Золушка

      Антон понимает, что точно перестаёт любить сюрпризы, когда сидит в машине с плотно завязанными глазами и совершенно не знает, куда едет. За время поездки он трижды успевает спросить, сколько ещё осталось, десять — попытаться добиться ответа, дважды — поиграть в загадки, и только потом отстать, осознав, что ничего узнать у него не получится.       Когда такси останавливается, парень начинает мысленно ликовать. Нащупав ручку на двери, он самостоятельно выбирается на улицу и вдыхает полной грудью. Холодный воздух приводит в чувства, и Антону перестаёт казаться, что его укачало. — Пойдём.       Взяв парня за руку, Арсений медленно ведёт его к дому. Останавливается, чтобы открыть ворота, и вновь тянет Антона за собой, попутно оглядывая пустое пространство двора. Когда мужчина приехал сюда впервые, сильно разочаровался: привычного глазу убранства нет, огромная площадь никак не задействована, а дополнительные постройки и элементы декора отсутствуют. Ничего не изменилось и сейчас, но покупать готовый дом, в котором уже кто-то жил и подстраивал его под себя, Попов не хочет. По сути, эта территория — чистый лист, с которого можно начать новую жизнь, только усилий, на которые уйдёт немало времени, в него придётся вложить много.       В прошлый раз Арсению потребовалось несколько лет, чтобы дом, который за несколько дней отошёл к Наташе, можно было по-достоинству оценить и назвать своим. Сейчас он тоже никуда не спешит и готов повторить всё, что делал раньше, только уже совместно с другим человеком. Так, чтобы на этот раз его можно было назвать общим, а не своим.       Шастун слышит, как поворачиваются ключи в замке, и сердце его начинает биться чаще. Неужели слова Попова о том, что в квартире Матвиенко они надолго не задержатся, были правдой? Неужели настолько скоро закончится не успевший начаться кошмар?       Когда температура воздуха меняется, исчезает с глаз и повязка, но открывать глаза Антон не спешит. Прислушивается к ощущениям и запахам и только после этого решает подключить к процессу понимания зрение. Чувства не подводят: видит парень голые стены, от которых несёт то ли краской, то ли сыростью в сочетании с неизвестной химией, и поворачивается к мужчине лицом. — Арс? А мы где? — Дома.       Не зная, как реагировать, Шастун медленно двигается в сторону проёма в стене и, заглянув за него, останавливается. На полу в хаотичном порядке валяются строительные мешки, в углу стоит стремянка, а на второй этаж ведёт железный каркас будущей лестницы.       Задавать вопрос «Ну как, нравится?» Арсений не спешит. Конечно, такой вид мало кому с первого взгляда понравится, но у мужчины ещё есть время показать всю площадь и рассказать о своих планах на неё. — И вот сюда мы должны переехать? — Да. Через месяц дом будет готов к заселению.       Конечно, к этому времени полностью готов он не будет — останется ещё тьма вещей, которые нужно будет решить, но кухня, спальни и уборные, необходимые для существования в нём, уже появятся.       Арсений эту площадь нашёл давно и минимально спроектировал то, что хочет в ней видеть. Найти компанию дизайнеров и рабочих оказалось в разы проще, и график планируемых работ уже находится у него на руках. — А через два-три внутри он станет похож на наш прошлый. Снаружи планирую успеть обустроить к лету.       Антон протяжно вздыхает. Винить мужчину за то, что всё сейчас складывается именно так, он, конечно, не будет. Да и думать о том, что раньше было проще, тоже не хочет. Было, да, это неоспоримо, но ведь у всех в жизни случаются трудности? Куда от них деться? — Хорошо, — кивает парень. — Мы справимся.       Вкладывает в это «мы» Шастун своё окончательное решение. Все несколько дней после окончания сессии он только и делал, что думал о будущем и о возможности раз и навсегда связать его с Арсением. Вспоминал все сомнения, которые появились в новогодние праздники, рассуждал о них с самим с собой, записывая в блокнот плюсы и минусы напротив каждого заданного себе вопроса, и пришёл к логичному выводу, который пришёлся по вкусу.       