Двенадцать

      Очередная вечеринка, которую они любезно согласились посетить — своими костюмами разрекламировав одно ателье, сделавшее им заказ на съемку, — для них двоих окончилась уже полчаса назад, но пробки часа пик поймали их при выезде в пригород. Машины встали намертво; водитель сетовал на аварию где-то впереди; погода портилась с неотвратимостью, пригодной для съемок апокалипсиса; по радио объявили оранжевый уровень опасности ночью, а до этого времени ожидались монотонный дождь и туман — такой, что фильм о Сайлент Хилле можно будет снимать, высунув руку в окно. — Меня задолбало сидеть в костюме, — неожиданно сказал Чуя и полез за сменными вещами. Водитель, которому надлежало еще везти костюмы в ателье для возврата, бросил на них взгляд в зеркальце заднего вида и, согласившись с тем, что четвертый час мариноваться в классике — это уже слишком, попросил их переодеваться как-нибудь аккуратно.       Вешалки нашлись у него под передним сиденьем; Чуя, первым натянувший джинсы и толстовку с капюшоном, узнать в которых его не было никакой возможности, перекинул костюм в чехле через спинку переднего сиденья и принялся помогать раздеваться Осаму. Тот тоскливо вздыхал, не имея возможности управиться с делом с той же легкостью: ему и костюм пошили с гораздо большим числом примочек, и не с его ростом и комплекцией было так легко переодеваться на заднем сиденье пусть и хорошего, но все-таки слегка тесного авто.       Пробка стала рассасываться только спустя еще минут сорок. У них горели все сроки, терпение теряли уже даже не сами модели, сколько водитель, которому обрывали телефон до тех пор, пока Осаму не отобрал у него мобильный и самым равнодушным — скотским — тоном не передал на ту сторону несколько реплик, достойных человека, находящегося в первой десятке восходящих звезд.       Чуя, кажется, впервые видел его таким. И даже вздрогнул немного, когда увидел, как Осаму за один вдох-выдох вернулся к своему привычному виду, вернув гаджет притихшему водителю, только сейчас вспомнившему о том, кого именно он везет.       Наверное, так и теряли приятельские отношения с людьми, которые, по идее работали практически на тебя если и не напрямую, то опосредованно. — Высади нас на повороте, — не попросил, а почти приказал водителю Дазай, тоже заметивший перемену отношения и выглядящий, как заметил Чуя, искренне сожалеющим, даже если через пару мгновений эти эмоции и пропали из темных глаз, скрытые под наслаивающейся с каждым днем все сильнее маской отстраненной благожелательности.       Никаких споров не последовало, хотя Чуя почти ожидал их, — в самом начале этот парень искренне опекал их, поторапливал и командовал, отлично зная свою работу, но откровенно не соблюдая субординацию. Если честно, таким простым, даже если и ворчливым, Накахаре он нравился куда больше, чем та молчаливая болванка, что сейчас везла их домой, бросая быстрые взгляды в зеркальце.       Они молча высадились из машины, забрали свои рюкзаки из багажника, проверили телефоны на предмет пропущенных и оповещений. Мобильниками последней модели их снабдили примерно с той же целью, с которой снабдили сегодня костюмами, вот только одежду они были обязаны вернуть, а гаджеты были частью все той же рекламы. Удобно, даже если свои родные аккаунты теперь приходится вести с огромной оглядкой, почти мечтая завести сто закрыток для ощущения собственной непокорности и свободы.       В телефонной книге новых телефонов были пара десятков номеров — фотографы, менеджеры, модели. Работа, работа, бесконечная работа — и никакой личной жизни. Телефоны родителей парни опасались забивать, испытывая подсознательное подозрение к чему-то, что досталось им так легко, предпочитая оставить при себе старые сим-карты и контакты, заведя для работы новые номера.       Секрета в том, что за ними присматривают, не было.       Парни не хотели знать, насколько далеко распространяется этот присмотр и не является ли он на самом деле самым настоящим надзором над ними.

