Очень сладкие дела

      — Я к Никите, — произносит Эдик, неожиданно застывая у самой двери и оборачиваясь. Он будто и не собирался ничего говорить, хотел просто уйти по-английски, не сказав ни слова, как обычно погружённый с головой в свои никому не понятные мысли. И передумал. Перед соседями вообще не нужно отчитываться куда идёшь и что планируешь делать, но его сосед был не просто каким-то там соседом. Наверное.              Ефим кивает, коротко и отстранённо, будто и обращаются вовсе не к нему. Взгляд он поднимает лишь на секунду, когда Эдик уже отворачивается обратно и выходит в коридор. Вроде, хотел всего на секунду, а замирает на добрых минуты три. Пялится в закрытую дверь, ожидая, видимо, что та сейчас снова откроется, Эдик вернётся и скажет, что-то по типу «А, впадлу идти к этому Никите, лучше с тобой посижу», ну, или хотя бы банальное «Хошь со мной?». Не то чтобы ему очень нравился Никита, чтобы проводить в его компании вечер выходного, но ему нравился Эдик. С ним он готов был провести не один вечер, а гораздо-гораздо больше. Если бы тот только вернулся, только бы посмотрел на него своим цепким взглядом и просто предложил. Да даже если бы и слова не сказал, а просто рукой махнул, мол, пойдём, Ефим бы тут же подскочил с кровати, бросил бы всё и полетел за ним. Без вопросов, без пререканий. Просто пошёл бы следом... Однако дверь всё остаётся закрытой, а Ефим всё прожигает её безжизненным взглядом.              Следом за бессмысленной надеждой накатывает жалость к самому себе. Ефим как-будто видит себя со стороны — маленький влюблённый в своего хозяина щенок, которого оставили одного дома, не взяв с собой на прогулку. Мерзко. А ещё более мерзко то, что когда хозяин вернётся с прогулки, почешет щенка за ухом и назовёт хорошим мальчиком, то щенок, несмотря на обиду, зарадуется, хвостом замашет и будет дальше смотреть на него с невероятной преданностью в глазах. Вот это страшно.              Он откладывает в сторону ноутбук с открытыми там многочисленными вкладками на разные интересные кулинарные блоги. Трёт пальцами лицо и неожиданно понимает, как устал. Не совсем физически — скорее морально. В последнее время на него абсолютно всё давит. Как бы он не прятал это за фальшивыми улыбками, за хамским и по-сучьи иногда некрасивым поведением, иногда просто дыхание перехватывает. Друзья пишут, что ждут его с победой. Мама постит его фотографии в Инстаграм с гордыми цитатами о прекрасных детях. Давид с Витей за стенкой слишком громко шушукаются, обсуждая его манерность и нелепую причёску. Эдик уходит к Никите, потому что с ним, наверное, интереснее. Ефим не просто устал — он задолбался.              Ноги сами несут в ванную комнату, потому что неожиданно хочется умыться. Попытаться хотя бы смыть водой безысходную надежду с лица и ужасающую преданность со взгляда. Воду открывает прохладную, несмотря на минусовую температуру за окном, и несколько раз омывает лицо. Когда смотрит в зеркало над умывальником, то в нём видит уже не надежду и преданность, а обиду. Брови злостно сведены к переносице, а взгляд метает молнии. И на кого он злится? На Эдика? На Никиту? На бубнящих за стенкой Давида с Витей? Или, может, на самого себя? Скорее всего, так и есть.              Ефим возвращается в комнату и падает на кровать. Он внезапно понимает, как одинок здесь, в этой чёртовом гостевом доме для участников именитого проекта. Людей здесь полно, а Ефим всё равно одинок. Кроме Эдика, у него здесь никого нет. Он не может завалиться к Юле, потому что они не друзья, хоть и общаются они в последнее время неплохо. Он не может пойти к Саше, потому что его, сто процентов, позвали на посиделки к Никите. Как и Женю, наверняка, ведь тот жил с Никитой в одной комнате. Остаются Макс с Владом, но с ними Ефим толком и не общался, и Давид с Витей, идти к которым он не хотел чисто из принципа по вполне понятным причинам. Ну, и одиночник Мицкевич, которого никто в последнее время на дух не переносил, включая и самого Ефима. И вот, он сидит на кровати и в полной мере осознаёт своё одиночество. Это просто конечная.              