Средневековые традиции

— Ты правда носишь ребенка моего брата? — спросил Тахомару после долгого молчания. В это время они разглядывали друг друга и, кажется, оба остались друг другом довольны.       Микки старательно делала вид, что всей душой поддерживает лорденыша в чем бы эта поддержка не заключалась; Тахомару проявлял участие и назвал Хяккимару братом. Добрый знак. С этим можно работать. — Если ваш брат Хяккимару, то да, — серьезно ответила она.       Поданный чай был вкусным. Не тем безвкусным пойлом, который разливали в тавернах. Микки даже забыла на мгновение, где находится. Тепло напитка приятно согревало изнутри, на секунду ей почудилась, когда она прикрыла глаза, что снова дома в своей уютной квартирке, пьет чай после столь страшного в своей реалистичности сна; но голос Тахомару разрушил приятную иллюзию, возвращая в ненавистное средневековье: — И ты правда не знаешь, где он? — Я уже сказала вашему отцу — не знаю. — Ты действительно ненавидишь его, как говоришь? — Может, чуточку больше, — пожала Микки плечами.       Тахомару вздохнул, повертев в руках чашку. — Я не разделяю взглядов своего отца, — признался он с понурым видом. — Мой брат… мы могли бы расти вместе… то, что с ним сделал наш отец — не правильно.       Микки некультурно хлюпнула чаем, обдумывая свои слова. — А почему могли бы? У вас еще вся жизнь впереди. Конечно, Хяккимару никогда не сможет управлять землей, да и полководец из него выйдет аховый, но подспорьем может быть хорошим. Если вам хватит терпения объяснить ему, что острым концом меча надо тыкать во вражеских солдат и какие у всех ваших врагов знамена, то, думаю, вы с ним быстро подружитесь.       Тахомару взглянул на нее совсем по-другому, о чем-то задумался. — Ты не ненавидишь его, — с легкой улыбкой сказал Тахомару. Будто дитя застукал за кражей конфет перед обедом, ей богу, такой вид у него был насмешливый. — Я же беременна, — фыркнула Микки. — Конечно он меня бесит.       За спиной как-то странно хрюкнул здоровяк Хёго. Неужели он тоже находится в аналогичном положении? В смысле его девица тоже на сносях? Спрашивать об этом Микки не стала, сейчас надо заручиться дружбой с лорденышем. — Я хочу помочь ему, — со всей серьезностью сказал Тахомару. — Поэтому прошу, скажи, где он?       Микки вздохнула. Ну что за бестолковый? Правда думал, что, состроив милую мордашку, она ему душу откроет? Наивный какой… — Без понятия. Может, демонов гоняет, может, пытается выяснить пределы прочности нового тела. Жалко, знаете, если угробится так глупо во цвете лет. Кстати, чем он не угодил вашему отцу? — Не твое дело, — зашипела за ее спиной Муцу. Микки вздрогнула. Вот уж солдат при исполнении нашелся.       А вот Тахомару ничуть не обиделся. Даже выгонять своих подпевал не стал, видимо так доверял. И рассказал он уже знакомую Микки историю со своей позиции. Было интересно послушать третью сторону. Мать не обращала внимания, отец любил и души не чаял, а вот сейчас выясняется, что он душегуб — собственного сына захотел убить во славу сатане.       Микки сказала бы, что думает об этом, но оскорблять даймё все равно что сразу положить голову на плаху. Нельзя. Табу. — Знаете, Тахомару-сама, отец ваш неправ. Простите, но он смалодушничал, когда заключал такой контракт. Плохо, конечно, что были эпидемии и неурожаи, но можно было бы развить торговлю. У вас богатые леса — продавали бы пушнину, а вам поставлялось бы зерно из более плодородных провинций. У людей выработался бы иммунитет к болезням, а война… война — результат неправильного управления. — Да как ты смеешь! — снова огрызнулась в ее сторону Муцу, но Тахомару только строго зыркнул в ее сторону, как девица тут же заткнулась, отступив в угол. Микки сразу подумала, что сказала что-то не то, но останавливаться было поздно. — Так к чему я это все… Ах да! Любая проблема — решаема. А за помощь потусторонних сил приходится платить. На месте