Поверишь мне, Сяо Цзю?

Шэнь Цинцю смотрит перед собой, голову вверх подняв. Смотрит на звереныша, презрительно усмехаясь. Хочется сейчас снова рассмеяться как в последний раз. Чтобы рыдать навзрыд потом, чтобы уши заложило от собственных всхлипов. Чтобы слуги шарахались, а стражи за дверью шипели проклятья. Шэнь Цинцю хочет сдохнуть. Давно уже лелеет надежду, что одна из девок гарема придет и в порыве ярости-ревности задушит. Смерть от женской руки будет лучшим, что можно представить сейчас. Даже возможность выпала. Осколки Сюаньсу звереныш оставил. И верхом тупости было об этом забыть. Не успел. Придя в себя, сразу со всей силы ухватился за осколок, замахнулся уже, чтоб наверняка. Чтоб не успели спасти, если звереныш захочет продолжить. Поздно. Паразиты заставили разжать пальцы и склонить голову перед ним. Ну, хоть не сапоги вылизывать языком. Будь ты проклят. — Учитель снова пытался покончить с жизнью? — ласково тянет звереныш. И так приторно лыбится, что Шэнь Цинцю невольно в ответ скалится. До боли ударить хочется в морду. Но может только что дернуться — кандалы крепко держат. Ничего не осталось уже, ненависть одна. Ни зависти, ни надежды, ни веры. Что уж говорить о любви. И никого нет больше. Один звереныш остался. Гадкий выродок, ублюдок, смешанная кровь…сколько хочешь продолжай, а суть одна. Никого Шэнь Цинцю не ненавидел настолько. Даже Цю Цзянло на второе место поставить можно. Тот хоть исчезал иногда, а звереныш все мысли занимает. — Хочу тебя с собой забрать, — честно шипит ему в ответ. Глаза впервые так сверкают. Даже нет. Горят. Невыразимой ненавистью пылают. А улыбка звереныша шире только. Довольный, гад. Хорошо ему, весело на мучения смотреть. Чего стоит один жалкий вид когда-то лорда Цинцзин. Чего стоят переломанные, когда-то изящные пальцы и вывернутое тонкое запястье. Как же хочется увидеть, как звереныша порвут на части. Изуродуют сеятели. Загрызут до смерти низшие демоны. Или сам Шэнь Цинцю раздавит, как таракана. Чтобы улыбка исчезла с лица. Чтобы подыхал в муках, как тварь последняя. Не всякой твари такого желаешь, честно сказать. Давай, звереныш. Давай, окажись снова на месте Шэнь Цинцю. Докажи, что откуда угодно победителем выйдешь, даже если в человеческую палку превратят. Докажи. А он посмотрит. Дверь темницы громко в темноте хлопает. Снова звереныш пришел навестить. — Доброе утро, учитель, — приторно-сладенько, с ухмылкой. Чтоб ты сдох поскорее. — Что молчишь, ублюдок? Хочется спросить, кто еще тут ублюдок. Кто из них большая мразь, и кто готов это признать. Он сам, честно сказать, давно признает — нет человека хуже него. Ни одно чудовище не породило столько таких же. Никто не мог создать из невинного мальчика то, что сейчас перед ним стоит. Никто, кроме Шэнь Цинцю. Нет, не так. Шэнь Цинцю — гордый лорд пика Цинцзин, сверх меры строгий учитель и любимый брат главы Юэ. А чудовище — Шэнь Цзю. Шэнь Цзю, выродок какой-то шлюхи, вечный попрошайка, мальчишка для битья в доме Цю. Ничтожество, неспособное стать чем-то большим. Не заслужившее ничего, если трезво поразмыслить. Может, Юэ Ци его поэтому бросил. Потому что на кой черт ему сдался какой-то там Сяо Цзю ничтожный. Может, и правильно это с его стороны. А зверенышу он ничего отвечать не будет. Давай, играй в справедливую месть. Справедливость одно дело, но вот кто из нас больше жизней сломал? А, отродье? — Не хочешь, значит, по-хорошему говорить, — ухмылка шире становится. — По-плохому будем тогда. Ласково ведет по здоровой руке. Это цветочки еще, потом за ноги примется. Наскучит — нахрен все что есть оторвет. Ему никто не запретит. Ему можно все. А попробует кто слово поперек сказать, считайте, покойник. Шэнь Цинцю все равно уже. Все равно, что звереныш опять пальцы ломает. Все равно, что больнее, чем вчера, потому что паразитов, гаденыш, задействовал. Шэнь Цинцю