Большинство из этих вопросов касались детей, которые парень впервые не стал записывать ни в блокнот, ни в мысли как «дети Арсения». Конечно, не стал записывать как «наши» тоже, но думать в этом ключе, трезво отбросив от себя эмоции, начал всерьёз. Быть для них всю жизнь «другом отца», живя под одной крышей, точно не получится, а значит нужно будет что-то решать, и сбрасывать ответственность за принятие такого решения всецело на Попова неправильно.       Два листа парень посвятил Серёже. Плюсами стали все хорошие стороны ребёнка, которые Антон вспомнил за всё время знакомства с ним, минусом только то, что он не младенец и уже что-то в происходящем понимает, то есть разговаривать, объясняться и делать всё, чтобы его не травмировать, придётся много.       Половину листа Антон выделил будущей дочке. Здесь поле для размышлений было более обширным, но написать много не получилось — что будет с ней, парню неизвестно. Будет одновременно и тяжелее, и проще, но загадывать не захотелось. — Поднимемся наверх? — предлагает Арсений.       Шастун кивком соглашается, ещё не зная, что ему собираются показать, и не зная о том, что его записки юного философа мужчина выучил наизусть и теперь прокручивает в голове каждый раз, когда на него смотрит.       В ночь, когда Арсений обнаружил зажатую в руке спящего парня тетрадь и осторожно её забрал, он впервые за долгие годы прослезился, не сдержав чувств. Последняя строчка, написанная неровным почерком, въелась настолько глубоко, что забыть её не получится уже никогда.       «Возможно, она будет «его», а, возможно, «нашей». Вдруг у меня получится стать для кого-то папой?».

***

      Сюрпризы в этот день не заканчиваются: уже к вечеру Антон греется в объятиях, лежа на мягкой постели в новой квартире. Тепло ему не только от контакта тел, но ещё и от понимания, что о его комфорте действительно заботятся. Квартира Мативенко стала передержкой на тот краткий срок, на который мужчина и обещал, и сейчас уже есть место, в котором можно не переживать за то, что утром на кухне тебя смешают с говном просто за то, что ты есть.       Антон хотел поблагодарить Позова за его давний разговор с Макаром, но быстро передумал, оставшись на утро после заезда в ту квартиру с ним наедине. В словах, сказанных ему, Дима переиграл всех: и Мишу, и Наташу, и Илью. По сравнению с ними, действовал он не на эмоциях, а это хуже, парень уверен. Он простил Мишу за «шлюху», потому что сам создал путаницу со своим «папочкой», и может, хоть и слабо, его понять, но прощать Позова, который знал всё и не мог ничего перепутать, за «дорогую подстилку, когда-то раздвинувшую ноги» не собирается никогда.       Шастун не стал отвечать тогда тем же: молча ушёл в комнату, включил позицию «тебя здесь нет, и я тебя не вижу», заблокировал парня везде, где только мог, и не стал рассказывать об этом ни Арсению, ни Матвиенко, чтобы не разжигать конфликт и так в неспокойной обстановке.       Уже позже он узнал от Попова то, на каких правах Дима находится в той квартире, и даже обрадовался этому, считая, что тот ещё настрадается, если не от него, то от своих собственных ошибок. «Серёжа с ним не встречается. Спит иногда в обмен на готовку и уборку. И спал с кем-то ещё, когда мы были в Москве».       