Не могу дышать, Но сердце знает, Как хочу кричать, Что это значит? Только мы одни На целом свете Верили в любовь, Любовь на веки.
— Активировался камень чудес бегемота, тот, что якобы сгорел при зачистке Хранителей дофига сколько лет назад, — выдал он. — Выживший Хранитель начал читать первое заклинание, которое готовят перед началом получения силы Бога. Меня убивают. Фразы прозвучали одновременно, буквально слово в слово, донося страшную правду в одну и туже минуту. Но правда иногда непонятна и неприемлема, ложь лучше, а осознание жёстче. Первым, что пришло в голову Плагга, была мысль о том, что у него начались глюки, и это какой-то потусторонний голос в его изрядно побитой башке. Вот только голос Тикки он не смог бы спутать ни с каким другим. А испуг в её глазах и дрожь в теле говорили о том, что его услышала она, а он услышал её. — Что, прости? — Плагг неверяще посмотрел на девушку. — Я почему-то не почувствовала силы Снуффула, камень бегемота починить почти невозможно, — выдавила Тикки, то скалясь от боли, то пытаясь улыбаться, чтобы успокоить сородича. Плагг моргнул, с секунду пытаясь понять, почему эта… вредная женщина переводит тему, как ни в чём не бывало, вместо того, чтобы просто сказать, что произошло! Вначале говорит что-то о заклинаниях, теперь меняет тон разговора, и ещё старается сделать загадочный вид, якобы его рассказ важнее. Он вообще кроме активации сил Снуфа — квами быка, больше ничего не ощущал. И это бесило ещё больше. — Всё-таки какой-то дедулёк-Хранитель жив? — Плагг склонил голову, совсем не понимая, как реагировать на признание, — Ты уверена? Может, ты спутала с той болью, которая присутствует при делёжке энергии? Ну, когда ты Маринетт из сна доставала… Тикки, не молчи. Тикки вздрогнула от его напряжённого голоса, уже жалея, что сказала о Хранителе. Для Плагга тема о её убийстве была точкой пика, больным местом, давлением. Лучше бы сказала ему, когда пришла в чувства, а не сейчас, будучи похожей на зомби: бледная, трясущаяся, вспотевшая. А зная, как Плагг реагирует на любое её плохое самочувствие, это состояние было худшим… Одно она знала точно: чувство о том, что заклинание читают и Хранитель жив, более того, уже губит её, было не ошибочным. А стопроцентно точным. — Знаешь, я думаю, что брелок Снуфа починить практически нереально, но… — Тикки, не доводи меня, — Плагг предупреждающе опустился на колени, пытаясь словить взглядом глаза девушки. Ну начала, так пусть продолжает, зачем эти грёбаные переводы темы?! — Я просто почувствовала, что у меня истекают силы, а потом уже поняла, что Хранитель читает заклинание из главы о получение силы Бога, — быстро сдалась девушка, а когда Плагг нацелился пнуть кулаком стену, Тикки тут же добавила: — Не ори… пожалуйста. Брюнет задержал на ней зрительный контакт, больно облокачиваясь второй рукой на её колено, а первую рывком убирая от стены. — В прошлый раз я тоже не стал орать, — он сжал волосы у самых корней, оголяя клыки в белоснежной улыбке и отображая на лице такой ужас и горе, что Тикки притянула его голову к себе, уткнувшись лицом в волосы. Прошлое опять преследует. — Помнишь, чем это всё закончилось? — Мы стали квами навсегда, — Тикки потёрлась носом о его ухо, — но мы же живы, здоровы… — Тикки, блять, ты издеваешься?! — Плагг оторвался от неё, раздражённый такими наивными словами. Брюнетка ступила глаза в колени, стараясь не показать, насколько боль от магии режет её лёгкие, — Ты умерла! Ты погибла из-за тех мразей, а я ничего не мог сделать! И сейчас, когда я прошу подробно рассказать о том, что ты почувствовала, ты молчишь! Просто тупо молчишь, говоря, чтобы я не орал. Да я захочу, в труху всё сравняю, тебе ли об этом не знать. Может, ты прекратишь жалеть меня? Может, выкинешь свою гордость и начнёшь говорить? Почему ты не даёшь мне тебя защитить? Почему, когда повторяется вся эта хуйня во второй раз, ты опять строишь между нами стену?! — Плагг метал молнии. Его на части