***

* * *       Водитель уехал сразу, как они убедились, что взяли с собой все свои вещи. Даже не оглянулся, наверное — а ведь Осаму спас его задницу от вящего недовольства вышестоящих, кто бы там ни полоскал ему мозги.       Чуя с неожиданной злостью пнул лежащий на обочине камень — тот улетел в траву.       Это был первый раз, когда он так явно подметил, как по щелчку меняется отношение людей, стоит им вспомнить, кто они, и провести незримую черту между ними и остальным миром.       Как будто от того, что они смотрят на свои физиономии на обложках, они перестали быть людьми. Перестали хотеть нормальных отношений с людьми, нормального внимания, нормального восприятия их как людей, а не как кукол, которых наряжают и снимают в студиях.       Чуя понимает, что злится совершенно напрасно. Но не мог остановиться — было неожиданно обидно, как уже давно не было, со школы, где все относились к нему предвзято из-за цвета волос. — Все нормально, — неожиданно сказал ему Дазай, оказываясь рядом и взяв его за руку. Чуя вздрогнул, почувствовав, насколько ненормально холодная у него ладонь, и машинально засунул ее в карман своей толстовки. Осаму улыбнулся ему, привычно тепло, на глазах оттаивая и в остальном, и приобнял свободной рукой. Накахара уткнулся ему в грудь, пряча глаза, охваченные непривычным жжением. — Это потом пройдет, может быть. А может, и не пройдет.       И добавил с неожиданным чувством: — Я так рад, что ты у меня есть. И всегда был. И что мы вместе.       И Чуя почувствовал, как камень упал у него с души, а в горле пропал ком невыплаканных слез. — И правда. Я тоже рад, знаешь, — он улыбнулся и поднял лицо, позволив Осаму увидеть эту улыбку. Тот улыбнулся ему в ответ. Легче стало обоим.       Они стояли посреди дороги, немного в стороне от домов, закрытые со всех сторон деревьями, улыбались друг дружке. А потом одновременно потянулись навстречу друг другу, добивая вдруг возникшее чувство одиночества горячим поцелуем, и не сразу заметили, как пошел дождь, — только когда за шиворот стало капать с листвы — отпрянули, словно коты, которых окатили из ведра, засмеялись взаимной ошарашенности.       А потом взялись за руки и пошли домой. Прямо под дождем, закинув мобильники в рюкзаки.

***

      Никто из них не брал с собой зонт, Накахара время от времени фыркал, когда вода текла в рот и в нос, не помогал ему и капюшон толстовки. Дазай же вообще не заморачивался, ловил капли языком, как обычно поступают со снежинками, и Чуя обзывал его дураком, раздраженный и мерзнущий.       Осаму это никак не задевало. Он улыбался, отводя мокрые волосы с лица, дразнил Чую, называя неженкой и сахарочком. — Сляжешь опять с температурой — лечить не буду, так и знай! — сопел Чуя, но постепенно и ему стало плевать на какой-то там дождь: если разобраться, не такой уж и холодный он был, стоило привыкнуть и перестать вздрагивать от каждой капли, ударившей его в лицо.       Так они дошли до своего двора и затормозили, только когда минули открытую часть дворика, оказавшись на закрытой от чужих взглядом внутренней. Осаму все-таки воткнул весной несколько деревьев, и теперь, когда цветы сменились листвой и зреющими плодами, пусть их и было всего ничего, даже с внешней стороны они были прикрыты от прямых взглядов прохожих, хотя, конечно, кроме них, больше не было таких дураков, торчащих на улице.       Сняв капюшон, Чуя не без оглядки позволил себе просто запрокинуть голову, лицом к небу, остановившись посреди дороги и затормозив уже собравшего идти в дом Осаму, дернув за руку. Тот, подумав, пожал плечами и присоединился к бессловесному досугу.       Они стояли так несколько минут, прикрыв глаза, размышляя, что это могли бы быть отличные кадры для их личного портфолио. Что-то такое они вели еще в школе, хотя, конечно, фотографии оттуда нельзя было показать кому-то. Это было только их. Личное. — Поцелуемся? — негромко предложил Осаму, не открывая глаз. — Чтобы как в фильмах — два мокрых придурка, волосы лезут в рот, губы синие, зато память… — Дазай со смехом увернулся от ладони Чуи, когда тот попытался пробить ему по заднице, высвободив для этого правую руку из чужой ладони.       И тем не менее, стоило возмущению и смеху чуть угаснуть — они встали вплотную друг к другу, Чуя ради этого встал на подобие веранды, которую они сделали на выходе из дома, поднялся на мысочки, цепляясь за ткань чужой рубашки для устойчивости. И они-таки поцеловались, забив, что кто-то может увидеть их.       Первый поцелуй перетек во второй, они пофыркивали и смеялись, неловко сталкиваясь мокрыми носами. Потом Дазай убрал с лица возлюбленного мокрые рыжие пряди очень нежным жестом, поймав личико в чашу ладоней. Смешки стихли.       Это был затяжной поцелуй, настоящий, сокровенный, от самого сердца. Полный невысказанной нежности и взаимных клятв. Чуя вздрогнул, чувствуя необычно потеплевшие губы своего парня, слизнул повисшую на них капельку воды, прежде чем отстраниться и провести ладонью по чужим мокрым волосам, сбивая повисшие на кончиках закручивающихся прядей капли. — Мне определенно понравилось, — улыбнулся Осаму, — особенно в конце, — и по-хулигански лизнул опешившего Чую в губы. — Придурок! — Чуя вскинул руку, рукавом вытирая губы и ощущая, как ненормально у него горит лицо — кажется, на его щеках можно было вскипятить осевшую на коже дождевую воду и выпарить то, что впиталось в одежду.       Дазай рассмеялся, и, подвинув Чую, вытащил из поясной сумки ключи, чтобы открыть дверь в дом, оставляя пламенеющего Накахару остывать и как-то усмирять свое ненормально бьющееся в груди сердце. — Никаких больше поцелуев со вкусом дождя! — яростно пообещал сам себе Чуя.       Тем не менее, самым последним «дождевым» этот поцелуй так и не стал.