается.       Теперь понятно. Думает, что влез в пятно высокой радиоактивности, но только происходящее с ним не похоже на лучевую болезнь. Скорее, на действие хреновых антирадов.       Жду несколько минут, пока заснет покрепче, потом трогаю за ногу. Когда понимаю, что реакции не будет — осторожно откидываю с него одеяло. Внимательно осматриваю: грудь, живот, подмышки, бока — нет. Никаких следов. Кожа чистая, если не считать его шрамов. На левом боку ближе к спине совсем новый, еще розовый. Руки — внутренняя сторона, где кожа чувствительная и в первую очередь реагирует на поражение — тоже ничего. Только в сгибе локтя левой руки след от укола. Вот и причина. Перебрал с антирадами он, вот что, или, действительно, схватил паршивых. Теперь придется всю ночь эту заразу сторожить, ибо у него может остановиться дыхание или в лучшем случае — начаться кровотечение. Обычно от этих вещей, если правильно пользоваться, идет носом кровь, реже — из ушей, а если человек ранен был недавно — открываются зажившие раны. Так организм избавляется от радионуклидов. Все силы пораженного уходят на самоочищение поэтому он отключается и надо, чтобы кто-то рядом был и вовремя развернул на бок или разбудил, чтобы жертва не захлебнулась кровью во сне. Ну или вкатил антигистаминку, если совсем не повезет и он начнет задыхаться.       То, что последнее время местному контингенту сливают торгаши под видом качественных радиопротекторов — на самом деле выбракованная или недоработанная дрянь, которую на Большой Земле ни за что продать не удастся, но сталкерня за неимением лучшего, скупает и такое. Жрет пачками и вот так загибается, ибо основное действующее вещество в этой бормотухе вызывает у человека анафилактический шок. В лучшем случае — его нагребет через некоторое время и ты успеешь откачать своего товарища, если в добавку к антирадам таскаешь с собой антигистамины. В худшем — он загнется за несколько минут от отека гортани. Все зависит от дозы и восприимчивости организма. И от того, какую модификацию этой дряни он себе вкатил. Самые новые, вроде бы, еще куда не годились, а те, что завозили весной и продавали все лето — сущая отрава. Столько народу передохло от нее в Зоне. Больше, чем от лучевой болезни за все существование Зоны, наверное.       «Знать бы, сколько ты схватил, и чего» — думала я, почесывая голову, как старый излом.        По-хорошему до задницы эти антирады, если сильно облучишься. Тогда тебя разве что чудо может спасти, а все остальное при попадании в настоящее горячее пятно, только оттянет момент смерти. Но Бункер, судя по состоянию, скорее всего, влез в какой-то мелкий очаг радиоактивности, оставшийся от аномалии, поэтому ему был еще смысл закидываться этой гадостью. Правда, непонятно, чего от этих антирадов больше: пользы или вреда?       — Спи теперь, что еще с тобой делать? Надеюсь, что все обойдется. — Укрываю его обратно и некоторое время сижу на столе возле его койки, снова наблюдаю.       Он спит беспокойно: постанывает и дергается, спихивает с себя одеяло — температура поднимается еще выше. Опять весь мокрый.       Набираю воды в чашку, беру тряпку и вытираю ему лицо и тело — мычит и мотает головой, пытается отбиваться, но потом вроде успокаивается.       Снова сажусь рядом, ставлю миску с водой на столе, чтобы еще вытереть его через время, но понимаю, что сама начинаю засыпать. Зеваю, делаю над собой усилие, достаю ПДА и начинаю записывать события прошедшего дня: как к Доктору должане принесли очередного своего бойца, пострадавшего в этот раз от аномалии.       Влез в трамплин, тот подбросил его метра на три и с размаху уронил об землю. Итог — тяжелое сотрясение мозга, переломы ребер, вывихи…стандартный набор. Когда мы справились — я ушла, потому что не хотела попадаться товарищам раненого на глаза — долговцам до сих пор награду за мою поимку обещают, хотя они не особо на нее и кидаются. Доктор пригрозил, что если кто меня тронет — группировка на его помощь может больше не рассчитывать, но мало ли какие придурки у них там попадаются. Шлепнут, и кому ты уже что докажешь?       От писанины меня отвлекло шевеление. Бункер, отвернувшийся было к стене, тяжело перевернулся на спину, царапнул себя по груди скрюченными пальцами.       — Хйаааах! — Долгий, сдавленный всхлип-вдох. Он вытянулся сильнее, откинул голову и вдруг вцепился пальцами себе в горло.       — Бункер! — Я вскочила, схватила его за руки, пытаясь отодрать их от шеи — он задергался, вырываясь, распахнул глаза и страшно уставился на меня.       — Помогьи! — Прохрипел, едва шевеля губами. — Ящик…под столом… — Я различаю только первые слова, остальное он сбивается и произносит на шведском.       — Under bordet. Blue box, Det finns medicin. Ta! *2.       — Бункер, я не понимаю! — Встряхиваю его, а он уже синеет, запрокидывает голову и все царапает шею пальцами, будто пытаясь разорвать горло и хоть так вдохнуть. — Скажи по-русски!       — Ящик… — Хрипит и беспомощно разевает рот, глаза закатываются.        — Какой?       — … тьебе маленький?       — Что? — Открываю глаза, не понимая ничего, рывком поднимаю голову.       — Тьебе ящик маленький? Твоя спать на меня! — Хрипло, но не зло, а скорее досадливо, произносит он, приподняв голову. Смотрит на меня.        И только тут до меня доходит, что я заснув, завалилась на него, и теперь лежу головой у него на животе. Вот блин.       Рывком поднимаюсь, прищемляю ему руку своей — он дергается и шипит, ругается на шведском. Ничего. Не рассыплется, главное, что живой. Напугал, зараза.       Все-таки сажусь, присматриваюсь к нему, трогаю место на его груди, где в моем сне он пытался на себе разодрать кожу. Она теплая и еще влажная. Покрыта короткими светлыми волосками, неровная от шрамов, но целая.       — Ты…тьйто делать? — Он удивленно таращится, но тут же отталкивает мою руку от себя. В глазах у него возмущенное непонимание.       — Ничего. Радуюсь, что это просто приснилось и ты не собираешься загнуться. Смотрю на него, он — на меня, недовольно щурится и поджимает губы. Физиономия у него вся в кровищи — натекла из носа и уха, испачкала светлые усы, бороду и волосы, размазалась по губам и шее — много же ее было. Но лучше пусть так, чем задохнется.       — А я должен быть? — Он уже ехидно кривится на одну сторону, щурит правый глаз и на переносице от этого у него собирается непривычная горизонтальная складка.       — Ты сколько себе антирада вкатил? — Спрашиваю и перехватываю ту руку, на которой след от укола. Он дергает ею, но я крепко держу пониже локтя. — До сих пор вон горячий! — Действительно, температура еще не спала, но он уже соображает.       — Доза быть стандартная. — Он отцепляет мою руку от своей, как репях от одежды.       — Дэто всегда так. Ты не жрать последних антирадов? — Раздраженно спрашивает и садится, отпихивает меня в сторону и пытается встать с лежака.       — Нет. Ты куда? — Пытаюсь перехватить его, но он уклоняется.       — Никуда. Отстать от меня. Сделать вид, тьйто твоя здесь не есть. — Он ворчит уже сердито, но вместе с тем в голосе слышится усталая просьба.       — Ладно. — Я притворяюсь мебелью и молча наблюдаю за ним, как он шатаясь, подходит к своему монструозному рукомойнику и начинает умываться.       Поглядывает время от времени на себя в осколок зеркала на стене и ругается, пытаясь вымыть подсыхающую кровь из усов и бороды, шипит от холода, вытирая грудь, живот и спину мокрыми руками. Потом осторожно возвращается обратно.       — Уйди… на свой место. — Произносит, переводя дыхание. Бледный весь, как стена, взгляд мутный. Хочу потрогать его, насколько он горячий, но сталкер отталкивает мою руку. — Остать. Моя не сдохнуть. Иди спать.       И сам тяжело ложится на свое место. Кружится голова, его тошнит, ему тяжело двигаться и все тело ломит от высокой температуры — последствия антирадов и облучения. Знаю, что это за мерзость — не смертельно, но сдохнуть хочется. Поэтому молча ухожу на свои ящики, а он умащивается, заворачивается обратно в одеяло и отворачивается к стене. Затихает.        Какое-то время еще наблюдаю за ним: отключается он быстро, замечаю это по изменению дыхания — он перестает его контролировать и оно становится заметным. Беззвучным, но в такт ему тяжело вздымаются бока, — потом сама залезаю в спальник и отчаянно стараюсь заснуть, но не судьба мне снова.       Еще несколько часов проходят в беспокойной маете: я пытаюсь спать, но не могу, Бункер снова говорит во сне, зовет кого-то на шведском, крутится, не находя себе места и тяжело стонет. И от этого у меня сердце почему-то болезненно сжимается. Никогда не думала, что смогу испытать это чувство по отношению к нему, но сейчас понимаю, что мне его жалко.       В какой-то момент он начинает сильно возиться на своем месте, странно всхлипывает и будто пытается что-то сказать, но не может.       Я не выдерживаю и сползаю со своего места, перебираюсь к нему. И, как оказалось, вовремя: растрепанный и бледный, он неестественно вытянулся на постели, задрав голову, дышит с большим усилием.       Сбылся сон, мать его аномалию!       Бросаюсь к своему рюкзаку, брошенному у входа, выгребаю свою аптечку, нахожу упаковку с антигистамином — медик я, или как? Поэтому все за собой таскаю, и синий безыгольный пневмоинъектор с этой бормотухой у меня тоже имеется. Возвращаюсь к Бункеру — он уже задыхается и царапает шею, как во сне, а едва я пытаясь убрать его руки от горла — с жутким всхлипом распахивает глаза и смотрит на меня.       — Сейчас-сейчас, я помогу! — Но он не понимает, хватает меня за руку с инъектором, когда я приближаюсь, да так, что я роняю его. Длинные пальцы с силой сжимаются у меня на запястье.        — Ты мешаешь мне, Бункер! Пусти! — Вырываюсь и тянусь подобрать упавшее, но он хрипит что-то, снова дергается и возится, начинает цепляться за все, к чему дотянется, хватает меня за одежду.       — Сейчас! — Уже разгибаясь, пытаюсь убрать от себя его руки, но он только сильнее цепляется за меня, запрокидывает голову и раскрывает рот шире, силится сделать еще вдох и бессознательно тянет меня за борт рубахи.       — Твою мать! — Я рывком выворачиваюсь, и уже с силой отклоняю вбок его голову, придерживаю, открывая длинную напряженную шею, и прижимаю к ней пневмошприц. Короткий шип и сталкер сильно вздрагивает, хрипит и лицо его снова кривится.       — Все-все…. — Бросаю инъектор и перехватываю руки Бункера, прижимаю их ему к телу — он снова пытается дотянуться к горлу. На груди, по ключицам и под странно-низко расположенным кадыком и так уже набухают широкие красные полосы. — Сейчас пройдет все. Потерпи немного.        Он снова стонет. И он страшно горячий. Губы у него потрескались, в уголках рта засохла кровь, зеленоватые глаза все еще открыты, но он не видит ничего перед собой. С шумом втягивает воздух, дергается от каждого вздоха и инстинктивно пытается как-то пристроить руки-ноги, чтобы облегчить ощущение ломоты, выворачивающее кости.        Я уже не сдерживаю его силой — только перехватываю руки, когда он снова пытается себя царапать.       Постепенно лекарство набирает силу. Спадает отек горла и ему становится легче дышать, он притихает. Руки, которые я все еще держу, расслабляются.       — Вот…видишь? — Говорю с ним. — Уже легче, правда? — Глажу его по голове, и он смотрит на меня. Глаза почти прозрачные, выцвели совсем, но взгляд уже более-менее осмысленный. Дыхание постепенно выравнивается. Он облизывается — рот и горло пересохли, ему бы дать попить, но пусть немного придет в себя и отдышится, чтобы не подавился.       — Не трогать…меня… — Чуть шевеля губами, сипло произносит он, когда снова обретает способность говорить.       — Хорошо-хорошо. — Я убираю руки. — Тебе попить надо. Сможешь?       — Йа… — Здесь он уже судорожно кивает и пытается приподняться на локте. — Йа. Смогу.       Беру свою фляжку с водой, открываю, и пытаюсь помочь ему напиться. Он упрямится, отталкивает мои руки, дрожит, но держится на одном локте, держа в другой руке фляжку.       В итоге выпил почти все, но облился. Поперхнулся — на последние два глотка не хватило дыхания, вздохнул, подавился, закашлялся. Еще пару минут стучу ему по спине раскрытой ладонью и жду, пока он оклемается.       — О-оох… Твою аномалий…тьйуть не сдох! — Хрипло стонет он упав на бок и прижавшись щекой к мокрой подушке из свернутого спальника. — Тьйто твоя дать мне?       Дыша еще учащенно и жадно, он пытается снова подняться, но понимает, что пока не сможет, поэтому ложится обратно на постель. Отодвигается подальше от меня.       — Антигистамин. У тебя сильный жар…       — Явла! — Он перебил меня… — Неужели твоя правда не жрать новые антирады? Дэто еще нормальная реакция.       — Не нормальная. Ты начал задыхаться. — Уже я перебила его. Он округлил глаза и заткнулся. Глянул на меня растерянно и сердито.        — Йа?        — Да!       — А-рх! — Видимо, у него кончились слова и он только рыкнул, треснув кулаком по матрасу. — Тьертов профессор… Старой дрянь всунул! — Прошипел сквозь зубы. — Убить, бы суку!       — Тише ты. Обошлось же. — Я все-таки тронула его лоб, хоть он и был против. По ощущению — температура спала ниже отметки 39. Он дернул головой, фыркнул.       — Утьеный ваш — fula jävel*3. Продал плохих лекарств. Доза быть нормальный. И в прошлый раз я нормально его принять. А в дэтот раз, вот… Оно быть испорчено.        — Странно… Вернись и набей ему рожу за такое. Я тебя с удовольствием мысленно поддержу. — Пытаюсь немного расшевелить сталкера, но он не в том состоянии даже, чтобы огрызаться. Ворчит что-то злое, уже осторожно трогает разодранную шею и болезненно морщится.       Гады торгаши когда поняли, что паршивые антирады перестают у них покупать, стали поступать иначе: залетным бродягам, которые случайно затаривались у них, толкали наборы, в которых старые ампулы с паршивым лекарством складывали с новыми, чтобы хоть как-то сплавить залежалый товар. Но чтобы ученые такое делали…первый раз слышу.       — Где ты взял их? — Спросила, чтобы понять, кто из бывших коллег до такой степени оскотинился, но Бункер только что-то невнятно лепечет. Глаза у него слипаются и кажется, что он сейчас заснет, но нет. Вдруг вскинулся и посмотрел на меня глуповато. Усмехнулся в усы.       — Спасьибо тебье… Спасти мой шкура. —  Произнес в два вздоха и уронил голову обратно на постель.       — Да ладно тебе. Дело житейское. Отдыхай. — Я тронула его за плечо, и он уже привычно одернулся, глянул на меня косо.       — Nej. Jag vill inte. Jag vill åka hem *4.       — Что? Ты бредишь, что ли?       — Nej. Hem. Jag vill åka hem. Men jag kommer inte tillbaka. Aldrig.*5       — Что? — Язык у него заплетался и последние слова вовсе слились во что-то неразборчивое.       — Никогда не вернусь. — Повторил по-русски, и лег на спину, сложив на впалом животе руки.       Я отодвинулась подальше и внимательно присмотрелась.       — Домой? Бункер, ты со мной говоришь? — Он смотрел неподвижными глазами куда-то в потолок и непонятно было, осознает он происходящее или не совсем.       — Йа. — Не поворачивая головы, снова покосился на меня, тяжело вздохнул и тихо добавил. — Я так устать от дэтот Зона.       Повисла длинная пауза. Я не знала, что сказать: с самого начала, когда только он впустил меня со шведами к себе, я увидела в нем эту надломленность, но он был настолько бронированной башкой, что не хотел даже себе в этом признаваться, не то, что кому-то. А сейчас… Похоже, не выдержала-таки его бронированная кожура. Лопнула, и теперь медленно выворачивается наизнанку, открывая красноватую кровоточащую выстилку. Мягкую и живую.       В моменты, когда он общался с блуждающими огнями, когда отстреливал гнилей, как кур в загоне и лазил промеж аномалий, которые только детектор определял истошным визгом, когда спас меня от кровососа, снеся ему полбашки ударом своего тесака, я думала, что он уже, действительно, не человек. Что как Димка Шухов, слился с Зоной и стал ее частью. Но, оказалось, нет.       Он был обычным человеком, просто настолько адаптировался к этим условиям и наловчился к выживанию, что мало на него походил. Но он скучал по дому не меньше других, а сейчас, в момент слабости, не смог сдержать себя.       Сначала я опешила — неожиданным было увидеть подобное от того, с кем уже с добрых полгода враждуешь, а последние недели так и вовсе бегаешь по болотам, как последний терминатор, истребляя мутировавшую пакость. Но потом пришла гаденькая мысль. Подыграть, заговорить еще плохо соображающего охотника и выведать остальные его слабости.       И я начала. Какая муха меня укусила только — непонятно.       — Почему, ты так уверен, что больше не вернешься? Йоке и Пэр ушли, давай и мы попробуем. Рванем отсюда, найдем их, и ты снова будешь играть. — Слова Пэра о том, что они играли с ним когда-то на одном фестивале, его умение играть на тальхарпе и его голос давали больше чем достаточно догадок о том, кем он был в прошлой жизни.       — Нет. Я снова не суметь там жить. — Ответил почти равнодушно. Почти холодно.       — Почему? Возвращаются же сталкеры домой.       — Возвращаться. Но мало кто вернуться. Они снова приходить сюда. Как и я.       — Что? — Я не разобрала его последних слов и он повторил.       — Йа. Я был пытаться вернуться домой после того, как твой Доктор спасти меня из дэтот яма с клеем. После нападения химеры.        — Как? Правда? — Я не сдержала удивления.        — Да… — Ну, конечно… На людях он показывался нечасто, поэтому никто особо и не задумывался, где он пропадает. А оно оказалось вон как. Домой пытался сбежать.       — И что? Почему не вернулся?       — Не смочь добраться даже до свенска грансен. — Он вздохнул и глянул на меня уже с бесконечной усталостью в глазах, как старый учитель на глупого первоклассника. — К тому времени я пробыть здесь уже три года. Отвыкнуть ходить без оружия. Бояться резких звуков.       Тут я чуть не подавилась слюной. Бункер боялся? Разве такое может быть? Мне казалось, что его ничем уже нельзя напугать. Захотелось что-то съязвить по этому поводу, но я осеклась, увидев, как он зажмурил глаза и крепко сжал руки в кулаки — кажется, ему тяжело было говорить об этом. Но он зачем-то продолжил.       — Людей много. Они все лезть к тебе: полиция, таможня… Тьерез дороги перебежками, дольше тьяса на месте не стоять, не выпрямляться в полный рост никогда и спать на улице. И за дэто тьйуть не повязали копы. Но я сбежать от них. — Он усмехнулся своим воспоминаниям. — Бежать, как под огнем, петлять, и они не догнать.       Понятно. Откуда обычному полицейскому жопосиду догнать человека, который всегда в пути и постоянно бегает от смерти то в облике людей, то в облике мутантов.       — Странно. Твоя молтьять. Потьему? — Поняв, что я не реагирую предсказуемым образом — не стебаюсь и не подкалываю его, он глянул мне в лицо снизу вверх, и от этого без того большие глаза его сделались просто неестественными. Светлые, зеленовато-серые. Что-то вроде оксидной пленки на платине.       — Я не знаю, что тебе сказать, Бункер. Я никогда не пыталась сбежать. — И это было правдой. — Мне дорога назад закрыта. Ученые, которые проводят свои исследования здесь, в Зоне, они та же мафия. Все друг друга знают и все повязаны, и стоит только слову попасть за периметр о том, что я там — меня найдут и уберут в самые скорые сроки. И не потому, что я убила научного руководителя, а ради того, чтобы сохранить в тайне информацию о том, что в Зоне разрабатывают психотропные препараты сомнительного назначения и испытывают их на людях. Так что даже если я и захочу — далеко от Зоны сбежать все равно не успею. — Получилось, что я тоже рассказала ему кусочек своей истории.        — Нет, все не от того. — Он задумчиво и вяло чешет шевелюру. — Твоя не убежать уже потому, тьйто ты впустить Зону в себе. Принять ее как…избавлено.       — Чего? Избавление? — Ну нифига себе избавление. От чего же?       — Йа. Избавление. От обытьйный жизни. Слишком обытьйный. — Он вздыхает и отворачивается спиной ко мне. Снова эти его шрамы… Три страшные, бугристые и рваные полосы тянутся по спине от лопатки до поясницы. Это, собственно, от удара лапы химеры. Кожа вокруг них тоже не ровная — в грубых келоидах, как после ожогов — это уже то, что осталось от каменной смолы, в которую он вымазался, чтобы остановить кровотечение. Как же Доктор ругался на него, когда рассказывал мне об этом случае. А я тогда и не знала еще, что такой сталкер действительно существует. Думала, так, байка старого медика, а оно вон как оказалось… Лежит передо мной, вполне живой, до обидного привычно-человеческий, чувствующий. И странное дело, былое желание узнать его слабости и потешить свое злорадство развалилось, как карточный домик. Потыкать вражескую биомашину, ну или порождение Зоны в его недостатки и слабости было вроде как бы и интересно, и забавно, но такого же человека, как я сама… Уже как-то не поворачивался ни язык, ни рука.       — А само веселое быть в Польше. — Повозившись, он вдруг продолжил свою историю. — Моя попасть в аэропорт, и когда на досмотре меня проверять дозиметром — он шкалить, как возле тьйетвертый энергоблок. Я шарахнуться от треска и отбежать дальше от зараженного места, но он все равно шкалить. Я не сообразить тогда, тьйто дэто от меня. А служаки кинуться меня досмотреть под одеждой, но я не пустить их к себе. Я на себе тогда нести артефакты и забыть о них.       О-ой придурок…кто же арты на себе носит, к тому же через аэропорт? Их сейчас обычно пакуют во что-то и отправляют по почте-бандеролью-черт знает как через проверенных курьеров,и такими звериными тропами, что сам Шухов не найдет, да и то ловятся сталкеры. А он разогнался…        — А когда это было? — Спросила, скорее для того, чтобы убедиться в том, что тогда еще не придумано было таких способов перевозки артов, какие сейчас существуют.       — Давно. Года два назад. — Понятно. Тогда да, не было еще такого опыта у местных контрабандистов. Да и он сам на такого аж ни разу не похож. Псих-одиночка, одним словом.       — Тогда они меня хотеть задержать, позвать охрана. Я понять, что менья арестувать, если найдут арты, и я побежать. Кого-то покалетьйить, пока бежать в толпе. Потерьять все вещи — их забрать как багаж. А на улице люди такие глупые. Бояться меня. Кричать, откуда я такой страшный.       — Представляю. — Я не сдержала усмешки. Он растрепанный, в горячке боя похож на сбесившуюся росомаху. Бьет быстрее, чем думает, сначала стреляет, потом смотрит в кого. Так, что не повезло тем, кто попадался ему тогда по дороге под ноги.       — Йа. — Он не отреагировал на мою усмешку, продолжил. Видимо, слишком давно он хотел это все кому-то рассказать. — Моя даже тьйуть не убить какой-то дебил в костюм креветки. Я бежать тогда в промышленный тьйасть города, а он выходить из-за угла и тень от него огромная впереди него. С усами. Я думать, тьйто монстр и швырнуть в него урна для мусор. Если бы не дэтот дурацкий креветка — убить бы. — Он говорит глухо, но разборчиво. Медленно, будто подбирает слова. Ему, наверное, никогда еще не доводилось так долго говорить по-русски.        Перед новой фразой делает глубокий вдох и поводит плечами.       — А потом я звонить домой. Телефон на улице. Еле понять, как он работал. — Усмехается себе и голос меняется. Становится тише, почти скатывается на шепот. Я молчу, вслушиваюсь в его слова и какая-то знобкая дрожь ползет по спине.        — Я помнить до сих пор номер, не мочь ошибиться. Но мне ответить какой-то мужик. Я спросить его, где Лота, а он ответить, тьйто она здесь уже не живет. Продать дэтот дом и уехать.       Вполне предсказуемо. Лота. Жена? Сестра? Я не решилась спрашивать. Прикусив губу, смотрела на сталкера — он вытянул упавшее за лежак одеяло и натянул его на себя, укрывшись едва не с головой.       — Тогда я понять, тьйто там мне больше некуда, и не к кому возвращаться, и поехать обратно. Последние деньги потратить на дорога в Киев, а там…как полутьйалось. Добраться, как твоя видеть. — И все-таки говорил он спокойно. Все уже отболело. — Тогда я и попасть в плен к фанатикам Монолита.       Я снова поскребла голову. История постепенно становилась все больше похожей на сталкерскую байку, но с другой стороны объясняла монолитовские примочки из его арсенала. А с третьей…фанатики просто так никому не рассказывают о своих технологиях и все снова возвращается к выдумке, но я не стала перебивать. Интересно было, что он дальше расскажет.        — Там, где я войти, быть их большая застава. А у них два выход — обращение к веру или смерть. Мне быть все равно. Я сказать им, тьйто если решат убить — пусть убивают, решат посвятить в их секту — пусть делают. Буду служить камню. Они сами растеряться от такого. Оставили. У них дэто называть послушник. Они показывать свои тайны, обучать в веру, но убить как только понимать, тьйто ты хотишь им навредить или предать.        Ну, такое каждый новичок в Зоне знает. Поэтому я уже не сдержалась, съехидничала:       — И как тебе их вера? Почему ты ушел из нее?       — У них я принять Зону в себя… Принять для себя мысль о том, тьйто жизнь моя там, за периметром контьйиться, а здесь в одиночку долго не провоюешь и надо найти себе какое-то прибежище и цель. Я понимать, тьйто дэтот цель ложный, и я стать пушечный мясо без памяти о прошлом. Но я и хотеть того. Забыть все и сдохнуть в бою с именем божества на устах все же лутьйше, тьем застрелиться в какой-то нора.       А вот это уже больше на него похоже. Ни во что свою жизнь не ставит и хочет погибнуть как настоящий эйнхэрьер.**       — Но Зона решить инатьйе. В день, когда меня должны были посвятить, на базу напасть банда свободных и ренегатов. Меня тяжело контузить в перестрелке и бросить как мертвеца. Блокпост занять анархисты, и когда убирать трупы — выкинуть меня со всеми в какой-то овраг за территорией.       Он снова вздохнул и пошевелился. Вроде, хотел обернуться ко мне, но передумал. Повозился немного и снова притих. Продолжил.       — Вот так я и вернуться. Добраться сюда и долго еще не вылезать. Долго болеть, бредить, думать, ехать умом. И только потом понять, тьйто если Зона оставить меня в живых — я должен жить. Делать то, тьйто и раньше. Охотиться. Не пускать тварей за периметр. Такова мой путь.       После этих слов он глубоко вздохнул и повернул все-таки голову, глянул на меня.       — Ну, тьего ты молчать? Ты есть заснуть?       — Кх! Нет. — Я подавилась. Все было слишком неожиданным, вся эта гора откровений. — Просто…не понимаю, зачем ты все это мне говоришь?       — Тьйтобы был повод убить тебя со спокойной душой. — Одним текучим движением он развернулся всем телом и откинул одеяло, направляя мне в лицо ствол пистолета.       — Что? — Я шарахнулась назад и вытаращилась на него. — Ты чего?       — А ты как думать? Столько узнать обо мне и уйти по Зоне всем рассказать? — Он нервно дернул головой, не сводя с меня пушки. — Ты узнать, кто я есть и где мой схрон, как в него влезть, когда меня там нет. Теперь, ты думать, тьйто я тебя так просто отпустить?       До этого мерно рокочущий голос его превратился в рычание, он вышкерился, снова щуря один глаз.       — Да зачем мне это, Бункер? Ты совсем спятил, что ли? — Я попыталась приблизиться к нему, но он взвел пистолет и прошипел:       — Даже не думать.       Черт возьми, вот же вляпалась! И не выхватить у него ствол — далеко, не дотянусь за секунду, и не уклониться — слишком близко, все равно попадет.       — Бункер, не гони. Убери пушку. — Попытка заговорить тоже не удалась.        — Руки! Тьйтоб я видел! — Зарычал он, и дернул пистолетом вверх.       Хоть и лежал он на боку в неудобной позе, хоть и держал пистолет в вытянутой руке навесу — пристрелить ему меня ничего не стоило. Но не мог же он сдуреть до такой степени, чтобы стрелять в безоружного? Или он изначально был настолько дурным, с самого своего появления в Зоне? Никто же доподлинно не знает его истории, как он попал сюда и как выжил, и почему люди от него так шарахаются? Всем известно только, что он псих. Непредсказуемый в своем поведении псих. К тому же, как оказалось, способный расположить к себе доверчивых придурков типа меня, а потом прихлопнуть ради забавы.       — Ты бы не спятить? — Он снова рыкнул, приподнялся сильнее, глядя на меня зло и дико. — Не спятить, пробудь ты столько один на один с дэтот проклятый Зона? Когда ни души рядом, когда не к кому обратиться за помощь или тупо напиться и поговорить?       — А ты не пробовал заводить друзей? — Яростью на ярость в ответ зашипела на него я. — Полные одиночки в Зоне долго не живут, ты исключение. У всех есть приятели, друзья, соклановцы, знакомые… Все как-то взаимодействуют. — Я смотрела ему в глаза и отчаянно пыталась не выдать своего страха. Не то, чтобы я сильно боялась…примерно, как обезьяну с гранатой.       — Здесь никому нельзя доверять! — Он перебил меня и резко сел, не опуская пистолета, но от быстрой перемены положения потемнело в глазах и его повело.       Этих трех секунд мне как раз хватило, чтобы броситься и вырвать пистолет из его руки, и зашвырнуть его куда долетит.       — А-арх! — Он зло вскрикнул, схватил меня за воротник рубахи, но в страхе я не стала вырываться, а сама кинулась на него. Двинула головой в лицо и завалила обратно на лежак так, что затрещали ящики под нами, навалилась, отрывая от себя его руки, не давая вцепиться себе в горло.       — Й-явлар-р! — Он зарычал, отчаянно задергался, пытаясь освободиться и ударить меня. Сильный, гад, хоть и дохлый как щепка, он все-таки заехал мне коленом по спине и чуть не скинул на пол, но мне удалось удержаться и прижать его руки над головой к ящику. Он рыпнулся, скалясь и рыча, попытался боднуть меня снизу головой в лицо, но я уклонилась.       — Псих! Придурок! — Закричала. Кажется, мне от удара его по морде ущерба получилось больше, чем ему самому. На лбу засаднила будущая шишка. — Ты сам себе наступаешь на хвост, маньяк чертов! Скольких ты так уже убил? Не все люди предатели, и если ты будешь всех подряд так отстреливать — никогда не поймешь этого! Не успеешь! Тебя пристрелят, как бешеную собаку!       Он, кажется, не слышал. Яростно рычал и дергался, потом вдруг выгнулся дугой, стараясь меня скинуть.       — Да уймись же ты, порождение Зоны! — Я изо всех сил навалилась на его руки, ногами пыталась запутать ноги, но он дергался как бешеный.       Минуты две мы барахтались, как припадочные любовники, но потом его вдруг передернуло мелкой дрожью.       — К-кхх…пусти, явла квинна! — Захрипел он, закатывая глаза. — На зубах и на усах под носом у него показалась кровь. С психу я не рассчитала удара и разбила ему нос, теперь она заливала горло.       — Твою мать! — Пришлось ослабить хватку, но я не слезла с него совсем.       Он закашлялся сильнее.       Глядя на него — распростертого, дергающегося, я вдруг поняла абсурдность происходящего: человек, которого руководитель и наставник использовал как подопытную крысу, учит доверять другого, которого его проводник в самом начале пути по Зоне тоже подставил и использовал в качестве отмычки.       — Никого…моя не убивать. — Отдышавшись, прохрипел он, приподнимая голову. — Ты с Йоке и Пэром быть первые люди здесь, кто пришел со времен моей переселения…из темный долины. Кха! И если бы они не быть свенск — я бы и их не пустить. — Выпалил он и вытянулся, тяжело дыша.       — А меня? — Я приподнялась, почти садясь ему на бедра. — Зачем меня впустил? — Этот вопрос меня мучил еще в тот вечер.       — Наши, скандинавы…вашим казаться глупый и наивный. Ваши могут легко обмануть и подставить наших. Но мы потому и такие, тьйто у нас дэто не принято. Подставлять. Наши держать слово, наши не обманывать. Наши открываться только тем, в ком быть уверены. Потому я впустить их и тебья вместе с ними. — Короткие, рубленые фразы. Удобнее ему так говорить, что ли? Я ощутила, как он судорожно вздохнул, практически лежа на нем сверху снова. Сесть нормально не получалось, мешала полка над койкой.       Как он только башкой об нее не бьется, когда просыпается ночью?       — Слезть с меня…дышать трудно. — Пропыхтел он.       — Ага, конечно! А ты сейчас достанешь еще один ствол и-таки грохнешь меня.       Я подозрительно уставилась на него. Он почти совсем успокоился. Притих, только глаза еще горят, как у дикого кота. Что это с ним? Какая-то разновидность биполярного расстройства? Маниакально-депрессивный психоз? Такие приступы подозрительности и перепады настроения…       — Нет. Я твоя не грохнуть. Я уже все понять… Твоя хоть и дура, но безвредная. И тебе…пока тьйто можно верить.       Он снова тяжело выдохнул и совсем расслабился, закрыл глаза, показывая, что больше не сопротивляется.       «Ну, твою снорка в жопу болт!» — мысленно выругалась я. Так, это что, получается, такая проверка на вшивость была? Как я поведу себя в подобной ситуации? Помогу ли я ему или стану воровать его добро, пока он беспомощен? Кинусь стрелять в него, когда он подвис, сев на кровати с пистолетом в руках или нет?       Поняв, что в этот раз я зависла основательно, он легко высвободил руки и спихнул меня.       — Да слезьть ты с мей… — И глубоко, прерывисто вздохнул. Не отпустили его до конца антирады? Или это тоже все было продуманным трюком? Какой актер в нем погиб…       — И как теперь тебе верить? — Спросила я, сидя на полу, когда мысли мои немного пришли в порядок. — Ты же притворялся во всем и сам меня спровоцировал.       — Я не притворяться. Мне правда быть плохо от антирадов.       — А то, что ты рассказал? Сбрехал же, как собака!        — Nej. Дэто все правда быть.       —Ладно, допустим. Тогда какого черта ты в меня стволом стал тыкать?       — Хотеть убедиться…тьйто не способна убить мей.       — Что? Убедиться? И как? Убедился? Доволен? — Меня взорвало от негодования. Лежит зараза вытянулся, размазывает тыльной стороной кисти кровь по усам. Спокойный и даже умиротворенный, а я чуть телепортации не научилась в те секунды, когда он на меня пушку навел.       — Йа… — Вместо ответа тихо вздохнул. Треснуть бы его еще раз хорошенько по пакостной бородатой физиономии. Так, чтоб аж голова мотнулась, чтобы надолго отпало у него желание мне такие проверки устраивать. Какого черта? Я даже никаких намеков не подавала на желание его убить.        Но с другой стороны…откуда ему было знать, о чем я думаю? Мы все-таки относились друг к другу, мягко говоря, неприязненно.       От этой мысли как-то разбежались все грозовые тучи в голове и я увидела его иначе. Не жалкий, нет… Как в детской сказке: «изрядно ощипанный, но не побежденный». Но и я не ощущала себя побежденной. Какая-то гордость брала за себя, что ли…что не поддалась на его уловку. Или…равенство? Зуб за зуб? Разбитый нос взамен на предынфарктное состояние? Или у нас просто одинаковый сдвиг по фазе? Ведь у меня тоже такие же симптомы проявляются, когда нахожусь рядом с ним. То убить его хочу, а то…. Как сейчас.       Я тяжело встала, огляделась. Или это меня от вида крови так колбасит? Странно, конечно. У Доктора еще не такого насмотрелась, а тут…       — Сейчас воды подам умыться. — Вроде как помочь надо…       — Не надо.Я сам встать. — Ну и хрен с тобой, гордый.       — Как хочешь. Пиздонешься — твои проблемы.        — Не пиздонутьсья. — В его голосе прозвучало столько решительности, что я оставила свою идею. Пусть делает, что хочет.       Перебравшись на свою койку, я нашла ПДА. Взялась писать, но не знала, с чего начать. Глухая злость на этого засранца хотя еще и булькала в груди — встать, собрать манатки и уйти из убежища опять-таки не хватало духу. И не потому, что на улице была темень — часы показывали половину четвертого утра. Просто что-то не давало этого сделать. Ощущение…не ненужности? Странно. Ведь каждый из нас сам по себе и обойдется и привык, но сейчас что-то держит рядом с другим. С этим именно. Может, еще не развеявшаяся аура присутствия здесь Пэра и Йоке и та атмосфера единения, которую они принесли? Непонятно. Маленький швед стал тепло близок, но его нужно было отпустить, а Бункер что?       Потому, что он тоже швед и его тоже зовут Пэр? Он же, сучий сын, сколько пакостей мне наделал! Почему тогда глядя, как он одевается, прячет тощее, в шрамах тело под одеждой, как ежится от холода и тащит на себя одеяло, щемит сердце? Что это? Дурацкая бабья жалость? Привязанность? С какого хрена? Или все-таки родственные связи у тараканов в наших головах так влияют на поведение? А, может, это потому, что в его жилах еще сохранились следы крови мелкого шведа? Ну, нет. Вообще бред ядерный. Тогда что? Опять все те же шведы?       — Ты о них думаешь? — Неожиданно спросил он и я дернулась.       — Какая разница? — Я глянула на него — он повернулся ко мне лицом и лежал теперь на боку, сунув руку под голову.       — Они из моей головы не уходить. Добраться они домой? Освоиться после Зоны или нет? Она отпускать их насовсем или на время?       А вот это самая правильная мысль за последние несколько часов. Насколько эта дрянь проросла в души тех, кого отпустила? Смогут они избавиться от последствий пребывания здесь или нет?       — Надеюсь, насовсем. Не хотела бы я их снова здесь встретить.       — Угу. Моя тоже. — Мрачно хмыкнул он. Помолчал немного, и вдруг снова обратился. — Можно тебя попросить?       — Что? — Я оторвалась от ПДА, подняла на него взгляд.       — Сядь рядом. — Попросил он негромко. Я обалдела, и на лице у меня это отразилось, видимо, ярче некуда. — Да. Пожалуйста. — В голосе его звучало не волнение…скорее любопытство.       — Ладно. — Я подошла. Он подвинулся и показал рукой в изголовье. — Села, и что?       —  Сделать так же. — Быстро взял мою руку и прижал к своей голове.       — Что? — Я снова обалдела, но руки не одернула. Догадалась. И снова обалдела.       — Пожалуйста.       — Тебе же не нравится?       — Сделай.       — Как хочешь. — Я осторожно запустила пальцы в его длинноватые еще вогкие волосы. Он тут же неуловимым движением приподнялся, подвинулся и устроился головой у меня на коленях. «Даже так?» — я мысленно усмехнулась, но вслух не произнесла ничего. Просто продолжила гладить его по голове, разбирая спутанные светлые пряди.       Он смотрел пустым взглядом куда-то в потолок и молчал. И я молчала. И так было понятно, чего он хотел, ведь даже бродячей собаке иногда хочется ласки.       — Сулема, как твоя их находить? — Спросил вдруг, не меняя выражения лица. Непонятно было, что он чувствует.       Я рассказала.       — Нитьего себе…там, дома, аномалии?       — Да. Появляются, оказывается.       — Дэто плохо. Зона расти. Люди артефакты носят, и она расти.       — Может быть. Но, вряд ли от того. Зона еще слишком мало изучена, чтобы понять, почему это происходит.       — Потому, тьйто мы носить артефакты. Так все говорить. Так монолитники говорить.       — Монолитовцы. — Машинально поправила его я. — Они тоже не боги, Бункер. Обычные люди. К тому же еще более ограниченные, чем мы. Рабы своего камня.       — Рабы? — Он чуть приподнял голову, заглядывая мне в лицо. — Тьйто такой «рабы»?       Я зависла. Он, похоже, не слышал еще такого слова и не понимал, что оно означает. Как ему объяснить?       — Ну, слуги. Невольники. Они принадлежат ни себе, а ему, камню этому. Или тем, кто им прикрывается.       — Ааа…понять. Тогда мы тоже… Рабы Зоны. Мы все принадлежать ей.       — Мы не принадлежать. — Его манера говорить была заразной. — Мы сами здесь оставаться. Вон, шведы убежали же.       — Да, убежали. Им есть куда бегать. И они хотеть убегать. А я не хотеть.       