ИСТОШНОЕ

Моё нежно-сплетённое, почти иллюзорное, вручную тканное, мертворождённое и желанное, тихо-флёрное, заторможенное, невозможное, до остатка обглоданное, вечной нехваткой данное, странное и незванное, убогое, запретное как имя Бога, костьми рубленное и хрупкое, чайное, сладкое и подчас гадкое, как пытка длительное, попытка убежища от него же, мучительное (о боже) "Мы". Это то, во что верилось. Чем надеялось, что растаяло в первый рассвет. Я хотела бы, всё отдала бы, чтобы... Нет. Я просто запомнила небо с Вами. (Я когда-то умру в таком), Не то, что теперь: ком прогорклый. (Пенящиеся небом дни, намокнувшие россыпью слезинок они как дражайшей поступью мелькают из прошлого неотъемлемой тенью). Просто поверьте, было небо не то, что теперь — влагалище смерти. Может вряд ли возможно понять: Теперь лишь хватаю опять весь воздух, Чтоб когда-нибудь не дышать, Я срываю слоями кожу Чтоб хоть как-то изъять что гложет, Чтоб достать, докричать, доплакать под мертвеющей мякотью отыскать хоть как-нибудь капельку Вас. На ощупь находится глотка. Теперь вдавливать ловко в нефть светолишённой комнаты. Вдавливать в жар палящего склеры воздуха. Вдавливать в огрубевший крик, царапать-царапать-царапать этот снова непрожитый миг. Между складками гашенных подфонарённых туч отыскивать Ваше... Касаться реальности стонами фраз и хотеть хоть чуть-чуть, еле-еле заколыхать себя и обнять (Вас — зачёркиваю) колени. Два пальца у виска — неэффективно, но надёжно, театрально. Всё как искать солёными до выцветших ресниц глазами что никогда не будет и не было нами. Прошлого в жизни больше, чем алкоголя в пиве. Пусть я лишь пока ещё бьющийся пульс, я любила. Я Вас любила. Разум твердит впервые, Сердце шепчет, что ныне и присно. Так больно помнить, холить и лелеять. Больнее только забывать привычкой брать в кавычки что попало: вот даже "Мы" или "Любовь" и "Счастье" (не перечесть всего)... Так мало — и в сухом остатке ничего. И будто за язык никто не тянет. И будто бы подвесили за Слово. Сегодня нахожу Вас снова в угловатых площадях, в сутулых набережных, в нежных скулах станций (где соблюдение дистанций теперь дороже жизни), в измызганных бульварах, смочённых слабощелочной слезой... И почему-то всё, что как-либо с Вами вяжется, мне кажется, что пишется с заглавной, как я — со строчной (если вдруг пишусь). Пусть — перелюбить, перерыдать и переистерить до равнодушья, словить удушье, с ним — откаты к Сартру, но остаться хоть на сухих палёной тушью. Я этим странным вымечтанным словом теперь вся словно изгрызена, избита, измучена и выпотрошена с кишками превращеьем из вечности в изувеченность. Роль заучена, мы остаёмся нами. Случайность — вместе, судьбы — врозь, со мной души медлительный некроз. Истерия - истерия - истерия. Боже, извините, я Всегда остаюсь собой.