— Simon Curtis — Flesh
Осаму сбегает из дома к Чуе при первой же удобной возможности. Матери он небрежно говорит, что погулять, — отцу, гораздо тише, сообщает, что он к однокласснику, будут играть в приставку. — Не слишком ты взрослый для приставки? — отец рассматривает его придирчиво. — Тебе жениться можно. Осаму улыбается самой своей застенчивой улыбкой, прежде чем перевести потемневший хищный взгляд на содержимое тарелки родителя. — Жениться я всегда успею, — говорит он и торопливо стягивает у отца из-под носа блинчик с мясом, спеша набить рот, и отвечает, отойдя на шаг и чавкая: — А вот в приставку поиграть — когда еще? Отец все равно бьет его по заднице полотенцем для рук, выгоняя из дома под хрюкающий смех улепетывающего с остатками блинчика в руке Осаму. Чуя встречает его в одних штанах и с полотенцем на мокрых волосах. У него дома — никого, родители на работе, и если бы порно не было пройденным года два-три назад этапом, наверное, они бы поставили что-то такое. Вот только сегодня они и правда собрались у Накахары дома, чтобы поиграть. И не только в приставку. Чуя кликает в центр приложения, и тот выбирает ему действие. Романтическая вариация «правды или действия» начинает выбор случайного задания… Подростки обмениваются смущенными взглядами, прежде чем им выпадает билет. — Ух, — выдыхает Чуя, увидев выпавший ему квест. «Поцелуйте соигроку руку» Осаму демонстративно хлопает ресничками и кокетливо протягивает ему кисть. Чуя воображает себя каким-нибудь принцем или хотя бы дворянином, церемонно берет протянутую руку и оставляет любезный поцелуй. — Как-то… никак, — разочарованно комментирует Дазай, рассматривая место, где его коснулись сухие губы. — Не никак, а эту руку ты больше не моешь, — Чуя корчит ехидную рожицу и, не слушая возмущений, запускает выбор следующего задания.***
— Я принес тебе полотенце и футболку, — Чуя кладет на машинку сменные вещи и разворачивается, чтобы уйти. Переодетый ко сну, больше всего на свете он уже хочет лечь, вытянуться на футоне и устроиться под одеялом. — Мы можем поговорить? — выпаливший вопрос Осаму замирает вместе с замершим посреди шага Чуей. Тот поворачивается, вопросительно приподняв выгоревшие в золото на солнце брови. — О чем? — голос Накахары — небрежный, но Осаму знает, как он звучит, скрывая волнение. Это тот самый случай. Чуя закрывает уже открытую было дверь, чтобы им не мешали, и возвращается на позицию возле машинки, облокотившись на ее край поясницей. Дазай мнется, не зная, как подступиться, и, в конце концов, выпаливает: — Ты за почти три года так ни разу и не сказал, что я тебе тоже нравлюсь. Это наблюдение изводило Осаму уже некоторое время, подтачивая волю и силы. Иногда очень тяжело было повторять один и тот же ритуал снова и снова, ощущая себя идиотом, но не останавливаясь и получая каждый раз одну и ту же реакцию. Накахара только приподнял брови еще выше, и его небрежная поза потеряла расслабленность. — А по моим поступкам не очевидно, что нравишься? Мы торчим вместе сутками. Однако Дазай возражающе качнул головой: — Торчать вместе сутками могут и друзья. А вот услышать… — и уставился на Чую с надеждой дворняги, у которой перед носом поводили краюшкой хлеба. Для человека, который терпеть не мог собак, Осаму сам до жути иногда напоминал какую-нибудь из них. Чуя оттолкнулся от края машинки и направился к выходу, мимолетно скользнув кончиками пальцев по чужой руке. От пальцев и до плеча Осаму покрылся мурашками, но даже не дернулся, чтобы остановить или удержать Накахару — только проводил тоскливым взглядом. — Не дави. Всему свое время. И вышел. Осаму разочарованно выдохнул.***
Кажется, это был один из последних школьных дней, выпавших на их долю. Дазай неспешно шел рядом с Чуей, закинув портфель куда-то на плечо, изредка разрабатывая затекающее запястье. Кисть сладко поламывало. Чуя рядом постукивал каблуками новых ботинок, на подошве которых еще не обтрепались новые набойки, и был более растрепанным, чем даже обычно: сцепился с их неадекватно ответственным старостой на выходе из класса. Осаму считал, что оба перегнули палку, но Куникида вообще всегда был хорош по части выноса мозга, поэтому с чего Чуя повелся, ему было не ясно. Очередная весна была на исходе, лепестки с большинства деревьев уже облетели, закончилось большинство итоговых экзаменов, некоторым уже стали приходить ответы из ВУЗов, кто-то ждал результатов последних зачетов, чтобы отправить бумаги. Дазай как-то кусками помнил каждую такую весну, а их было достаточно, чтобы путаться в штампованных друг с дружки нюансах, но последние две запомнились наиболее полно: там было много того, что связывало их с Чуей. Осаму привычно довел Чую до дома, остановившись за углом одновременно с ним. Это уже стало их ритуалом. Вот только в нарушение всех правил в этот раз не Дазай, как и в сотни вечеров прежде, шагнул к Чуе, намереваясь со всем имеющимся в нем коварством прижать его к забору, чтобы не избежал привычного для них прощального поцелуя и фырка в ухо, а Чуя сделал шаг навстречу. Маленькая ручка проворной змеей вцепилась в воротник так, что Осаму в очередной раз ошеломило осознанием, какая на самом