***
В момент появления Глеба она стояла у окна и вычесывала локоны старым деревянным гребнем, подарком Дафны. Подобный, кажется, она видела и у Мефа — заглядывала как-то к нему в комнату, позвать на тренировку… Расчесывать было нечего — еще полчаса назад Таня благополучно применила одно из Гробынинских заклинаний по комплексному приведению внешности в порядок, но этот банальнейший процесс вносил в ее душу странное умиротворение; а еще выпустить чертов гребень из пальцев отчего-то никак не выходило. На Москву опускался багряный закат, и мерзкие бежевые стены внезапно оказались окрашены золотистыми оттенками — светящимися, умиротворенными, сияюще-теплыми. Ты долго, Глеб Бейбарсов. Я уже устала ждать. Бейбарсов остановился в паре десятков сантиметров от нее, но жар его тела преотлично ощущался спиной сквозь расстояние и тончайший шелк китайского халата. Ощущался куда лучше, чем прикосновение кожи к коже — по спине пробежал нервный холодок, и, поежившись, девушка продолжила вертеть треклятую расческу и теребить перекинутые через плечо волосы, в лучах солнца и вовсе ставшие какими-то огненными. Ожидая некромага, кроме халата она ничего и не надела, так что теперь чувствовала себя голой на эшафоте. Странное чувство. Таня проводила взглядом запоздавшего воробья, юркнувшего куда-то за строительную сетку, и, наконец, развернулась лицом к Глебу. А все же, забавно: она ему ростом и до подбородка не доходила, а ведь и ее низкорослой назвать было нельзя. Кстати, если смотреть на него с такой близости, можно даже разглядеть в его чернющих, как бездна, очах очертания зрачка. И это все — закат… В полумраке смотри, не смотри, не увидишь. Стук сердца, казалось, отдавался грохотом куда-то в область желудка. Вот — то, чего ты так страстно желала все последнее время, но отчего такая робость и такой страх, куда девалась вся хваленая решимость? Вот — он пришел и решил все за вас обоих, как ты и хотела, и ты снова сомневаешься?! Сама же звала… Вернее, ждала. Тихо здесь… Ничего не слышно, кроме грохота из ее же груди. Таня дернула подбородком и, помедлив, потянула за единственный узел, кое-как скрепляющий легкую цветастую ткань и только и ждавшую, чтобы с готовностью скользнуть вниз. Она проводила шелк каким-то отстраненным взглядом, лениво отпихнула его ногой и, решившись, сделала шаг к некромагу. Почему в этом взгляде, полном такой жгучей страсти, что хоть железо кали, она различает… вину?! Как он еще сдерживался и почему, непонятно, у Тани вот все существо сжалось в тугой болезненный комок. Расстояния больше не было, были только они — и она стояла перед ним совершенно без одежды, желающей чувствовать его каждой клеточкой обнаженной кожи. — Что желанно более всего… — глухо, точно эхом, произнесла девушка. Горячие ладони легли на ее талию и скользнули вверх по стану. — Глеб, — с трудом вздохнув, прошептала Таня, когда тот провел большим пальцем по ложбинке между грудей. Изумрудные глаза ее напоминали две огромные тарелки. Вся кожа покрывалась мурашками от одного его взгляда… Его рубашка расстегивалась на удивление легко, пусть пуговицы и оказались достаточно мелкими, а когда пуговиц не осталось, она дернула ткань с такой силой, что чуть не порвала. Солнце окончательно село. Взгляды они не отводили. Таня осторожно прикоснулась к его лицу сначала самыми кончиками пальцев — и, окончательно поверив в происходящее, обхватила выбритый подбородок всеми ладонями, а Глеб потерся о них, точно это касание было последним, что имело ценность в их мире. Если это место полно тьмы, пусть будет так, с этим ничего не сделаешь. Резиденция Мрака есть резиденция Мрака — и всего тепла Эдема не хватит, чтобы хоть как-то согреть это место. Но коварство коварством, зло и гордыня злом и гордыней, а одно никогда не отнимешь: между влюбленными, как правило, есть только свет. И неважно, что будет дальше — пусть этот свет впоследствии померкнет, пусть то, что происходит между ними, будет использовано в угоду вечной жажды власти, сегодня этот свет был с ними. Подавшись вперед, она, кажется, водила языком по его обнаженному горлу и пыталась распробовать губами кожу на сонной артерии, целовала впадины у его виска, а потом, запрокинув голову, подставляла под влажные губы шею и выгибала гибкую спину чуть ли не колесом. Слишком все это упоительно, и, вместе с тем… печально. Она чувствовала эту печаль, чувствовала странное