Растянувшись на кровати во весь рост, он смотрит в темнеющий из-за сумерек потолок и пытается вспомнить, как пришёл к этому всему. Ведь раньше всё определённо было лучше. Не до проекта, хотя тогда тоже всё объективно было спокойно и даже здорово, а, например, на начальных неделях съёмок. Он не чувствовал себя одиноким ни на йоту. У них была своя негласная коалиция, состоявшая из пяти человек. Они собирались в этой же комнате, когда она ещё принадлежала Саше с Эдиком. На огонёк заскакивал Валик, пересказывая то, что ему о проекте вещал Клопотенко. Потом прибегала Касьянова, заливая комнату теплом и смехом, и всё было хорошо. Иногда он действительно скучал по тем временам, несмотря на условия конкурса и конкуренцию.              Да даже неделю назад всё было не так, как сейчас. На завтрак они ходили вместе, и Ефим смеялся на всё кафе, пока Эдик сдержанно хихикал в усы. По вечерам они вместе смотрели прошлые сезоны «Мастер шеф», сидя на его кровати. Ефим рассказывал о своих любимчиках, а Эдик критиковал их всех и указывал на очевидные ошибки, за что получал толчки в бок и возмущённое «Ну, ты как всегда». И это всего неделю назад.              Ефим вынуждает себя сесть и усиленно качает головой, чтобы вытряхнуть из головы ненужные мысли. «Не хватало ещё из-за какого-то мужика так себя гробить», — мысленно подбадривает он сам себя. Решительно подтягивает к себе ноутбук и возвращается к поиску новых вкусных рецептов. Какое-то время действительно в них вчитывается, что-то сохраняет, что-то даже выписывает, однако мысли вскоре снова несёт в неправильное русло.              Да что с этим Эдиком могло произойти всего за неделю? Он начал медленно, но верно отстраняться. Не было больше шуток на съёмочной площадке, не было взглядов украдкой и заветного «Ефим» при наборе в команду. Вряд ли всему виной был тот же Никита. В голове Эдика будто бы что-то переключилось, будто что-то щёлкнуло. И мало того, что он перестал даже ненароком к нему прикасаться — он даже смотреть на него глаза в глаза перестал. И улыбаться тоже. Без этого было вообще тяжко. Без Эдика было как-то в принципе тяжко.              Ефим невольно резко вздрагивает, когда раздаётся стук в дверь. Первая мысль в голове — а вдруг вернулся. Однако затем приходит осознание, что Эдик как бы здесь тоже живёт, он бы не стал стучать. Грусть накатывает с новой силой.              — Да? — нехотя откликается он.              За распахнутой дверью тут же показывается Мицкевич во всей своей непосредственности.              — Здаров, — говорит он с извиняющейся улыбкой на губах. — У вас случайно пластыря нет?              Он демонстрирует порезанный палец с невероятно глупым выражением лица, будто Ефиму действительно очень интересно, что у него там случилось.              — У меня — нет, — отвечает он, переводя взгляд обратно в ноутбук и давая сим жестом понять, что разговор окончен. До Мицкевича всё же не доходит.              — А у Эдика? — он заглядывает в комнату, будто пытаясь оного отыскать спрятавшимся где-то за шкафом.              — Блять, у Эдика и спрашивай, — взрывается Ефим неожиданно даже для самого себя. Он бросает гневный взгляд на Влада, который удивлённо замирает в дверном проёме. Даже про палец израненный свой забывает и смотрит на Ефима во все глаза.              — Ты чего? Вы что, поссорились? — спрашивает он с не наигранным беспокойством. Ефиму хочется кинуть в него либо подушку, либо ноутбук, лишь бы только отстал, не пытался с таким невинным выражением лица лезть туда, куда не надо. В этот момент хочется вернуться обратно к своему одиночеству, которое уже не кажется таким убивающим. Он смотрит на Мицкевича довольно красноречиво, чтоб тот и без слов понял, что лезет не в своё дело.              — Ты пластырь искал? Так иди дальше ищи, — рявкает он в своей наизусть выученной манере. Мицкевич лишь улыбается на его грубость.              — Не переживай, помиритесь. Вы же как эти, как Чип и Дейл. Вас по отдельности уже никто не представляет.              Он ржёт со своей же шутки, но Ефим лишь глаза от раздражения закатывает.              — Мицык, съеби по-хорошему, — отвечает он угрожающе. Кулаки впервые чешутся врезать кому-то по лицу. Однако Влад больше на рожон не лезет. Снова издаёт смешок и закрывает дверь, уходя искать пластырь или проблем на пятую точку дальше.              Ефим снова остаётся наедине со своими мыслями. Слова Мицкевича звучат в его ушах как эхо. «Вас по отдельности уже никто не представляет». Как же. Эдик вот прекрасно представляет. Ему, видимо, вообще плевать на то, что происходит вокруг него. Он живёт будто в своей собственной вселенной, в которой другие люди — лишь декорации для антуража. Мельтешат себе на заднем плане, как мошки, мешая ему наслаждаться его одиночеством, привязываются к нему, говорят о своих чувствах, обнимают, целуют, лезут в душу, а ему это всё не надо. Для него это всё слишком сложно.              Ефим закрывает вкладки с рецептами, потому что на кулинарное развитие он сейчас точно не настроен. Он включает недосмотренный сезон «Мастер шеф», который они с Эдиком хотели посмотреть вместе, и отключает голову. Просто потому что если позволит ей работать и генерировать мысли ещё хоть немного — точно слетит с катушек.              Эдик возвращается поздно. Ефим бросает взгляд на часы и видит четыре ровных нуля. Полночь.              — Чё не спишь? — спрашивает Эдик почти с порога, проходя внутрь комнаты и разминая шею. Ефим на него не смотрит, взгляд от экрана не отводит и хочет сделать вид, будто очень увлечён просмотром. Были бы наушники в ушах — было бы эффектнее. Не отвечает. Эдик ждёт ещё несколько секунд, а затем вздыхает и идёт в ванную, чтобы, вероятно, принять душ. Ефим с места не сдвигается, но взгляд поднимает, когда хлопает дверь. Тоже вздыхает и качает головой. Такое детское поведение нервировало его самого, но иначе он не мог. Ему казалось, что таким образом он сможет показать Эдику, как он вынуждает его себя чувствовать.              Когда тот выходит из ванной в пижамных штанах и старой толстовке, Ефим напрягается, весь в струнку вытягивается, но взгляд снова устремляет в экран. Эдик бродит туда-сюда, выполняя какие-то рутинные действия: убирает одежду в шкаф, развешивает мокрое полотенце на спинке стула, раскрывает одеяло на своей кровати и взбивает подушку. Ефим же, пользуясь отвлечённым вниманием Эдика, поглядывает на него изредка исподлобья.              — Ну, что такое? — наконец-то не выдерживает тот, и Ефим аж вздрагивает.              — Что? — тупо повторяет он, всё же глядя на Эдика в упор. Он замер у своей кровати, руки в боки, смотрит на Ефима с толикой осуждения.              — Хочешь говорить — говори.              — Типа тебя ебёт, что я хочу, — негромко бормочет Ефим, опуская голову и снова глядя в экран, на котором участники бегают по кухне как угорелые, пытаясь приготовить что-то годное. Ну, прям мастершефовская классика.              — Блять, Фим, — устало вздыхает Эдик. Не злится, что странно, а действительно отвечает будто на пределе своих сил. Ефим ничего не говорит. Ставит выпуск на паузу и закрывает крышку ноутбука, однако головы не поднимает, так и остаётся сидеть каменным изваянием.              — Ну? — торопит Эдик, но не требовательно, а как-то мягко, будто ожидая от своего ребёнка первых слов.              — Я хочу, чтоб ты знал, что если я тебе больше не нравлюсь или ты по какой-то причине изменил обо мне мнение, то ты можешь мне это прямо сказать в лицо. Я не сахарный, как все считают. Истерику закатывать не буду, просто мирно всё решим. Я могу даже обратно с Сашей комнатами поменяться. Или с Никитой твоим. Или ещё с кем. Просто, блять, не убивай меня своим игнором, окей?              