деле сила скрыта в худощавой кисти и маленьких цепких пальцах. Хотя Накахара как-то при нем сломал руку потянувшемуся к нему подвыпившему мужчине — чисто машинально вывернул запястье и, кажется, даже не обратил внимание на неприятный хруст и раздавшийся в ответ вопль. Осаму не хотел знать, где он научился такому, даже если самозащиту от пьяных ублюдков он горячо и всецело одобрял — сам был не без греха на этот счет. Чуя рывком потянул его к себе, заставляя наклониться, и одновременно привстал на мыски — так они оказались почти одного роста, во всяком случае, дотянуться до губ Дазая проблемой не стало. Поцелуй — проверка своих чувств — был быстрым и решительным, непохожим ни на один из тех, что были у них до этого, и Осаму наслаждался каждым мгновением, почти чувствовал чужую решимость на вкус. Чуя «дозрел»: выбрал его, а не разрыв, выбрал его, а не общественное мнение, выбрал его, а не пучину своих страхов. Дазая пьянили жесткость и напор, но это не помешало ему перехватить инициативу, сбрасывая темп, делая поцелуй глубже, более жадным, неспешным — кажется, вот теперь-то это был их настоящий поцелуй. И этот ответ, каждая секунда единения, звук сбитого дыхания и то, как Чуя скользил ладонями по его спине, груди, плечам, цепляясь за пиджак, комкая ткань в сильных пальцах, — все стоило долгого ожидания, бесконечного терпения и бессмертной веры. Дазай держал его, бросив портфель на землю, прижимал к себе двумя руками, а Чуя прогибался в спине, дрожа от напряжения, и сердце Осаму под чужой ладонью колотилось так, словно желало проломить клеть ребер и выйти погулять отдельно от своего хозяина. Впрочем, сердце Чуи было ничуть не лучше. Легкие жгло уже совсем нестерпимо, когда Чуя подался назад, разрывая поцелуй. Вслед расплетенным языкам протянулась тонкая ниточка слюны, натянулась, истончаясь — и разорвалась. Дазай машинально облизнул припухшие губы, чувствуя чужой вкус, и тут же ухмыльнулся. Наверное, хищно и, вероятно, победно. Так долго ждать — и, в конце концов, получить. Осаму обожал это чувство и знал, что Чуя видит это в его лице и глазах. Прилетевший в бок кулачок выдал всю степень смущения и негодования Чуи. Осаму послушно ахнул в ответ. И потянулся за вторым поцелуем, никак не насытясь осознанием, что только что у них был совершенно бесподобный первый. Настоящий. Конечно, если брать поцелуи как очередной этап отношений — наверное, этот можно было засчитать третьим решающим. Таких третьих Осаму хотел еще не меньше десятка только сегодня, и Чуя потянулся навстречу, горячий, распаленный. Сумасшедший, как и Дазай. Целуя подставленную шею, облизывая белую кожу и борясь с желанием наставить красных пятен-следов, Осаму вынуждал себя снова и снова возвращаться к губам, потом втиснул ногу между чужих бедер, стиснул зубы, когда Чуя потерся бедром о его пах, а сам проехался по бедру Дазая до смазанного стона-выдоха. Они терлись друг о дружку, Дазай спрятал лицо в рыжей макушке, не забыв зарыться пальцами в волосы, массируя кожу, от чего Чуя покрывался мурашками и становился совсем бескостным — Осаму чувствовал, как его потряхивает от удовольствия. Взаимное трение довело их до точки, оставив с каким-то смазанным чувством удовольствия и горчинкой сожаления — хотелось до стыдного больше откровенного, запретного, но желанного до поджимающихся пальцев на ногах. Дазай чувствовал, как сперма растекается под тканью боксеров с примесью неудовольствия — слишком влажно и слишком быстро похолодало, стоило им слегка отстраниться друг от друга. Чуя обессиленно уткнулся ему в грудь лицом, и Осаму машинально поцеловал его во влажный от испарины висок, шепнув гораздо тише и интимнее, чем всегда, свое бесконечное и бессмертное «люблю». — Я тоже, — немногословно, но впервые похоже на эхо отозвался Чуя, и Дазай все понял, испытывая очередной прилив тепла, нежного счастья и какой-то шебутной радости. В таком состоянии люди поют по все горло, танцуют, а не идут по улицам и совершенно точно не обращают внимание на правила приличия. Какие уж тут правила приличия, когда ты так долго и так искренне был влюблен, а теперь тебе ответили, да еще и с процентами, на твое чувство? — Просто сделай меня счастливым? — попросил Чуя, крепко сцепляя руки за спиной у Дазая, и тот снова поцеловал его в лоб, в висок, в макушку, куда смог дотянуться, не отстраняя Чую от себя. Возможно, это еще не были отношения, как у других. Не те отношения, которые вели куда-то в постель, — но это было гораздо большее, чем у тех, у кого все пути вели в постель, потому что Дазай точно знал, что, когда они вместе поступят в разные места одного большого города — ничего не закончится. Правильнее было сказать, что теперь на закате их школьной жизни, когда впереди были открыты тысячи путей и тысячи дорог, все только начиналось для них двоих. А пока что Чуя скованно шел домой, стараясь не размахивать рукой с сумкой и совершенно забывая про вторую, а Осаму смотрел ему вслед и думал, что над случившимся сегодня он обстоятельно подумает дома, в душе. Раза три, никак не меньше. Возможно, Чуя тоже подумает. Следовало позвонить ему после одиннадцати. Вместе было гораздо приятнее думать.