Антон рассказал бы об этом Диме раньше, если бы он не вёл себя как сука, но теперь делать этого не будет. Быть с таким человеком — его выбор, пусть сам и разбирается. Антон мог бы сказать и для того, чтобы позлорадствовать, отправив то же анонимное сообщение куда-нибудь на почту, но и этим заниматься не будет тоже. Он уже окончательно вычеркнул его из своей жизни и возвращать ни за что не станет. — Арс? — М? — отзывается Попов, отвлекаясь от телевизора, который он смотрел в тишине последние тридцать минут. — Сегодня ты готов со мной поговорить? — Я всегда готов с тобой поговорить, — так же спокойно отвечает Арсений, притягивая парня к себе ближе. — Не всегда. Я буду спрашивать о том, что тебе не нравится. — О чём? — усмехается мужчина, будучи полностью уверенным в том, что никакие вопросы Антона ему настроение сегодня не испортят. — Об оральном сексе с моей бывшей женой? — И об этом тоже, — подтверждает Антон, укладывая голову на плечо Арсения. — Хочу знать, — добавляет он таким тоном, что Попову становится уже не просто радостно, а по-настоящему смешно. — Хочешь знать, почему я этого никогда не делал? — Да.       Шастун в дни своих размышлений думал и об этом. Слово «противно», прозвучавшее от Арсения тем вечером, когда он пытался об этом узнать, не выходило из головы. Тогда мужчина, конечно, сказал, что к нему это никак не относится, но сомнения всё же вернулись. А вдруг? Антону не хочется быть тем, кто будет заставлять кого-то что-то делать во благо себе. — Ну, если так хочешь погрузиться в эту тему, то слушай тогда, — начинает Попов. — Я с детства не мог к себе прикасаться. Кто-то из ровесников начинал дрочить, гордо об этом рассказывал, а я не мог даже думать об этом — это мне тоже было противно. Но гормоны, стояки и желание почувствовать то самое удовольствие, о котором все твердят, от этого никуда не исчезали. — Уже интересно. — Я знал, как добиться того, чего хочу, — нужно было с кем-то переспать. И в итоге я в этом сильно погряз. С четырнадцати начал разводить на секс одноклассниц и даже девочек постарше. Все было отлично, меня всё устраивало — вставил и вытащил. Но об одном я никогда не задумывался: мне никогда не было интересно взглянуть на чью-то промежность. Более того, она меня пугала. Мне нравилось женское тело, нравилась грудь, но не… Короче говоря, я на это забивал и радовался, что глаз у члена нет, иначе бы я от секса напрочь отказался. — Арсений! — несмотря на то, что тема от смешной отличается сильно, Антон заливисто хохочет, вырисовывая в голове картинку члена с глазами. — Ну а что? Годы шли, но ничего не менялось. Начало меняться только тогда, когда появилась Наташа. Я не буду врать тебе, говоря о том, что я её никогда не любил. Любил. Считал, что люблю сильно. Только при любой просьбе опуститься головой ниже живота, меня выворачивало. Я не хотел там ничего видеть, разглядывать пристально и касаться своим ртом тем более. Может, в этом был не прав, но ничего не мог с собой сделать. Пытался, считал, что даже нужно пробовать, но не никогда не мог. Потом Серёжа родился, и после этого у меня вообще всё желание пробовать напрочь отбило. — Всё, хватит, — перебивает парень. Он не хочет слушать о чей-то конкретной промежности. — Я больше о себе спрашивал. — К этому я и веду. Когда ты приехал тогда ко мне ночью, возбудил и встал передо мной голый, светя своим стояком у меня перед лицом, у меня мир как будто перевернулся: я настолько сильно захотел попробовать тебя, что не смог сдержаться. Да и желания сдерживаться на самом деле не было.       Антон помнит тот вечер. И то, как чуть с ума не сошёл, почувствовав на своём члене чужие губы, и то, как со стыда хотел помереть на том же месте, — всё помнит. — И тебе понравилось? — И мне пиздец как понравилось. Так понравилось, что я начал думать об этом постоянно. Добредил даже до того, что я всегда был геем и только на четвертом десятке лет это понял, но дело нихуя не в этом. — А в чём? — В том, что это ты, — выдыхает Арсений, наконец переводя дыхание, сбившееся из-за быстрой и безостановочной речи. — Ты и конкретно твой член. Я пытался представить возле себя чей-то ещё и в тот же день забухал в попытке прийти в чувства после этого представления.       