Он выпаливает всё практически на одном дыхании, а затем только поднимает взгляд на Эдика. Тот всё ещё стоит у своей кровати, но выражение лица у него растерянное, будто он не ожидал такого взрыва на ночь глядя. Он несколько раз моргает, потом сглатывает, потом хмурится.              — Ты чего, дядь? — произносит невнятно. — Конечно, ты мне всё ещё... Что за бред?              Ефим вздыхает и отмахивается, понимая, что ничего адекватного после подобной фразы уже не услышит. Он снимает ноутбук с колен и встаёт с кровати. От долгого неудобного положения затекли ноги и теперь неприятно ноют. Теперь ещё и это.              — Нет, стой, — Эдик хватает его за руку, когда он хочет пройти мимо в сторону ванной. Его взгляд обеспокоенный не на шутку.              — Если ты о том, что мы больше не работаем вместе на конкурсах, то так надо. Ну, чтоб не подумал никто... — говорит он. Ефим стоит на месте и не вырывается, хотя очень хочется. А ещё в равной степени хочется Эдика обнять, поверить ему снова и просто забыться в его руках. Пофиг, что есть какой-то Никита. Пофиг, что есть какие-то сплетники за дверью этой комнаты. Пофиг, что на камерах им действительно надо сдерживать себя. Не пофиг только на то, что Эдик сейчас тут, говорит с ним и держит мягко за запястье.              — Мы всё ещё... мы, — добавляет Эдик и смотрит на него так уверенно. Ефим сглатывает ком в горле.              — Что-то изменилось, — произносит наконец-то он. — Не только на камеру. Ты вот, вроде, тут, а будто вовсе и не тут. Чем дольше длится этот проект, тем дальше ты отдаляешься. В чём дело?              Теперь Эдик взгляд отводит. Отпускает его запястье и усы потирает, как обычно.              — Нам нельзя отвлекаться, — говорит он спустя несколько невероятно долгих мгновений. — Несмотря на всё, что между нами произошло, конкурс есть конкурс.              — Вот как? — Ефим даже брови приподнимает от удивления. — То есть теперь ты во мне только соперника видишь? А Никита или Саша пришли просто за тебя поболеть?              — Бля, ты не понял, — качает головой Эдик, но Ефим выставляет вперёд ладони, чтобы его остановить.              — Да всё я понял. Больше тебя трогать не буду, иди к своей победе спокойно. Только напомню тебе, что мы на Мастер шеф, а не в Голодных, сука, играх, и проигрыш не будет означать конец жизни или света.              Эдик хмурится, будто не понимая отсылку, но Ефиму уже плевать. Он разворачивается, чтобы уйти, но тут же снова останавливается, когда Эдик повышает голос:              — Ну, да, мне важен этот проект и мне хотелось бы в нём победить, — в его интонации слышится такое непривычное отчаяние. — Но мне просто кажется, что для тебя это всё просто развлечение какое-то. Как курорт. А я — твой курортный роман.              — Что? — от возмущения Ефим задыхается. От возмущения и от внезапного приступа смеха. Он смотрит на Эдика, как на инопланетянина, и не сможет сдержать нервный смешок. — Ты вообще нормальный так думать?              — А что, я не прав? — не сдавая обороты, напирает Эдик.              — Представь себе — нет.              — Я просто не хочу, чтобы ты меня использовал, — фраза слетает с уст Эдика слишком необдуманно и резко. Ефим замирает с приоткрытым от удивления ртом, абсолютно поражённый. Правда, выплывшая наружу, больно бьёт по сердцу и по голове.              — Фим, я не то имел в виду... — пытается как-то исправить ситуацию Эдик, но Ефим снова прерывает его одним жестом руки.              — Мы больше не будем об этом говорить, — он пытается не показывать, как его задели произнесённые слова. В глаза Эдику не смотрит и судорожно вспоминает, куда вообще шёл и что хотел делать. Отмирает и идёт в сторону ванной, не давая Эдику снова его остановить. Тот остаётся стоять посреди комнаты один. В его уже, наверное, не таком излюбленном одиночестве.