Хяккимару могли бы оказаться и вы, ваша мать, быть может в следующий раз ваш отец решит ваших собственных детей пустить в расход. А что? С Хяккимару не прокатило, может, получится в другой раз. А в чем они виноваты? В том, что война и вас коснулась? Так она везде эта война. Есть, была и будет. Таковы люди, а демоны тут совсем не при чем. Хяккимару не делает ничего плохого, отбирает у этой жизни свое. А когда все вернет, потеряет смысл жизни. Вот тут ему и понадобитесь вы. — Прости? — растерянно моргнул Тахомару, явно потеряв нить разговора. Микки вздохнула. А еще наследник лорда, блин. — Ну как же! Вы же братья — семья! Эти земли когда-нибудь будут вашими. Так позовите его, дайте ему дом, новую цель, скажите, что он нужен вам, и он сделает все, чтобы оправдать ваше доверие!       Микки не знала точно, так ли это. Хяккимару совершенно не походил ни на одного человека, какого Микки когда-либо знала. Его душа — потемки. И даже то, что она спала с ним и носила его ребенка, не приближало ее к пониманию. Но он согласился пойти вместе с ней в Нагасаки, пользовался любой возможностью, чтобы прикоснуться к ней и будто молчаливо всегда ждал ее позволения на это. Сейчас думая обо всем этом, детали очень ярко вставали перед Микки, и она корила себя, что не замечала всего этого прежде. Хяккимару был сложен, но одновременно и очень прост. Микки и сама не замечала, как каждый раз ненавязчиво подталкивала его к принятию правильного, по ее мнению, решения. — Кто ты такая? — вдруг спросил Тахомару. — Ты о многом знаешь. Твой отец, должно быть, был самураем. — Крестьянином, — растерянно ответила Микки. Конечно — она же из будущего, знает таблицу умножения и как заключать выгодные сделки. Откуда бы это знать крестьянской дочке?       Секундой позже Микки подумала, что ей следовало сказать, что да — самурая. Кто бы это проверил? Еще мгновением позже вспомнила о законах, что нельзя выдавать себя за того, кем ты не являешься, наказание — смерть. Тем более у самого замшелого самурая есть фамилия и клановый реестр, где записываются все рождения, смерти, свадьбы и подарки от вышестоящих персон.       Даже Хяккимару не мог называть себя фамилией Дайго — он был не признан отцом. Скажи он кому, кто его воспитывал — тут же станет изгоем. К счастью, Хяккимару был мечником, а о том, чем занимался его приемный родитель он и знать не знал. Поэтому просто бродяга, странник. Даже не ронин. — Он мог пойти к храму или к Банмон, — вслух начал рассуждать Тахомару. — Как думаешь, куда наиболее вероятно он мог отправиться?       О Банмон Микки слышала краем уха. Там-то как раз и поселилась девятихвостая лиса. А храм… Там началась вся эта история. Микки подумала, что Хяккимару мог бы захотеть после победы над демоном посетить это место.       Но ей нужно показать, что она полностью поддерживает Тахомару, что верит его братским чувствам и всей душой желает помочь, но при этом отложить счастливую минуту знакомства братьев на более длительный срок, пока она сама не поговорит с Хяккимару и не подготовит его к таким жизненным потрясениям. Но на что сделать ставку?       Живот слабо потянуло, так неприятно… но это все нервы. Надо просто успокоиться. Машинально приложив руку туда, где больше всего скопилось неприятных ощущений, она накрыла ладонью свой живот. Медленно и глубоко вздохнула, решаясь. Пауза затянулась. — Мы обсуждали, что стоило бы посетить храм. Думаю, он мог отправиться туда.       Тахомару кивнул. Дал какой-то знак своим людям и те покинули их, оставляя наедине. В тот момент, когда появившаяся на мгновение полоска света от отодвинутых сёдзи осветила пол, Микки была готова сорваться с места и побежать куда угодно, лишь бы быстрее убраться подальше от этого места, но с хлопком двери закрылись, возвращая привычный полумрак. А вместе с тем, как полоска солнечного света исчезла с пола, Микки показалось, что вместо двери, это захлопнулся капкан.