разрывало от осознания того, что повторяющаяся ситуация, когда его любимую уничтожают, снова врезается в их жизни. Что добрячка Тикки снова играет роль спасительницы и верит, что всё будет хорошо. Да он не сомневается, что все будет тип-топ. Он всё сделает для этого, нужно лишь чтоб она сама эту стену защиты и обережения от страшных новостей сломала, а не он бился об заклад, мечтая достучаться до любимой. — В прошлый раз ты меня и спас, — Тикки в край смутилась, прогинаясь под криками брюнета. Её тошнило, болела голова, хотелось обдумать новости из настоящего, а не зацикливаться на прошлом, которое смогла отпустить она, но никогда не забудет Плагг. Прошлое прошло. И Плагг этого не понимает. — Ха, но мои силы тебя вначале и погубили, — прошептал брюнет, забив на Снуфа и его активацию. Проблемой было даже не это. А то, что у этих людей во главе с Марленой на них большие планы. Его уже трясло, когда один за другим врезались в память события последних дней: мучающиеся Маринетт и Адриан, страдающая Тикки, спящий и раненный Нат, старший-Агрест и волнующееся за дочь Дюпен-Чены, сплошной кавардак в расследованиях, нападение, такая белая и изнеможённая Тикки… — И цену за свою жизнь всё равно заплатила ты. Плагг стал посреди коридора, делая во лбу Тикки взглядом дырку. — Цену, которую не смог заплатить я, — добавил он, делая шаг ей навстречу, когда девушка принялась подниматься, чтобы закончить пустой трёп. — Ты же знаешь, почему платила именно я, — брюнетка выплюнула эти слова, облокачиваясь на протянутую ладонь возлюбленного. Её уже достали эти постоянные упрёки любящего её до безумства Плагга, которому чтобы сказать какую-то важную вещь приходилось подготавливать часами текст и речь, или говорить прямо в лоб, а потом выслушивать гневные тирады, — пожалуйста, давай не об этом. — Как только те, кто делают это с тобой, — он посмотрел на дрожащие плечи и бледные щёки, — задохнутся в крови, отхаркиваясь своими избитыми органами, так сразу, — Плагг еле удержался добавить: «как и прошлые, задохнувшиеся в клубах катаклизма». В этот раз он разорвёт обидчиков голыми руками. Потому что никто, никто кроме него не знает, через какой ад они прошли вместе с Тикки миллион лет назад. Что видела она, и какие страдания выпали на его долю. И он никогда не расскажет Тикки, что раскатаклизмил к чёрту всех её убийц… … одним из которых был сам… — Не говори так, — Тикки царапнула ногтями пальцы, выравнивая дыхание, когда силы начали возвращаться, — Не говори, — она стиснула зубы, словно обжигалась огнём, а не его такими грубыми, хладнокровными и беспощадными словами. — Буду, — Плагг столкнулся с любимой взглядами: один из которых был горящим, а второй молящим, — Я раньше думал, что психов надо лечить. Но нет, таких психов, как Марлена — надо убивать, — брюнет с упёртостью посмотрел на обмякшую в руках девушку. Тикки сглотнула, уставая бороться со словесным потоком напарника. Плагг во многом слушался её, подчинялся везде и всюду, можно даже сказать, что иногда становился каблуком, пьянея от своей любви к ней. И Тикки было за это стыдно… Но когда речь заходила о их не совсем счастливом и ярком прошлом, а ей или кому-то из близких Плагга угрожала опасность… он был неуправляем. И протрезветь мог только после исполнения своих обещаний. Всегда. Пока не дойдёт до финала и финишной прямой, его не отрезвить. Даже ей — той, что владела им и была предначертана ему судьбой. Той, что воскрешала и излечивала людей, той, что могла убрать любую разруху в городе и подарить светлые эмоции, той, в руках которой хранилась самая мощная сила на свете — созидание, да, именно ей, не удавалось утихомирить пыл этого мальчишки. Тикки провела тонкими пальчиками по краям капюшона кожанки Плагга. — Плагг, пожалуйста, — Тикки замолчала, обдумывая свою речь, что кошками скребла по душе, — Давай больше не поднимать этой темы. У нас есть настоящее. И мы нужны Маринетт и Адриану, мы нужны ребятам, Габриэлю, Натали. Мы