промолчит. Он знает, что звереныша бесит это молчание. И верно — Ло Бинхэ того и гляди лопнет от злости. Учитель, я сломал тебе пять пальцев! Я раздробил тебе ладонь, я усилил боль паразитами в крови! Посмотри на меня! Кричи так громко, чтоб заглушило хруст твоих костей! Рыдай, моли о пощаде, ползай на коленях, учитель! Что ж ты все молчишь? «Чего ты к нему прицепился», — возмущается Мэнмо. — «У тебя море дел повеселее, чем это!». — Закрой рот, старик. У меня нет дела важнее этого. Ло Бинхэ обязан сломать Шэнь Цинцю. Уничтожить. Разрушить. Разбить на осколки стеклянную гордость, чтоб узнать, что под ней. Небось, такая грязь, что рук потом не отмоет. Ну и пускай. Кто упрекнет его в том, что руки грязны? Кому жить не хочется? «Он же вроде бордели любит. Ну попробуй, что ли, как там…сам понимаешь». Старик, тебе не говорили, что ты кладезь идей? На губах предвкушающая улыбка, на языке великолепный вкус победы, в ушах почти что стоит истошный вопль учителя. А перед глазами он, его тело, ставшее подстилкой для Ло Бинхэ. Для того, кого он ненавидит больше всех на свете. Улыбка больше походит на хищный оскал, и учитель в ответ мелко вздрагивает. Прекрасно. Просто замечательно. Но это начало только, ты же понимаешь? Секунда — и ты будешь дёргаться, вырываться, молить о пощаде, истошно вопить и доставлять ни с чем несравнимое удовольствие презренному зверенышу. И на секунду эта кличка не кажется такой отвратительной. Ведь правда — зверь! И сейчас учитель убедится в очередной раз. Ло Бинхэ подзывает стражей и весело, но тихо, чтобы пленник не слышал, приказывает им предупредить всех, что до следующего дня он пробудет подле уважаемого наставника. И слуги бегут, почти летят исполнять. Пусть все знают, какой великой чести удостоился Шэнь Цинцю. Чести стать подстилкой самого Священного Правителя. Редкий шанс, что тут скажешь. Мысль эта будоражит, волнует. Кровь почти кипит, и хочется любыми способами переспать, наконец, с учителем. Превратить его в дешёвую шлюху, оттрахать до того, чтоб сознание потерял. Но Ло Бинхэ сдерживается, внимательно рассматривая до тошноты знакомые острые черты лица. Долго ты прятал за недурной внешностью зловонную гниль. Пора бы и выносить мусор. Учитель смотрит с презрением. Глаза неизменно горят в полумраке темницы. Будь на месте Ло Бинхэ кто другой, он бы точно испугался, почувствовал, что сгорает заживо. Что сжигают его эти гнусные, хоть и светлые глаза. Глаза жестокой и беспринципной мрази под маской благородного учителя. Глаза, которые Ло Бинхэ однажды вырвет голыми руками. Но не сейчас. Губы учителя кривятся в насмешке, во взгляде её только нет. Храбрится, сукин сын, перед смертью. Да только не знает, что ждет. Не догадывается, что о смерти умолять будет. И хорошо. — Учитель, — Ло Бинхэ тянет его за воротник, к себе поближе. Так близко, что дыхание на губах чувствуется. Горячее, почти ровное. Почти — потому что боится. Но старается сохранить лицо. Это распаляет, не улыбнуться нельзя. Наверняка рука болит, он сегодня хорошо постарался с этим. Выдержка у учителя, можно сказать, восхитительна. — Отвратительно, — звучит в ответ. Вкрадчиво, каждый слог отчеканивая. Как мило. Другого и ждать не стоило. Ло Бинхэ не отстраняется ни на цунь. Смотрит все внимательно, старается хоть каплю страха рассмотреть. Нет ничего. Только холод и презрение. Неужто он не заслужил хотя бы малой толики страха? Учитель так жесток. А ученик ещё хуже. Ученик — настоящее чудовище, полудемон, Священный Правитель, не знающий жалости. — Что пялишься? — будто выплевывает учитель. — Фантазия закончилась, выродок? Живее заканчивай и проваливай. Снова слова порицания. Только теперь они в груди жгучим ядом обиды не растекаются. Поддразнивают, скорее. Ох, учитель, ошибаешься! Фантазия безгранична, а старик — тот ещё выдумщик, с ним не заскучаешь. Я тебе обещаю. — Как