***

      С Нуйнокатой Микки знакомиться не то, что не хотела, но не думала, что это произойдет почти сразу же, после разговора с Тахомару. Женщина сама позвала ее. Застав ее за молитвой, Микки вежливо подождала снаружи, пока ей не позволили войти. — Ты жена моего сына? — спросила ее госпожа. Голос дрожал, звенел, будто колокольчики, будто женщина с трудом сдерживала слезы. Но лицо было бесстрастно-печальным, как годами до мелочей выверенная маска, приросшая к настоящей личности настолько крепко, что уже было не отодрать. Даже нарисованные бровки были не способны изменить впечатление от читаемой бесконечной скорби в темных глазах.       Нуйноката сидела прямо, расправив плечи, как и подобает женщине из клана самураев. Микки знала, что где-то в складках этих многочисленных одежд припрятан кинжал и пару пузырьков с ядом. Женщина-самурай должна была уметь защитить себя и свой дом. Хотя по Нуйнокате нельзя было сказать, что она способна на какой-то решительный поступок, кроме, как ритуального самоубийства. Но это уже впиталось в структуру ДНК и вскормилось с молоком матерей — честь — это у самураев было не отнять.       Микки почувствовала необъяснимое отторжение по отношению к этой женщине почти сразу же, как увидела выражение ее лица. Она не любила такой тип людей, которые могли только ныть и лелеять свою боль, считая это сосредоточием жизни. Поэтому в ответ на вопрос Микки только кивнула. — Я так рада, что он жив, — выдохнула Нуйноката, лицо ее тут же преобразилось, будто с плеч упала непосильная ноша. — Рада, что у него есть кто-то важный, что он не один.       Микки не знала, что сказать. Ей казалось, что она стала свидетелем тех эмоций, видеть которые не должна, будто присутствовала при чем-то, о чем потом никто из них поговорить не сможет. Да и что от нее хотела эта женщина? Посмотреть? Ну, посмотрела, дальше-то что? Это не вернет Хяккимару восемнадцать лет абсолютной тишины, ее раскаяние не даст ему того, чего он лишился.       Не поживи Микки в этом времени, не узнай она о его обычаях, то презирала бы эту женщину. Она же мать — как она могла так легко позволить сотворить такое со своим ребенком? Будь она на ее месте, то зубами бы перегрызала всем глотки, кто посмел бы покуситься на бесценную жизнь. Но женщины в этом времени — второсортны, не должны иметь своего мнения, а все их желания были направленны на счастье и благополучие мужа. Он их господин, и только он мог знать, как лучше.       Микки не должна была винить Нуйнокату за бездействие. Но винила, что, родив здорового ребенка, все же лишила его своей поддержки, недолюбила, недодала…       Ей было одинаково жаль и Хяккимару, и Тахомару. Но что она могла сделать? — Надеюсь, с тобой хорошо обращаются? — с непритворным беспокойством спросила госпожа. Микки подняла на нее тяжелый взгляд. — Не плохо, — ответила она. — Зачем вы меня позвали? — Хотела увидеться с тобой. Ведь ты… — Я не ваш сын, — невежливо перебила ее Микки. Ей не хотелось ни о чем говорить с этой женщиной. — Но могу передать, что вы помните о нем и переживаете. Если, разумеется, меня отсюда выпустят.       Нуйноката поймала губами вздох, плечи ее поникли. — Я была бы благодарна, — тихо сказала она, прикрыв широким рукавом нижнюю часть лица, видимо, пряча дрожащие губы. — Ты тоже скоро будешь матерью, ты должна знать, как я люблю его…       Микки с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза. — Честно сказать, я пока не осознаю себя в этой роли, — вздохнула она, — может, позже придет. Я вообще была бы благодарна, если бы этого ребенка не было. — Не говори так, — упрекнула ее госпожа. Микки про себя чертыхнулась. — Дети — это дар богов, нельзя отказываться от их благословения.       Микки бы возразила, сказав, что боги тут совершенно не при чем, всему виной ее собственная глупость и жившая в ней не убиваемая надежда на авось, но это звучало бы как святотатство. Набожная Нуйноката этого не одобрила бы, а наживать еще одного врага в этом доме не хотелось. — Просто не ко времени, — вздохнула Микки. — Но я смирилась. Даже Хяккимару, вроде, стал более человечным. Может, орущий карапуз под боком его правильно мотивирует? — Хяккимару…* — с нежностью повторила Нуйноката. — Кто же дал ему такое имя… — Имя, как имя, — не поняла Микки. Вот он, наглядный пробел в образовании знати и крестьянина. — Знаете, с тех пор, как мы встретились, он очень изменился. Раньше он не слышал, даже не чувствовал. А теперь уже говорит, реагирует на бытовые ситуации. Вообще — он очень сильный...       