победим, обязательно победим, слышишь? — ей стоило титанических усилий схватить его за грудки. Тикки зашипела, — Поклянись мне, что ты прекратишь вспоминать. — Сядь, — Плагг резко снял её руки со своей груди, в то же время мягко, но жёстко приказывая: — Успокойся. — Нет! Поклянись! — Тикки до желчи изнутри хотелось заорать, и лишь тот факт, что её истошный вопль разнесётся по всей больнице громким эхом, ставил тормоза на зашкаливающие эмоции, — Поклянись, что никого не убьёшь, умоляю тебя. Пойдём к Маринетт, поговорим о снах, расскажем о Марлене, а помнишь, я обещала сказать о том, что случилось при нападении и обстреле? Так вот… Плагг смерил её таким многозначительным взглядом, где сразу передавалось множество разных просьб, одной из которых было желание, чтобы она молчала. Ему сейчас не нужны рассказы об обстреле, не нужны пустые разговоры, сейчас, кажется, ему не нужно ничего кроме неё. Тикки чувствовала, что щёки стали мокрыми, что испарина на лбу превратилась в водопады, что её попытки поговорить о настоящем провальны. Девушка вжалась в стенку, втягивая носом слёзы, которые уже катились везде, куда только не попадая. Плагг понял, что перегнул палку, в два шага оказался рядом с любимой, хватая одной рукой её за талию, а второй за шею, прижимаясь к ней всем телом. Она не должна плакать из-за него. — Тише, всё хорошо… — Плагг тяжело задышал ей в самые губы, — Слышишь? Надерём мы им задницы, только не реви… ещё и на свадьбе пацана и Принцессы шампанское выпьем. А ты в каком платье пойдёшь? Чур с закрытым декольте, а то я ревновать буду к любому столбу… эй, Тикс, посмотри на меня! Тикки разрыдалась. Кашляя в его кожанку, обливая слезами шею возлюбленного. За все эти годы, находясь рядом с Маринетт и давая ей силы, Тикки впервые сломалась. Слёзы просто накрыли её глубокой и холодной волной, заштормив по венам. На её глазах ранили двух близких ей людей, которых она сама и втянула во всю эту дичь, подставив под пули, сама она, кажется, убила человека, её маленькая подопечная проходит во снах настоящий ад, где Маринетт должны изнасиловать, а теперь ещё эти видения про заклинания, тирада Плагга… — Боже, как же я устала, — Тикки крикнула в голос, с рыком хватаясь за Плагга, как за спасательный круг. Брюнет тяжко выдохнул, решая прибегнуть к последнему способу привести Тикки в чувства и взял её за дрожащий подбородок, втягивая в поцелуй — обычно, это всегда помогало. Ей, по крайней мере, всегда. Плагг аккуратно, словно пробуя на вкус незнакомую конфету, накрыл своими губами её мягкую кожу. Он мял и посасывал её нижнюю губу, пытаясь остановить надрывные всхлипы, что всё равно вырывались из её грудной клетки. Губы сминали, терзали, пытались слиться в единое целое. Тикки ответила сразу же: жадно, требовательно, резко углубляя поцелуй. Она водила языком по его зубам, дрожала от того, какие мурашки вызывали его руки на её талии и задыхалась от недостатка кислорода в лёгких. Поцелуй получился мокрым, влажным, солёным, вперемешку со слезами, вперемешку с сильными чувствами, острой болью, выточенным страхом, горячим отчаянием, дикой нуждой друг в друге, многовековой любовью. Тикки оторвалась первой, прерывисто дыша и с припухшими губами припадая к его щеке. — Спасибо, — тихо прошептала она, повиснув на сородиче. В её внутреннем мире стало как-то спокойней, тише, лучше. Наверное, поцелуй был не просто какой-то интимной вещью и выражением чувств, но ещё и таблеткой от нервов, успокоительным. — Я же знаю, что тебе это помогает, — он усмехнулся, облизав губы, почему-то вызвав на лице возлюбленной предательский румянец. Тикки помогало. Ему не поможет никогда. Плагг закрыл глаза, пока девушка успокаивалась на его плече, бормоча что-то о кошачьих проказах. Но не от усталости смыкались его веки, а от душевных страданий, что острыми кинжалами вонзались в самые потаённые участки его души. Несколько тысяч лет до нашей эры: Они были молодыми, неопытными, «зелёными», в какой-то степени даже слабыми, только вставшими на путь геройской жизни существами. Они могли жить людьми и превращаться в квами, когда будет угодно, а не когда закончатся силы и потребуется подзарядка. Они могли целоваться на закате, встречать в обнимку рассвет, строить планы и не подозревать, что скоро всё это исчезнет, что ни черта не сбудется, а вся их молодость и роскошь быть рядом будет выжжена дотла их же руками. Навсегда. Они впервые брали себе подопечных, получив одобрение от древнего Хранителя самим выбрать напарников-супергероев. Это был их первый***