прелестно, что ты сам попросил. Рука с ворота перемещается на подбородок. Крепко, но обманчиво аккуратно удерживает. Не смей отводить взгляд, не смей сбегать. Ло Бинхэ хочет видеть, как напрягается каждый мускул на этом лице, как он искривляется. От страха? Презрения? Отвращения? От всего сразу! И целует. Резко, грубо, сразу весь воздух выбивая из лёгких. Смотрит в округлившиеся глаза и довольно кусает за губу, чтобы придать вкуса крови. Металл здесь как нельзя кстати. На моих губах, учитель, твоя грязная кровь. Какое наказание тебе подойдёт лучше всего, а? Конечно, Ло Бинхэ знает, какое. Конечно, Ло Бинхэ готов тебе показать. Зря, что ли, старика слушает? Старик, между прочим, такому его научил, что и во сне тебе не отделаться. Это уж точно, как ни старайся сбежать. И сейчас тебе не уйти. Не уйти от губ, ласкающих твои, не спрятаться от рук, разрывающих одежды. Не смотри так, будто ни разу не бывало, учитель, я-то знаю — ты завсегдатай в борделях. Приятно тебе, когда грудь сильные руки ласкают? Что напрягся, хорошо, небось? Не может быть плохо. Ло Бинхэ со столькими переспал, что с закрытыми глазами кончить заставит. Ведет по талии пальцами, кусает за белоснежную шею, и уже слышит, как срывается стон. Так похож на стон страсти и, вместе с тем, ненависти, но… — Не смей! — Шэнь Цинцю замирает. — Не смей, отродье! Страх. Боль. То, чего он так жаждал. Вот, значит, что с тобой делать надо, учитель? Ну так получи сполна! Дай этому господину услышать твои вопли, ощутить дрожь по телу, попробовать на вкус слезы. Дай полюбоваться на тебя такого — сломленного, разбитого и затравленного. Где же хваленая гордость лорда Цинцзин? Почему его холодность исчезает, стоит Ло Бинхэ коснуться соска языком? Да-да, так, учитель, мы будем растягивать удовольствие. Очень уж нравится мне твое напряженное тело, будоражит хриплое дыхание над ухом. А стоны твои, ах, Шэнь Цинцю! — Не трогай меня! — дрожит, стоит коснуться бедер. Пока сквозь штаны, но вот-вот и их не останется. Учитель, дорогой мой, почему же нет? — Не трогай! — вырываться пытается. Нет-нет-нет, куда? Ты и шагу не ступишь, если Ло Бинхэ не скажет тебе. — Не нравится, учитель? — вновь ему улыбается. Давай же, доверься, не надо бояться. Давай, интересно же смотреть на тебя. А всего интереснее — видеть, как сломаешься. Как доверишься ласке, поддашься искушению, чтобы потом рыдать и в конвульсиях биться. Нет, умереть не умрешь, пока приказа не будет. Красивая игрушка из учителя вышла. Весело с ней играть. Срывает пояс, тянет руку к штанам. Они не нужны ведь уже, верно? — Нет! — чуть ли не истерически кричит Шэнь Цинцю. Неистово вырваться пытается, беспорядочно руками-ногами пихает. Голос надломленный, непривычный. — Не смей! Нет! Нет, не надо!.. Ло Бинхэ отстраняется на секунду. Он еще не сделал даже ничего, а взгляд учителя такой, будто в сотый раз. Страх, будто убивать его собрались. Даже не страх — ужас. Ужас почти первобытный, который ничем не скроешь, как ни пытайся. Прекрасно. Сняв последнюю тряпку, снова тянется к бедрам. Теперь уже не мешает ничего. Ласкает, сжимает кожу, преодолевая порыв помочь языком. Нет-нет, учитель, это на другой раз оставим. У нас столько времени впереди, даже представить не можешь. — Пусти! — вопит уже. Ло Бинхэ того и надо. Обманчиво нежно поднимает лицо за подбородок: мол, учитель, посмотри на меня. Шэнь Цинцю смотрит. Смотрит с ужасом, со слезами. Будто совсем не Ло Бинхэ перед собой видит. Чушь какая, что еще этот избалованный засранец видеть может? «Глянь его мысли» — шепчет старик. Что ж там такого в них, а? — Сяо Цзю, паршивый ублюдок! — Скажи спасибо, что господин не по морде бьет! — Вшивая дрянь, а ну сюда! — Нет! — истерика. — Не надо, нет, пусти, убери руки! Что ж это такое? Учитель, ты опять меня удивляешь. Очередные крики в голове, голоса незнакомые, неприятные. Такие