Средневековые традиции

      На японских могилах было не принято возводить крестов: матери выкладывали горку из камней, но Микки этого не сделала. Зачем? Она не присутствовала даже на похоронах. Черт, какие похороны — ее ребенка просто закопали в неглубокую яму, без всяких ритуальных обрядов. Он родился недоношенным, не прожившим и часа. Она не спрашивала какого он был пола, на кого был похож, ей не хотелось этого знать. Когда он такой — обезличенный, было немножечко проще пережить это.       Она не плакала, когда сбивчивым шепотом Дороро рассказывала, что ее роды были тяжелыми, ребенок родился раньше срока и был уже почти мертв, а она сама провела на грани целых трое суток, потом еще несколько лежала без сознания. Она пережила тот день, ее ребенок нет.       Нет, она не плакала, только внутри стало очень холодно; смертельная усталость обрушилась на нее с такой силой, что ноги подкосились, и она привалилась к стене, пытаясь сохранить вертикальное положение. — Его уже… похоронили? — прервала она сбивчивую речь Дороро, когда девочка, взволнованно вскочив на ноги, пыталась найти слова утешения. Дороро замолчала, но все же кивнула.       Микки прикрыла глаза. В мыслях было пусто: все было непривычно. Босым ступням было зябко, она то и дело поджимала на ногах пальцы, впрочем, холода как такового совсем не ощущала. Непривычно было и отсутствие живота, к которому уже успела привыкнуть. Кимоно вдруг стало как-то слишком большим, пришлось завязать пояс потуже. От ткани пахло как-то странно; наверное, Дороро постирала его, но этот запах — крови и смерти — пропитал одежду и ее саму, от этого тошнотворного запаха было уже не избавиться. — А Хяккимару? — устало спросила Микки, но взволновалась, когда не получила сиюминутного ответа. Она с беспокойством посмотрела на Дороро, как девочка отводила взгляд, теребя в руках края плаща. — Его… что…? — Нет! — тут же встрепенулась Дороро, вскинув голову, она встретилась взглядом с Микки, и в больших темных глазах разбойницы, Микки увидела свое изможденное посеревшее лицо, на котором залегли тени под глазами. — Он… Тахомару-сама привез нас сюда. А потом… Демон и…       В этот момент Микки почувствовала, как что-то с силой сжало сердце, стало вдруг очень горячо и… И вдруг — все равно. Не было сил злиться, обижаться, спрашивать: почему? Для Хяккимару его тело и он сам оказались важнее, чем она, чем ее тело, которое корчилось в муках и страхе. Он бросил ее. И пусть! Хяккимару свой выбор сделал, и теперь ей предстояло сделать свой. — Отведи меня туда… — попросила Микки Дороро. — Где ты его похоронила…       Что ж, это будет ее уроком, самым жестоким, самым поучительным, но самым важным в ее жизни. Любви нет. Ее не было там, в ее будущем-прошлом, не было и в прошлом-настоящем. Она не сомневалась, что Дороро похоронила ее ребенка в одиночестве, рыла голыми руками мерзлую землю, наверняка содрала ногти, но старалась, как могла. Микки не смотрела на ее детские мозолистые ручки — не хотелось. Спрятав их под плащом, Дороро старалась не высовывать их вовсе. Они медленно отошли от домика, спустились с пригорка до небольшой поляны. Там, среди бело-серого снега был свежевырытый холмик, прикрытый гнилыми пожухлыми листьями.       Микки не сразу нашла в себе силы подойти, остановиться над ним, а уж присесть и дотронуться рукой до земли — так и не смогла. Но простояла она так долго, думая ни о чем и обо всем сразу, потому что, когда за спиной нарочито громко хрустнула ветка, в лесу уже становилось ощутимо темно. — Ты в порядке? — услышала она голос Хяккимару за спиной, но не обернулась. Взгляд был прикован к свежему холмику коричневой земли, выделяющемуся грязным пятном на первом сероватом снегу. Ее ребенок был мертв, как и она сама, видимо. Прикосновение к ее плечу не вызвало никаких чувств, ей не хотелось уткнуться лицом в его плечо, разрыдаться на груди, выговориться. Вместо этого она повела плечами, сбрасывая чужие руки с себя. — Где ты был? — спросила она. — Когда я рожала, где ты был? — Брат нашел демона. Это тот самый.       Микки поджала губы, сделала глубокий вздох и, наконец, нашла в себе силы обернуться, посмотреть на Хяккимару. Он не изменился, значит не получил назад ничего. А, может, тот самый демон оказался хитрее. — Ты бросил меня, — ровным голосом сообщила Микки. Сил злиться не было, как не хотелось выяснять, кто прав, а кто виноват. Итог — вот он, лежит в земле — любовь, которой не было похоронена, чувства замерзли. Не осталось ничего внутри, чтобы это можно было как-то оправдать и понять. — Микки… — привычно растягивая ее имя, Хяккимару шагнул к ней, протянул руку, касаясь холодными пальцами ее щеки. Прикосновение отозвалось легким покалыванием, и острым разочарованием внутри. — Ты бросил меня, — повторила Микки, поднимая взгляд. — Бросил, когда был нужен мне больше всего. Наш ребенок мертв. А я… мне жаль даже мгновения, которое я тебя любила. Ты не заслужил этого!       Рука Хяккимару опустилась, повисла вдоль туловища, лицо побледнело. Микки догадывалась, как ранили его эти слова, но ей было все равно. Ее он ранил значительно сильнее. — Сестрица… — услышала она неверящий голос Дороро. Она вынырнула откуда-то из-за спины Хяккимару, посмотрела на нее растерянно. Все ли время она была там? — Ты просто расстроена, ты на самом деле так не думаешь, правда?       Микки вздохнула, поднимая голову кверху. Слезы обожгли глазницы, но Микки запретила себе такую вольность. Это того не стоит. Из серых низких туч повалил снег. Медленно падал, тая еще на подлете, но совсем скоро он не будет таять, покроет землю, укроет этот маленький, наспех вырытый холмик, а весной здесь вырастит трава. Может, придя сюда через пару лет, Микки уже не сможет найти это место, будет ходить туда-сюда, не представляя, где лежит ее сердце, а потом от злости саданет кулаком по дереву и наконец разревется, как полагалось реветь, только услышав эту страшную новость.       Но это будет потом, а сейчас она разворачивается спиной к тем, кто стал ей семьей и уходит, приказывая не оборачиваться. Оглянется — простит. А он не заслуживает этого. Он предал ее, но на сей раз предательство было слишком тяжелым ударом, чтобы просто так закрыть глаза на это.       Она была одна — всегда в этой страшной жизни, а впереди по-прежнему была неизвестность. Вот только теперь Микки не боялась ее. Судьба привела ее сюда, отняла все, что она полюбила, что считала дорогим и важным, и, если теперь она потребует украденную жизнь, что ж, Микки с радостью вернет этот дар. Больше цепляться за нее она не хотела.