С тобой я не могу, и без тебя никак. Mой самый лучший друг и самый злейший враг.
Адриан совсем не понимал, что происходило. И первой его мыслью были воспоминания из рассказа Натали о снах. Если мама видела будущее и у них с Маринетт существует какая-то магическая связь, значит ли это, что Маринетт видела какой-то фрагмент из будущего, где он в чём-то провинился? И теперь обиделась, и умоляла исчезнуть? Агрест мотнул головой. Он бы никогда не смог причинить Принцессе вреда, чтобы она находилась в такой истерике. А Маринетт не стала бы орать по пустякам… или во всём виновато его кошачье альтер-эго? К чему эти подушки, резкий испуг и крики о кастрировании? Адриан внимательно проследил за потрескавшимися губами девушки. А ведь ещё до разговора с Плаггом они выглядели только бледными… неужели ей приснилось что-то настолько страшное с его участием, что она искусала губы до крови? Адриан скрипнул зубами. Снова! Снова из-за него она чувствует боль и мучается. Снова это гложущее чувство, что когда ей было плохо, он лишь и делал, что трепался языками с Плаггом! — Маринетт, давай поговорим… — Адриан сделал новую попытку. — Исчезни! — Маринетт, это же я, Ко… — Проваливай! — девушка мёртвой хваткой сжала в руке пустой шприц, как будто собиралась им защищаться. От своего же напарника Кота. От хотя бы своего друга Адриана Агреста… Руки Адриана сами по себе затряслись. Его избивала мелкая дрожь, и блондин уже терял связь со временем, боясь сейчас совсем разрушить их висящие на ниточке отношения. Но в тоже время, это единственный шанс расставить все точки над «и». Он много раз говорил ей о своих чувствах в живую. Он много раз говорил это ЛедиБаг, и ни разу не признался Маринетт. Так может быть, пора? Даже если это станет последней каплей, и он узнает, что Маринетт не любит его больше ни в каком обличие? — Уходи! — Маринетт, я люблю тебя! — Даже если я скажу, что в моём сне ты убил меня? В палате на время образовалась пауза, разбавляемая тихими всхлипами покрасневшей Маринетт, вжавшейся в самый угол кровати. Адриану искренне хотелось верить, что он ослышался. — А… прости, что ты сейчас сказала? Адриан чисто по инерции сделал шаг к кровати любимой. — А-Адриан, — Маринетт застучала зубами, всеми фибрами тела ощущая парфюм Агреста всё ближе и ближе, — Исчезни. Пожалуйста, уходи. Оставь меня, я не верю тебе… Дюпен-Чен зарылась руками в распущенные волосы, накрыв лохматой копной красное и раздражённое лицо. Ноги забила мелкая дрожь. Возможно, ещё бы час назад она после фразы «я люблю тебя», сорвавшейся из уст Адриана, пришла в себя, смогла говорить, вышла из сна и завизжала от счастья. Сейчас было глубоко насрать. Потому что, когда человек, фотки которого ты целовал четыре года подряд, обнимался с его постерами, пытался пригласить на свидание и мечтал родить от него троих детей убил тебя, все признания не имели никаких цен и значений. Маринетт подняла на Адриана воспалённые глаза, шмыгая носом и пытаясь сдержать истерику. Зачем он признался? Узнал, что она была в него влюблена и теперь нашёл точку давления, чтобы заткнуть? Почему не ушёл, когда человеческим языком сказали проваливать? Или для него признание в любви пустой звук, так, способ остановить её крики? Маринетт хлопнула ресницами, выпуская на скулу горячую слезу отчаяния. Она хотела исчезнуть, хотела убежать, раствориться в пустоте, но не верить в