отчаяние. Любовь должна приносить радость, а не боль, а она испытывает последнее! И это… прекрасно. Слишком, слишком прекрасно. Дорожка поцелуев, поднимающаяся от ее шеи вверх, остановилась у самого рта. — Что желанно более всего, — повторил ее слова Бейбарсов. Его жадный рот накрыл ее — девушка отвечала на поцелуй осторожно и медленно, не торопясь, всячески растягивая каждое мгновение этой страсти и стремясь запечатлеть ее в свое памяти. Поцелуи Глеба всегда взывали к самым темным сторонам ее души, пробуждая то, что она из высокой морали стремилась подавить, а теперь… Теперь она выбрала служение Мраку, и бороться с собой было не нужно. Легкие скользящие поцелуи становились все более страстными и глубокими, а прикосновения его рук все более неистовыми, и в какой-то момент, она не помнила, в какой, Таня ощутила спиной приятный холод простыни. Печаль… Нет, не печаль, но величайшая радость, которую только можно испытывать, а что она с оттенком отчаяния, так пусть! Если и есть в этом мире счастье, так это счастье быть рядом с любимым человеком, дышать его запахом, чувствовать его всем телом и забываться в нем. И пускай высшие силы используют это так, как хотят — во зло ли, во благо, любовь — то чувство, ради которого можно поступиться всем и вся. Даже если поступки во имя этого чувства эгоистичны по отношению к другим. Даже если его используют, как оружие, как инструмент управления и контроля. Единение — высшая форма любви, и, когда до него доходит, все становится неважным. Единение подводит своеобразную черту, после которой отношения между людьми приобретают другой оттенок. Те, кто познали единение, никогда уже не смогут стать по-настоящему чужими. — … — неразборчиво шепнула Таня. Бейбарсов не ответил, все сказали его губы. Девушка нащупала ремень на его брюках и расстегнула застежку. Глеб отстранился и принялся раздеваться, но зрительный контакт их при этом не прекращался. Взгляды — это тоже секс… Взглядом можно порой сказать намного больше, чем словами, и они и говорили. Мужчине не следует быть настолько красивым, думала Таня, с остервенелой жадностью рассматривая ворох черных, слегка вьющихся волос некромага, его торс, линии тазовых костей, обнажающихся под снимаемыми брюками, его… естество. Она с шумом выдохнула и откинулась назад. Ребра за грудью, сама грудь, все болезненно трепетало. Раз, два, три, четыре, пять, восемь, — в клетке бешено стучало сердце. Глеб склонился сверху. Руки накрыли ее формы, в очередной раз заставляя выгибаться. Разведенные ноги внутренней стороной бедра и коленями прикасались к его коже, а он терся о нее, отчего возбуждение накатывало и накатывало снизу тягучим комом. Он запоминал и пожирал каждую ее реакцию — огромные черные зрачки посреди двух изумрудов, приоткрытый рот, тихое прерывистое дыхание… Ожидание. Так же, не отводя взгляда, сжав ее талию, он вдвинулся в нее — медленно, решительно, твердо, и из ее губ помимо воли вырвался вскрик; руки уперлись в его плечи, то ли обнимая, то ли пытаясь оттолкнуть. Вскрик перешел в болезненный стон и в очередной выдох. На лице Бейбарсова отражалось… удивление. Он проник еще глубже, дорывая то, что начал рвать, наблюдая, как рыжеволосая морщится от боли и прислушивается к ощущениям собственного тела. От ошметков плевы — или чего там — текло кровью, безбожно портившей постельное белье. К чему вспоминать о боге… Не было бога ни в этой постели, ни в этом здании. Да и откуда ему взяться тут, в резиденции Мрака? Зато они — были. Здесь и сейчас. Когда Глеб оказался в ней полностью, то замер. Движения вновь он начал много позже — когда вдоволь распробовал единение на вкус, а Таня прекратила кусать губы. Слишком уж она была очаровательно-узкая, он в ней даже двигаться не мог нормально, так туго она его охватывала. Раз, два, три… Девять!.. Чувство высшей близости отлично оттеняло боль, принося ноту какого-то болезненного наслаждения, а ощущение тепла от его кожи пьянили. Нельзя любить так отчаянно и так сильно. Руки ее блуждали всюду, куда могли дотянуться — по его широким плечам, по темной поросли на груди, по щекам, зарывались в непослушную гриву вороных волос, пока Бейбарсов не перехватил одну из ее ладоней и не прижался к ней губами. Наплевав на деликатность, он с такой силой двинул бедрами, что нанизанная на него рыжеволосая девушка вновь выгнулась. Есть в этой рези какая-то прелесть. То, что остается