Микки не знала, зачем все это говорила, но видела, как улыбалась женщина перед ней, как блестели ее глаза, и поняла, что поступает правильно. — А еще… у вас такие же волосы. У Хяккимару они здоровые и густые, как и у вас…       Разговор был долгим, продолжался несколько часов. Первоначальное впечатление осталось прежним. Нуйноката была склонна драматизировать, сохраняя лицо при плохой игре. В этом не было ничего удивительного: жизнь знатной дамы была так же трудна, как и скучна. От обилия свободного времени женщины всех народов, вероисповедований и времен строили козни соперницам, избавлялись от врагов, просчитывая ответные ходы и подстраивая хитроумные ловушки. Это было, как спорт, как нечто, что занимало все свободное время и во что уходишь с головой.       Искусство. Что это, как не победа интеллекта: свергнуть врага и при этом сделать так, чтобы на тебя никто и не подумал; хотя все всегда точно знали, чьих рук это дело, но как говорится не пойман — не вор…       Нуйнокате было против некого плести интриги. Новых женщин Кагемицу не завел, а, если и ходил к какой-нибудь куртизанке в чайный дом, то это обществом не возбранялось и на это смотрелось сквозь пальцы. Было совершенно нормально двум женщинам: законной жене и женщине из мира ив* сидеть за одним столиком, обсуждая одного мужчину. Сумасшедший мир с его сумасшедшими порядками. Микки была уверенна, что не потерпела бы такого отношения к себе. Но то была она, взращенная в культуре равноправия и уважения к личности, а здесь была средневековая Япония эпохи воюющих провинций; здесь мнение женщины не учитывалось.       Микки знала женщин, если и не лично, то слышала, которые пережили трагедию куда большую, чем Нуйноката. Но не сломались, боролись и стали победителями. Или заканчивали печально, но все же не сидели, как она, не лили слезы по несчастной судьбе. И хоть, не смотря на то, что Микки не считала, даже с учетом второй жизни, что пережила что-то такое, что сломило бы ее волю, тем ни менее, она точно не представляла себе ситуации, в которой могла бы превратиться в то, что сейчас сидело напротив. Нуйноката — слаба. Нуйноката не хотела бороться. Но рассказывала ей все, будто с ее появлением что-то прорвалось наружу. Микки было не жаль ее.       Вот эта женщина перед ней являлась матерью ее любимого человека и того высокомерного лорденыша, который, не смотря на разный статус, все-таки отнесся к ней по-человечески, а она не сделала ничего ни для Хяккимару, ни для Тахомару. Микки порывалась высказать госпоже, все, что думает на этот счет, но вовремя прикусывала щеку изнутри и пыталась абстрагироваться от этой ситуации. Ничего не изменится. А ее нахождение в этом доме сильно осложнилось бы, посмей она ляпнуть что-то оскорбительное. — Ты… хорошая девушка, — донеслось до Микки сквозь собственные беспорядочные мысли потеплевший голос Нуйнокаты. Микки подняла на женщину хмурый взгляд. — Понимаю, почему Хяккимару полюбил тебя.       Микки хотелось бы возразить, но она лишь сжала складки кимоно на коленях, запрещая себе отвечать на подобное. Это госпожу не касалось. Ни к чему ей знать все подробности их отношений с Хяккимару. Пусть думает, что они женаты, пусть выдумает себе красивую историю, где у них все было хорошо: было, есть и будет. Может, это успокоит ее, и Нуйноката, наконец, сможет жить дальше? — Знаешь… я никогда о нем не забывала…       Нуйноката прикрыла глаза, печально вздохнув. А Микки устала слушать ее, видеть, заставлять себя отвечать. Порыв поделиться с ней чем-то прошел, а дальнейший разговор превратился во что-то неприятное и тяжелое. — Все забывается, — возразила Микки, устав подбирать слова и выражения. Почему-то была уверенность, что ей ничего не будет за это. — Ваш сын вырос. Оба ваших сына уже взрослые мужчины. Отпустите их обоих. Будет легче.       Принесенный служанкой ужин, ели молча. Обеим женщинам было, о чем подумать. Хотя Микки захотелось о многом спросить, но каждый раз поднимая на Нуйнокату взгляд и видя привычно-печальное выражение на ее лице, она лишь качала головой. Ничего нового от нее не услышать, а ответы на собственные вопросы Микки могла додумать и сама.