то, что произошло во сне. Дюпен-Чен поджала под себя колени, пока молчащий Адриан буравил её взглядом. — И это был я? Я… — Адриан со свистом втянул воздух сквозь зубы, не решаясь произнести слова, которое одним своим звучанием вспарывало живот. — Убил, — смело и резко ответила Маринетт, сразу же вспоминая картинку из сна. Вот они пришли в кинотеатр, вот Аля разговаривает по телефону, шутит и постепенно, втягиваясь в разговор, у них в какой раз за год начинаются недомолвки на счёт Адриана, из-за чего Маринетт остаётся одна в холодных стенах синего зала, когда подруга-репортёрша убегает за шторку поговорить с парнем. — Ты хочешь быть со мной? — Маринетт вздрагивает и испуганно оборачивается назад, видя перед собой две фигуры: Нуара, держащего шест на готове, а напротив него Адриана, в руках которого два пистолета. Один в упор смотрит дулом на Дюпен-Чен, второй на замеревшего Нуара. — Ты хочешь быть со мной… Из груди вырывается неопределённый звук. И девушка переводит взгляд то на фигуру в чёрном латексе, никак не двигающуюся, то на Адриана, в руках которого мелко трясутся пистолеты. Значит, тяжёлые. Значит, с патронами. — Ребят… — Маринетт протягивает это слово, как резину, воззираясь в темноте на двух людей, каждый из которых имел значимое место в её сердце. Иногда даже казалось, что они это сердце только вдвоём и рвали на части. Что они делают в пустом кинотеатре? Зачем пистолеты? Это неудавшаяся шутка и прикол от Али? Вот только чувство липкой тревоги нарастает стремительно быстро. Это не шутки… — Ч-что происходит? — Маринетт сглатывает, впиваясь ноготочками в бархатную обивку кресла. Она с каким-то не до конца определённым испугом смотрит то на Адриана, то на Нуара. Уже начинает казаться, что Адриан ничего не говорит, что губы его сомкнуты, что голос идёт откуда-то сзади. И Маринетт очень хочет верить, что это не Адриан, а, например, Феликс. Холодный, мрачный, отстранённый ледовый айсберг не от мира сего, чей взгляд прожигает ей лёгкие. Маринетт сейчас чувствует какую-то давящую на грудь боль. Как она может любить до беспамятства одного человека, и не различить его с другим? Да тот же самый Нуар — весёлый каламбурщик с тупыми шутками больше походит на культурного и собранного Агреста, чем эта замороженная картинка перед её глазами. Они как будто неживые. — К-кот… — Маринетт с замиранием сердца следит за Нуаром, вот только тот, как какое-то изваяние: он тоже не двигается, не шевелится, он тоже замер в непонятном, но словно глобальном ожидание, — пожалуйста, объясните, что произошло… Аля! Вот только Али тоже нет, а приторный голос опять повторяется, и снова губы Адриана сомкнуты, а Нуар застывает, как глиняная статуя, теперь даже кончик его шеста не подрагивает… — Но ты не будешь со мной! Эта фраза очень резко вырывается у кого-то изо рта, рассекая пространство и создавая в душе Маринетт вместо пожара настоящее цунами. И на этот раз она уже не может разобрать, что за голос шепчет всё это… И что, чёрт возьми, делают Адриан и Нуар, к чему пистолеты, что за игры в переглядывания, почему они молчат?! — Аля! Алечка! Если эта какая-то шутка, то она не смешная! Мама! Т-Тикки… Вот только в зале нет Али, нет мамы или любимой квами, ничего и никого живого, как кажется Маринетт. Здесь всё замирает, здесь всё постепенно исчезает, здесь только одна она живая, что ползёт к выходу на ватных ногах, а кресла никак не заканчиваются, а расстояние между ней и Адрианом с Котом увеличивается. — Тикки… — Маринетт делает попытку перепрыгнуть через сидения, как кто-то хватает её сзади и кидает на спинку другого ряда кресел. — Нет… В глазах на какое-то время возникает помутнение: чёрная дыра. А в груди предостерегающее чувство бежать из этого дурдома. Змейка кофты на её спине расстёгивается, резинка на брюках становится свободнее, а всё тот же хриплый и грубый голос, который говорил за Адриана, теперь руководит её телом. Над ней опять хотят надругаться. Это новый