Пока Антон в очередной раз смеётся, Попов на этот раз пытается понять, почему ему было так сложно рассказать об этом раньше. — Честно говоря, я до сих пор не знаю, почему всё так, и в чём именно кроется причина, но я полностью уверен, что даже сейчас не смог бы сделать ничего подобного ни с Наташей, ни с кем-то ещё. — Не важно уже. Мне приятно. Очень. Правда.       Арсений знает, что приятно. Как ему приятно, что он был у парня первым, так и ему приятно, что хоть в чём-то уже он был первым у него. — Ещё что-то узнать обо мне хочешь? — Да, — признаётся Шастун, перекладываясь голову с плеча мужчины на его грудь. — Только не совсем о тебе. — А о ком? — О твоих родителях. Отца я видел, а вот о маме даже не знаю ничего, хотя мою ты теперь даже лично знаешь.       Попов вздыхает. Он знал, что когда-нибудь Антон заинтересуется и этим, но никогда не был к этому готов. — Боюсь, что много не расскажу. Я сам её едва ли знаю — десять лет назад последний раз виделись, да и в детстве почти не общались нормально.       Веселье Антона пропадает. Он начинает жалеть, что не спрашивал об этом раньше, хотя, возможно, это было нужно. Хоть Арсений по его меркам человек взрослый, самодостаточный, и в поддержке семьи уже особо не нуждается, но нехорошая картина в сумме получается. — Как так? Случилось что-то?       Предположений возникает много, и одно хуже другого. Вспоминается сентябрьский приём гостей, организованный мужчиной в честь грядущего пополнения в семье — отец, с которым Антону посчастливилось случайно познакомиться, был, а вот матери нет. Неужели не приехала бы, будь всё хорошо?       Ответ на вопрос приходит быстро: — Поссорились когда-то сильно. Она не смогла принять мои жизненные цели, а я — её. После развода с отцом переехала в другую страну и, спустя год, оборвала все связи. Искать после этого не хочу. — Пиздец, — только и может сказать парень, совсем потерявшись. — А что с ней не так-то было? — Всё не так. Не относятся так к своим детям, как она относилась ко мне. Чёрствой была, педантичной, постоянно искала во мне недостатки и пыталась навязать свои устои. Любви, как таковой, не было — была многолетняя дрессура. Я всю жизнь пытался поверить, что это нормально, что она таким образом лучшего мне желала, но нет, постоянными унижениями по поводу и без сделать человека лучше невозможно, — вздохнув, Арсений отворачивается. Не планировал он никогда такое рассказывать, но и скрывать что-то от Антона теперь бессмысленно. — Арс… — Когда вырос, до последнего надеялся, что что-то изменится, что найдут два взрослых человека общий язык. Но ничего не изменилось — такие люди не меняются. Сколько бы времени ни прошло, как бы всё ни казалось хорошо, они всегда напомнят тебе о прошлом, о всех твоих ошибках, будут давить и обвинять, в чём только получится. И ты никогда из этого не выберешься, как бы ни пытался что-то исправить и пойти на поводу.       Подходящего ответа Антон не находит. Молча всматривается в мелькающие картинки на телевизоре и думает насчёт того, бывают ли вообще счастливые семьи? Полные, без тяжёлых проблем, измен, разводов, ссор и вечных нервотрёпок? Где не страдают ни дети, ни взрослые, всего хватает, и царит взаимопонимание. И почему такие простые вещи кажутся фантастикой? — Были моменты, когда я скучал, когда всё ещё надеялся. Один из таких, кстати, случился, когда я два месяца назад по ошибке ответил твоей маме. Обрадовался даже и поверил в невозможное. А всего-то перепутал телефоны, — повернувшись обратно, Арсений натянуто улыбается. — Такая вот история, Антош. — Зато ты другой! — восклицает парень, быстро сообразив, что поддержать хоть как-то нужно. — На тебя с Серёжей посмотреть, так вообще обзавидоваться можно. У него же всё есть. Серьёзно. И ты, и развлечения всякие, и возможности. У меня этого не было. — Думаешь? Я себя идеальным родителем не считаю. Ругать не умею, жалею часто, балую. А он и пакостничает, и подвирает иногда. — А кто ж в детстве не пакостничал?       