с нами на века, должно быть болезненно-прекрасным — иначе оно не запоминается, а в том, что нельзя запомнить, мало смысла. Вязкий туман охватывал рассудок — а потом наступило окончательное опьянение от близости, и это казалось… счастьем. Я предам за тебя… Я убью за тебя… Я положу к твоим ногам все мироздание. Пусть падет свет и мрак, пусть откроются Жуткие Ворота, пусть все, кроме нас, перестанут существовать… Все это не важно, если ты рядом. Если нужно будет спуститься ради тебя в Тартар, я спущусь и брошу туда свою душу. Ничего, кроме тебя не имеет значения. Но чьи это мысли?.. Движение за движением, все быстрее, резче и резче, и с каждым движением сдерживаться все сложнее. Это, наверное, и есть мазохизм — чувствовать, что тебя рвут изнутри, и при этом изнывать от удовольствия, ведь эти ощущения приносит самый важный в мире человек, и все это в момент высшего доверия. Что уж сказать, все метания Татьяны Гроттер и были склонностью к мазохизму, а в особенности, таковым являлось ее чувство к Глебу. — Я люблю тебя, — хрипло повторила она. Рыжеволосая почувствовала, когда он кончил в нее. Просто, в один момент, его движения стали настолько бешеными, что она уже не успевала постанывать, а потом был еще один чрезвычайно глубокий и бесцеремонный рывок, и стало… тепло и мокро. Она ощущала слабую пульсацию внутри, а некромаг… Некромаг сжимал ее так сильно, что оставлял синяки на коже, да и пусть: носить его отметины будет величайшей радостью. — …Вечно, — ответил Глеб. Он выглядел… пьяным. Его дыхание было хриплым и отрывистым, а взгляд мутным от страсти, обожания и преклонения, и Таня грелась в этом взгляде. Чего сегодня было больше, страсти или нежности, она не запомнила. Запомнила лишь его руки, его губы и его божественный древесный запах, приносящий в рассудок мутную дымку счастья. Чтобы понять всю ценность любви, ей потребовалось бросить свою душу во мрак и отречься от всего святого, но сожаления не было. Всего лишь произошла… предопределенность. …Она положила голову ему на плечо, отвернувшись, при этом, к стенке, а Бейбарсов водил пальцами по гладкой коже ее спины и перебирал растрепавшуюся рыжую гриву. Кровь на бедрах девушки давно запеклась, а остатки спермы впитались в хлопковую ткань простыни. Когда горячие пальцы вновь начали обрисовывать каждый рельеф ее тела, отзывавшегося на каждое его прикосновение… Когда крохотные кнопки на ее бюсте затвердели, а между ног вновь отозвалось болезненным нетерпением, только тогда Таня, наконец, ощутила запоздавшую неловкость. — Мне, наверное, лучше уйти, — произнес Бейбарсов и поцеловал ее в висок. Будучи телепатом и эмпатом, он почувствовал ее внезапное напряжение. — Что желанно более всего… — дрогнувшим голосом произнесла Таня, — останься. Я больше не желаю быть без тебя. Никогда. Когда они спустились в столовую, все уже заканчивали завтракать. Едва взглянув на Таню, Даф смутилась, и немудрено: пусть ведьма и потратила сорок минут времени и использовала с десяток заклинаний, чтобы привести в порядок собственную внешность, ожидаемый результат отсутствовал. Черный свитер легкомысленно прикрывал руки только до локтей, зато высокая горловина доходила почти до самого подбородка. Таня обычно такое не носила, предпочитая куда более неформальные футболки, и внезапная перемена стиля выглядела странно, особенно с учетом ее распухших губ и лихорадочно блестящих глаз… У нее даже походка стала чуть более женственной, и это все за одну ночь. — Доброе утро, — пробормотала Таня, садясь на свое место. Воцарилось неловкое молчание. — Вас после завтрака к Арею, — деловито объявила Улита, — для получения цэ-у. Время для более серьезных тренировок подошло.***
Огромная, покрытая тонким слоем снега, равнина, и они в центре. Все в одних свитерах, под тройными согревающими заклятиями — только Улита сидит в пуховике на складном стульчике и лениво потягивает кофе из термоса. — Светлая! — весело произнес Арей, — как ты оцениваешь способности мадемуазель Гроттер летать? — При дальнейших тренировках… — Честно, не щадя! — Плохо, — призналась Даф, — она не понимает собственные крылья. Может, она и лучшая драконболистка современности, только с контрабасом то, что у нее за спиной, ничего общего не имеет. Не осознает она собственной силы… А пока не осознает, никаких подвижек в тренировках и не будет. — Вот поэтому мы и переходим к следующей ступени. Сила — или, правильнее сказать, проклятие Черных Крыльев Тьмы происходит от любви, а раз любви по идее теперь предостаточно, — при этих словах мечника Чимоданов пошло хмыкнул, — усложним программу. Даф, Танька, поднимайтесь в воздух. — А может, не надо? — малодушно отозвалась Гроттер, однако, материализуя крылья. — И это мне говорит «королева полета»! Не филоньте, мадемуазель. Живо вверх. Даф парила… просто, ненавязчиво, элегантно. Ее крылья двигались так легко и воздушно, что ей хотелось любоваться: истинный страж света, истинный ангел, пусть и беглый. А вот Таня тем же самым похвастаться не могла. В воздухе она держалась крайне «косячно», ее швыряло из стороны в сторону. Что сказал бы Соловей Одихматьевич! «Королева полета», действительно смешно… — Танька, вызывай меч. Светлая… Бей маголодией. — Нужно ли? — с сомнением спросила девушка, — может, ей пока просто полетать? — «Просто полетать» она еще успеет, тренировка будет длинная, и ты у нее только разминка. Бей, сказал! А ты парируй мечом! Даф поднесла к губам флейту и слабо выдохнула. Таня, следует отдать должно, отбила — спасибо драконболу за ловкость и четкость. — Что ж, все не так плохо, — пробормотал мечник, — значит, теперь все, включая некромага и Светлую, против Гроттер. — Но… Их же шестеро! — Из них четверо — стражи-недоучки, а у тебя преимущество с воздуха! — В воздухе есть Даф, а снизу некромаг! Тане страстно захотелось жить и, желательно, целой и невредимой, а теперь это казалось проблематичным. — Хочешь жить, умей вертеться! Меф, ты себе «клинок» куешь, так что не щадить и не отлынивать! Представь, что против тебя бьется светлый, пусть и не с флейтой, а с мечом. По крайней мере, окончательно стало ясно, чего от нее хотел Арей, подумала Таня, ныряя в сторону. Да, они, все же, щадили, но она почти отбилась магией меча и «щитом», образуемым скрещенными перед собой крыльями… Отбилась бы, если б некромаг в последний момент не перестал уступать и не извлек откуда-то кнут. Жесткая кожа длинной, многократно увеличенной колдовством огненной дугой расчертила воздух, обхватила Таню за кисть и с силой швырнула наземь в нескольких метрах от парня. Тяжело дыша, Таня лежала в сугробе. Глеб сделал шаг навстречу, но она остановила его упреждающим жестом. Так надо, она все понимала. Все в порядке. В реальном бою и не такое может случиться… — Хм, — такого, кажется, не ожидал даже Арей, — не в моих правилах хвалить, но методика действенная. Неплохо, некромаг. Неплохо. Так, с Гроттер на сегодня все, пусть выкапывается из снега… Можете полетать на пару с Даф. Синьор помидор, изволь к Бейбарсову. Хочу увидеть, как ты будешь действовать против нестандартных приемов вроде этого. — Ох ты зверь ты зверина, — пробормотал Меф, в очередной раз вызывая меч Древнира, — будущая правая рука моя, карательно-репрессивный аппарат… Станет повелителем Мрака, отыграется. «Карательно-репрессивный аппарат» взмахнул кнутом в одной руке, мечом в другой, и понеслось… — На ужин не задерживаемся, — объявила Улита, когда они телепортировались обратно к резиденции, — и, кстати, Гроттерша, изволь хотя бы сегодня одеться, как белый человек! — Ты все? — в комнату заглянул Глеб. Как «белый человек» подразумевало платье — с высокой горловиной у нее нашлось только простое, свитерного типа, но ничего другое из барахла, которое ей великодушно скинула Ната, не могло прикрыть бесконечную вереницу засосов на шее. — Выглядишь неплохо, — изрек Глеб, — мне нравится. Как себя чувствуешь? — Просто устала. День был тяжелый, нервный, отвратительный, очень хотелось сбросить напряжение… Долгий поцелуй, страстный, такой, какой ей нравился, только… поцелуем он и ограничился. — Идем, нас ждут, — и, взяв ее за руку, некромаг повел девушку вниз. В столовой сегодня собрались все обитатели резиденции. Даже Арей соблаговолил прийти — как обычно, он сидел в уголке и мирно полировал собственный клинок. Краем глаза Таня отметила ломящийся от яств стол… Удивительно, а она и забыла. Может, ее зудильник потому и показал два пропущенных звонка от Склеповой? Со стула поднялся Петруччо, протянувший ей роскошный букет белых роз. — Стой, — произнес Бейбарсов, — немного не так… От некромагической искры розы обратились черным, и парень одобрительно кивнул. — Так, определенно, лучше. С Днем Рождения, Таня, — произнес он. — С днюхой, Гроттер! — подхватила Вихрова, салютуя бокалом с шампанским.