сон. — Кот! Адриан! Аля! Да хоть кто-нибудь… — Маринетт чувствует в себе прилива сил, адреналина и упорства. Ледяные и тонкие руки, что пытаются содрать с неё сзади кофту полностью, теперь хватают её не так. Не под самую кожу. Маринетт ещё может сражаться, — Пустите! Помогите! Аля! К-о-от! — Заткнись, дрянь… — волосы берут в захват у самых кончиков: сдёргивают резинки, рвут тонкие волосины, вызывают мурашки на макушке, — Слишком много говоришь! Маринетт убеждается в вероятности того, что в зале их пять человек. Потому что пистолет держит Адриан, потому что бьёт и хочет изнасиловать мужчина, говорит и кричит женщина, а не защищает её Нуар… Почему они просто стоят с Адрианом и не помогут ей? Почему их выражения лиц не меняются, почему вся эта ситуация кажется ей настолько абсурдной, что чувство самосохранения пока даже не спешит помочь ей? Брюнетка поддевает ногой соседнее сидение: его сидушка изворачивается и больно ударяет насильника по спине. — Ах ты шавка, стреляй! Её тянут за волосы и выгибают до такой степени, что Маринетт, очевидно, сломали спину… — Нет… — девушка сталкивается взглядом с Адрианом, у которого на мгновение дёргается бровь, а он сам снимает пистолеты с предохранителей, готовясь нажать на курок вначале того оружия, что направлено в сторону всё также не двигающегося Нуара, — Уходи! Слышишь, беги! Кот, умоляю тебя, уходи! Ух… ходи… Брюнетка вырывается, пытается укусить, ударить, ущипнуть, сделать также ужасно и неприятно своим мучителям. А какая-то досада от того, что она сейчас пешка в этой игре, царапает органы изнутри… Маринетт истошно вопит, по щекам текут крупные и горячие слёзы, затекают в рот и заставляют задыхаться, когда лёгкие забивают солёная вода и пыль, что кружит в помещение. На секунду Маринетт задумывается о том, что в чистом и городском кинотеатре может делать пыль, как из лёгких вырывается словно последний глоток воздуха… На весь зал звучат два яростных, звонких, пронизывающих до костей выстрела. Одна пуля её, а вторая пуля-дура его… Кота. — Ты мог уйти… — Маринетт выпускают из мёртвой хватки, и она, не удерживаясь на ногах от увиденного, падает на твёрдый пол лицом вниз. В голове сплошная неточность. Так не должно быть. Они как куклы, как марионетки, которых дёргают за верёвочки, руководят движениями и замедляют мысли. Почему Кот не ушёл, не увернулся, а упорно стоял и ждал выстрела? Выстрела почти в упор. Женский голос, больше напоминающий рёв каких-то двигателей и сирен, раздаётся в зале, когда Нуар наконец-то начинает шевелиться и клонить своё тело к полу. — Почему ты не ушёл?! — Маринетт барахтается на полу, не в силах встать и подбежать к напарнику, помочь, перевязать рану, убрать все чувства из головы о том, что это конец. Брюнетка зажмуривается и тянет к нему руки, а он всё также грустно улыбается и оседает по стенке вниз, — Ты не можешь этого сделать! Слышишь, говори, говори, давай, какую-нибудь тупую шутку, или скажи, что мы будем парой… ну, не молчи, Нуар! Не закрывай глаза! Ко-о-т! Маринетт бьёт руками по полу, совсем не замечая крови, что багровыми лужами течёт из её живота и мажет локти и ноги. Она совсем не видит, что неопознанные женщина и мужчина испарились, что Адриан куда-то отошёл, словно не убил человека, словно это обыденность для него. Маринетт не слышит звучания сирен, не слышит крика людей, женского визга и не чувствует своего ранения. — Я не смогу без тебя… я умру без тебя… — девушка начинает ползти, как на первой же преграде из сидений ей перекрыта дорога. — Зато умрём в один день… — Нуар держится за шею, из которой беспрерывно течёт алая жидкость. Он пытается шутить, подбадривать, даже не понимая, что попытка провальна, что это его последняя попытка, а Маринетт с ужасом разумеет, насколько наслаждается сейчас судьба-злодейка. Ведь пуля попала не в латексный защищённый магией костюм, а в шею, участок рядом с подбородком, где у Кота был один бубенчик и голая кожа, — зато в один день… — повторяет Кот. За эту фразу Маринетт и хочет его кастрировать, прибить, ударить, а потом крепко-крепко обнять и верить, что это не вещий сон. Она закрывает глаза, не чувствуя, как по свитеру течёт кровь, как бордовое пятно въедается в ткань, как Адриан подбегает к КотуНуару, подаёт ему руку, и они вместе быстро обнимаются… Она этого не видела.***