же, как голос учителя, когда он своих преданных любимчиков натравливал на слабого и забитого Ло Бинхэ. Так вот, значит, где понабрался. И воспоминания его пропитаны болью и ужасом пополам с презрением в детских глазах, горечью слёз и кровью на одежде, на лице… Везде. Картина до противного знакомая. Запал угасает, пока Ло Бинхэ смотрит. Желание сломать учителя медленно исчезает незнамо куда. Что там ломать, когда давно все сломано? Даже сейчас, закованный в кандалы и абсолютно голый, подвластный одному только Ло Бинхэ, этот сукин сын посмел нарушить и его планы, и его замечательное настроение. Талантливый ты, учитель, слов нет. Размазать бы по стенке одним ударом, да руки не хочется пачкать. — Не трогай, не трогай, не трогай! Не хочу, пожалуйста, господин, нет! — Ты должен в ноги мне кланяться, щенок! Тебе оказана такая великая честь — разделить ложе со своим господином! — Пожалуйста! Не делайте это, не надо! Отчаянные детские крики из воспоминаний и мольбы учителя смешиваются, превращаясь в отвратнейшую какофонию. Мигрень обеспечена. В то, что он видит, верится с трудом. В отчаянные крики, протяжные всхлипы пополам с проклятиями — и всё это от мальчишки в пыльной и рваной одежде. Редкие волосинки его топорщатся во все стороны, лицо заплыло от синяков. И вся жизнь перед глазами проносится из-за скользкого господина перед ним. Ло Бинхэ рычит и сдавливает разведённые в стороны бедра настолько сильно, что Шэнь Цинцю опять губы кусает до крови. А по щекам у него все еще текут слезы. Похожи. До закипающего в груди гнева, до одобрительного мурчания хищного зверя внутри Синьмо похожи. И от этой схожести с монстром, подонком, мразью, гадом — называйте как угодно — хочется снова уничтожить чёртов Цанцюн вместе со всеми пиками. И пик Цинцзин — в первую очередь. Он смотрит красными от ярости глазами на учителя и убирает одну руку с бедра, впиваясь ногтями в белую шею. Учитель хрипит, но не сопротивляется. Слезы все льются, руки в кандалах дёргаются. Убить-убить-убить-убить! Сил нет смотреть. И совсем нет сил на то, чтобы снова вспоминать свои годы мучений, сравнивая с тем, что увидел сейчас. Чёртов старик, нахрена ты это мне показал?! Перестает сжимать горло только тогда, когда лицо учителя багровеет, взгляд окончательно мутным становится. Но вырваться учитель так и не попытался. Решил, значит, что так просто умрёшь? Размечтался, ублюдок. Ло Бинхэ резко встаёт, совсем не обращая внимания на стеклянный взгляд и голого пленника. Синьмо требует жертвы, и приходится заткнуть его своей кровью. Вечно из-за этой швали всё идёт не так, как он хочет. Бесконечно не хочется признавать, что он и пленному учителю противостоять не в силах. Хотя он Священный Правитель, нечего уж бояться. Это его бояться все должны, сильнее него нет существа в этом мире. Но это… Это неправильно. Бред. Этот гад должен получить по заслугам, и Ло Бинхэ даже готов оказать честь. Как тот господин из воспоминаний, подарить возможность хоть каждую секунду ощущать боль, причиненную его руками. Руками создания, подобного богам, готового сокрушить небеса, если нужно. Это ли не высшее благо? Нет. Это не благо вовсе. Так не должно продолжаться. Но мир прогнил насквозь. Есть ли смысл прекращать, если сотни тысяч грехов уже не позволят никому вознестись? Есть. Это должен кто-нибудь прекратить. Круг порока и боли, огненное кольцо из пламени Бездны, не имеющее ни конца, ни начала, должен кто-то завершить. Шэнь Цинцю ненавидел его не из прихоти. Шэнь Цинцю ранил без жалости только потому, что собственные раны не заживали, как он ни старался. А теперь Ло Бинхэ хочет заплатить по счетам, и более чем заслуженно, но… Но меньше крови не станет, если все лить и лить. Ло Бинхэ кровь ненавидит. Пусть его игрушка будет красивой витринной куклой, а не поломанной и разбитой. Но все еще — только куклой.