Антон искренне удивляется. Никогда бы не подумал, что Арсений себя в чём-то винит. О нём всегда складывалось впечатление как о человеке, который знает, что делает, и твёрдо в этом уверен. Даже тогда, когда засомневаться на его месте действительно стоило бы. — Я. Получал за это ремнём, и желание как-то отбилось. В прочем, давай не будем об этом? — Ладно… — передёрнув плечами, Антон соглашается. — Прости, что вообще эту тему затронул. — Брось. Интересуйся, чем хочешь. Прошлое меня сейчас никак не касается и тем более не трогает. Было, и было. Что теперь поделаешь? Сейчас всё отлично.       Шастун молчит долго, не зная, как вернуть ту атмосферу начала сегодняшнего вечера, которая сейчас так нужна. — Арс? — Да? — Я хочу тебе кое-что сказать, — не дождавшись ответа, Антон продолжает сам. — Я думал много и не знаю, возможно ли вообще такое, но как ты считаешь, останься всё так, как сейчас планируется, дети когда-нибудь смогут в разговоре с кем-нибудь упомянуть не о пиздеце, происходящем в их семье, а о чём-то хорошем? Это реально?       Арсений начинает тепло улыбаться, прекрасно зная, что парень этого не видит. — Чьи дети? — игриво спрашивает он. — Твои. Ну, и мои?.. — Ты собираешься в тайне от меня завести детей? — Нет. Я собираюсь стать для твоих кем-то значимым.       Произнося это, Антон не перестаёт бояться и переживать, никуда не исчезают и его сомнения — он просто делает шаг навстречу им. Не в попытке узнать, справится или нет, а с желанием справиться.       В те дни самоанализа парень впервые задумался о том, что будет через пять или десять лет, и что он хочет увидеть через такой, не маленький для него, срок: в будущее, конечно, не заглянул, себя взрослым тоже в нём не разглядел, но понял одно, за что и зацепился.       Антон не хочет остаться один и боится этого в разы больше, чем какой бы то ни было ответственности. Да, у него останутся свои родственники, возможно, останутся или появятся какие-то друзья, но создать свою семью он никогда не сможет по вполне понятным причинам, а у Арсения она уже есть, и он в неё давно вступил.       Вернее, давно он в неё не вступил, а вторгся, но сейчас хочет именно вступить.

***

      Остаток вечера Антон с Арсением проводят на кухне. Ужинают, пьют чай и продолжают рассуждать о том, что предстоит сделать в ближайшее время, а что значительно позже. — Я заберу завтра Серёжу. Он ещё вчера просил это сделать, но мне его везти некуда было. — Серьёзно? — Да. Ему там не нравится, и он боится «злого дядю».       Антона сначала пугает слишком спокойный для таких слов тон, но осознание приходит быстро. Он вспоминает последний разговор с мужчиной накануне выселения: «всё будет зависеть только от него», «видеться он может с кем и когда захочет», «не захочет — его право».       Арсений оставил Серёжу там не потому, что везти его было некуда, захотел бы — к тому же Матвиенко взял, и не для того, чтобы он провёл время с матерью. Попов рассчитал всё заранее и сейчас просто и буднично сообщает о том, что оказался прав: оставляя Серёжу с Наташей, он надеялся показать ему, что жизнь там хорошей не будет. И теперь он, может, и захочет увидеться с мамой, но точно не захочет возвращаться в место, где есть «злой дядя». — Ты знал, что так будет? — Конечно, знал. Поэтому и договаривался с ней насчёт Серёжи в устной, а не документальной форме. Захочет что-то поменять в решении суда, а уже всё, — Арсений показательно разводит руками, — поздно.       Шастун не задумывался об этом в тот момент, когда радовался разводу, не спрашивая о нём. Устраивать допрос насчёт того, как именно Арсений решал вопросы с судом, сейчас не хочет тоже. Странным парню кажется абсолютно всё, но раз уж и всё, что его интересовало раньше, спустя время вскрывается, то Антон в принципе готов подождать.