Адриан отошёл от кровати, еле придерживая себя на плаву и двигаясь к окну. Ему нужен воздух, глоток чистого кислорода, что не забит откровениями, признаниями и уничтожающими вызовами. Он просто не понимал, как реагировать, что сказать и о чём подумать. Он вообще не верил в то, что услышал. Агрест распахнул окно настежь, подставляя лицо под ледяные струи дождя, что били по щекам, царапали тело, мочили одежду и совсем не отрезвляли. Кровать Маринетт находилась в другом, противоположном углу комнаты, куда ветер и дождь совсем не проникали. У подоконника, где стоял Адриан, собралось уже столько луж, что можно было вымыть ими все полы. — Я не верю… — спустя секунд десять после первой своей фразы, что нарушила их молчание, Адриан добавил: — Даже если мною будут руководить, я не смогу тебя… — Агрест оскалился, вытирая рукой мокрое лицо, — я люблю тебя больше жизни, Маринетт. Девушка подняла на него заслезившиеся глаза, где сейчас жило столько противоречащих чувств, что Маринетт удивлялась, как ещё её не разорвало. Она тряслась не от того, что её в какой раз уже пытались изнасиловать, и не от того, что убили, а от того, что ей пока смутно верилось, как два любимых… да, любимых мужчины просто стояли на месте, изображая каменные изваяния. — Зачем ты говоришь о любви? — Маринетт закутала плечи в одеяло, расстроенно смотря на Агреста, — Адриан, если ты узнал о моей влюблённости в тебя и решил так остановить мои крики, то… — Я люблю тебя уже четыре года, Моя Леди, а узнал о том, что сама ЛедиБаг любит меня всего несколько часов назад, — он повернулся к ней лицом: в мокрой одежде, со слипшимися прядями волос, которые торчали гнездом на голове, как у одного её очень близкого человека. Тоже блондина. Грустная улыбка Адриана отобразила отчаяние: — Но, полагаю, после сна я не смогу тебя так называть? С плеч Маринетт спало одеяло, скатившись на пол. Губы девушки приоткрылись, а из груди вырвался полустон. Так её называл всего один человек, говорящий с той же интонацией, с тем же забавным кошачьим акцентом, который себе когда-то выдумал Нуар, когда они спасали Париж от одной девушки-переводчицы, которая попала во Францию, говоря с акцентом и, из-за того, что её никто не понимал, акуманизировалась. А Кот придумал этот акцент себе. А она его назвала дурачком… Маринетт молчала, пока Адриан насквозь пропитывался дождём, а она прокручивала тысячу и одну сцену в своей голове. Вспомнились свои глюки, когда она пришла в себя, чтобы сообщить о Феликсе, что приставал к ней, а ей начали мерещиться то Кот, то Адриан… Её глаза пририсовывали уши Нуару, а говорила то она Агрестом. Вспомнилась сцена с расстрелом. А ведь ей уже казалось, что взгляд Адриана холоден, что он как неживой, как Феликс, от которого так и чувствуется ледяное напряжение. —… мы многое прошли вместе, иногда я подставлялся под удары, решая тебя защитить, а на самом деле лишал поддержки, и ты сама сражалась со злодеями в одиночку. Да, уже за это я недостоин называться твоим напарником и… — Адриан говорил быстро, горячо, в свете луны и дождя возвышаясь крепкой фигурой на фоне окна. — Нуар. — Маринетт перебила его, уже утверждая свои слова. Адриан прекратил говорить, глядя на девушку своими зелёными, наполненными страхом глазами. Дюпен-Чен замолчала, спустила ноги с кровати, пытаясь встать и идти к нему. Она смутно помнила из рассказов Тикки, что та может и исцелять. Наверное, из-за её силы она не чувствовала боли после аварии… Маринетт тяжко выдохнула. Что с Натом, жив ли он, где родители, как обстоят дела с Таурром? Девушка еле подавила в себе желание засыпать Адриана вопросами