Он тяжело вздыхает и снова замолкает, прислушиваясь к своим ощущениям. Я продолжаю гладить его по голове, осторожно и неторопливо, и теперь вижу, что ему вроде бы приятно. Кожа на шее и груди в расстегнутом вороте рубахи покрылась мурашками, глаза довольно прищурены, между светлых бровей чуть заметная складка.        Огненные артефакты согревают наше убежище, их красноватый свет дрожит на стенах, глубже очерчивает тени в углах, на предметах вокруг и на лице Бункера. Он снова делает непроницаемую физиономию и смотрит неподвижными глазами в одну точку. О чем думает? Что в следующую секунду скажет или сделает? Что творится в его голове?       Но вот он хмурит брови, сердито сопит и повторяет:       — Я не хотеть убегать. Но у вас звать дэто «тосковать»…по дом.       — Понимаю. — Задерживаю руку у него на голове. Он вздыхает.       Для него дом в памяти представляется как что-то светлое, уютное и теплое. Приятное. Но он понимает, что на самом деле все будет не так и не хочет возвращаться в ту действительность. С налогами, обязанностями, работой, нормами поведения и контактами с уймой ненужных, неприятных людей. С принужденностью подчиняться тем, кто ниже тебя по уму, способностям и силе, с неизбежностью непонимания, пустых и тяжелых разговоров с той, которая была дорога, или же с полным одиночеством.        Он не сможет променять пьянящую свободу и чувство жизни на пределе, которые дает человеку Зона, на домашнюю рутину. Как любой сталкер он ненавидит ее, но вне жить не сможет. Адреналиновый наркоман, привыкший рисковать единственным и самым ценным — своей жизнью. Одиночка, познавший всю тяжесть и удовольствие одиночества, привыкший никому не подчиняться и рассчитывать только на себя. Человек с мутировавшей психикой, который в тихой квартире скорее сдохнет от скуки, чем найдет свое счастье. При этом он все равно тоскует по дому, и эта тоска, это дерущее противоречие мучает его и темным осадком оседает на дне зеленоватых глаз.       — Не рви себе душу, Бункер. — Говорю я, не в силах выдержать его погруженного в себя, болезненного взгляда. — Определись, чего ты хочешь.       — Хотьеть общаться с ними. — Не задумываясь, отвечает он. — И пива. А прошлое пусть остаться в прошлом.       Я усмехаюсь. Пива. Пива тут хрен найдешь настоящего. То, что в барах разливают — скорее похоже на мочу псевдоплоти, чем на пиво. А вот общение…       — Эх, Бункер, не думаю, что тебе от этого общения легче будет. — Я уже глажу его не по волосам, а веду тыльной поверхностью пальцев ему по шее от уха до ключицы. Провожу по ее контуру до плеча. Он зябко ежится от волны мурашек, сбежавшей с затылка на спину.       Можно, конечно, найти доступ к сети даже в Зоне, можно найти в сети и моих нечаянных гостей, можно писать им и видеть, что они там делают, как их мир устроен, но такое общение, мне кажется, принесет ему только больше горечи. Да и мне тоже. Видеть того Пэра, и не иметь возможности коснуться. Да и о чем мне ему рассказать? С Бункером у них хоть общие интересы в музыке — эта штука воистину бесконечна, мне же с ним абсолютно не о чем говорить.       Да и им тоже, как оно будет? Видеть своего друга, пропадающего в радиоактивной, заброшенной людьми и богами дыре. Может, они раньше и не общались тесно, но в такой ситуации все будет восприниматься острее. Самые незначительные ситуации из прошлой жизни будут казаться теплее. Или же наоборот. То, что кажется, еще хуже. Они могут обозлиться на него. Отгородиться, как от страшного, болезненного воспоминания и не принять его общения и дружбы. Видеть его сообщения и молчать. Как он тогда отреагирует?       Пытаюсь объяснить ему это, но он, загоревшись своей идеей, уже не слышит меня. Упрямится.       — Твоя не понимать! Братание — дэто по-настоящему. Оно иметь силу. Если ты когда-то пробовать, то понять. Они не смогут отморозиться. Давай написать им!       — Мы не сможем написать им прямо сейчас с наших ПДА. Надо комп мощнее и точку доступа, не забывай. Она или у военных или у ученых, а я ни к тем, ни к другим идти не хочу.       — Я пойти. Я пойти к твоим ботанам. Купим ПДА и будем писать им. — Он упорно не сползает с моих ног, хотя вертится уже как уж.       — Ох, Бункер… Что с тобой делать?       Я растерянно смотрю на него. Насколько он изменился: глаза блестят, как у мальчишки, нашедшего ящик петард. Тяжелая, глухая безнадежность не уходившая из всего его облика и сквозившая даже сквозь гнев и ярость, развеялась, уступив место жажде действия.       — Сейтьяс — нитьего! — Он даже улыбнулся. Второй раз за все время я видела, как он улыбается по-настоящему. Искренне. — Собираться спать. А утром мы пойти на Скадовск, там я знать одного тьйувака, кто продасть нам ПДА. А потом к утьйеным.       С этими словами он заерзал еще активнее, сползая с моих колен и ложась удобнее. И мне вдруг стало как-то…радостно, что ли? Он, действительно, умел заражать своим настроением? Или это от того, что уже окончательно нашлось и оформилось между двумя одиночками что-то общее. Одна совместная дурковатая идея, которая сделала их чем-то чуть больше сродненным, чем просто вынужденные соседи на время войны.       Я не смогла сама так быстро в этом разобраться. Но помог Бункер. Как-то неуловимо поднялся и потянулся ко мне руками.        — Что? — Я удивилась этому жесту.        — Наклонись… Я сказать тьйто-то…       Я машинально приблизилась к нему, он одной рукой потянулся вроде бы обнять за шею, а другую неуловимо отвел и ущипнул меня за нос.        — А-й! Твою мать! Какого хрена, Бункер?       Он расхохотался от души.       — Хороший враги лутьйше плохих друзей. — Переведя дыхание, проговорил он улыбаясь.       — Получается, что да. — Ответила я, и не сильно дернула его за торчащие в стороны волосы. — Получается, что лучше.