и снова решила встать. Адриан не решался сделать хотя бы шага вперёд. Она уже крикнула на него, когда он приблизился и теперь это вообще казалось недостижимым и запертым. Славно грех. Маринетт сумела соскочить с кровати, но и исцеления Тикки было недостаточно для того, чтобы убрать вместе с ранением и неуклюжесть девушки. Маринетт поскользнулась на маленькой капле дождя, что попала на пол рядом с кроватью, и полетела прямо на Адриана, который уже оказался рядом, жутко смущаясь и хватая её за локти. — Прости, я не должен был, ты сказала не приближаться, но ты падала… — Адриан быстро затараторил, стараясь не смотреть на девушку, но рук не убрал, вместе с Маринетт ощущая, как по их телам пробегаю табуны мурашек, — это я виноват, что окно открыл, подожди… — Остановись, — Маринетт вцепилась в мокрый рукав его рубашки, из-за чего выжала ткань, а ей на босые ноги потекла вода. — Ты замёрзнешь, заболеешь, и опять из-за меня, давай, ты просила не подходить к тебе, я могу исчезнуть, — Адриан снова попытался усадить девушку на кровать и отойти, чтобы закрыть окно. Хоть он и был насквозь мокрым и ледяным, одна капля на коже, итак болеющей брюнетки, вызвала бы массу проблем. — Не уходи… — Маринетт двумя ладонями ухватила его за обе руки, тратя почти все свои силы на то, чтобы удержать его, — Пожалуйста, выслушай… это важно. Да посмотри на меня! Адриан по приказу не только любимой, но ещё и сердца, впился в неё взглядом. Уголки губ Маринетт дрогнули, а по щеке сама по себе побежала новая слеза, бомбочкой капая с подбородка на ключицы. Она увидела в этих глазах преданность, тоску, чистоту, тот самый зелёный оттенок «раскаяния», которым он смотрел на неё в тот вечер, когда отдал зонт, а Аля потом в шутку и назвала это раскаянием. Она видела в его очах желание что-то исправить и одновременно с этим смирение. Маринетт задрожала, тихо смеясь и сжимая в тисках руки Адриана. Сон был быстрым, стремительно прошедшим и оставившим какие-то размазанные сцены. Да, там был Адриан, был Нуар, были насильник и хохочущая женщина… — Какая же я дура… — брюнетка зажмурила глаза, впуская наружу ещё пару ручейков слёз, чем заставила Адриана в край смутиться. Девушка то плакала, то смеялась, то обзывала саму себя, и это совсем выбивало Адриана из колеи. Он ведь убил… её… казалось, что в это не верит уже даже Маринетт. — В моём сне Адриан Агрест стрелял в КотаНуара и Маринетт Дюпен-Чен… — медленно выговорила брюнетка, выжимая теперь второй рукав Агрестовской рубашки, — а в другом сне Феликс Грэм Де Ванили оказался предателем… Адриан дёрнулся, холодея от мурашек, проходящих по коже, когда Маринетт опасливо прикоснулась к его мокрой шее. И только потом начал осознавать слова девушки… Маринетт смотрела на Адриана уверенно, безумно радуясь тому, что в комнате не был включён свет, и её дрожащих пальцев и багровеющих щёк не видно. Она дрожала и боялась, находилась в смятении и очень сильно хотела вырезать из своей памяти воспоминания из сна. Вообще, только сейчас Маринетт осознавала, что сон был каким-то странным, необычным, не таким реалистичным, как все предыдущие. Складывалось впечатление, что кто-то брал и вырезал из разных снов отрывки, а потом лепил в этот единый, заставляя сходить с ума от надвигающихся героев, от жестоких людей, лиц которых ей не удаётся увидеть, от первоначальных эмоций… Ведь Маринетт всего на секунду задумалась о том, что Адриан может оказаться Феликсом, а когда орала на него в палате, совсем не взяла это в рассмотрение... У неё не было тех чувств, которые зарождаются у человека при потере близких людей, погибших на их глазах или того факта, что она сама умирала во сне… как будто она была марионеткой даже и здесь и не имела права на эмоции и ощущения. И от этого становилось ещё страшней. Когда уже Адриан готовился что-то спросить, а Маринетт потянулась назад, чтобы нарушить их слишком близкий контакт, над ухом послышался звон стекла и женский крик из тёмного угла.