Тёмная радуга

Мама всегда говорила Лили: — Либо делай хорошо, либо не делай никак. Первые двадцать два года своей жизни она не понимала значения этих слов. Например, что страшного в том, что у тебя плохо получился бисквит, просел в середине? Всегда можно разломать его, залить кремом и разложить в стаканы, так даже современнее. Или чем ужасно коричневое пятно от чайной чашки на белом блюдце? Мой — не мой, всё равно оно появляется. Но потом Лили встретила Коула, и он доходчиво объяснил ей, чем же так страшны неудачные десерты и недомытые пятна. Объяснил настолько доходчиво, что Лили в тот вечер, рыдая, собрала на полу осколки блюда с переслащенными эклерами и, заодно, два своих зуба. Такие были у него аргументы. Нужно сказать, действовали они безотказно. Например, не вытащила из рыбного филе мелкие косточки — получай тарелку с горячей едой прямо в лицо. Переставила его любимую статуэтку с правого края комода на левый — тряпка для пыли уже ждёт твоей спины. Слабо запеленала новорожденного сына, Райана, он вытащил ручки и расцарапал себе щеку — у Коула, стоматолога по профессии, всегда наготове есть щипцы, которыми он с лёгкостью снимет твой ноготь на мизинце, чтобы напомнить о своевременной стрижке ноготков у ребёнка. Этими «аргументами» он пичкал Лили почти три года. Но однажды её терпение лопнуло, потому что он навредил не только ей, но и тому, что было ей дорого, её главному увлечению — оригами. Коул разрешал Лили складывать фигурки и клеить модельки из бумаги — находил это занятие безвредным, и даже мог похвастаться перед друзьями: «Смотрите, какая у меня жена рукодельница!» Но в тот вечер, когда она вернулась из магазина с полными сумками покупок, Коул встретил её, держа за руку сына, что было очень странно само по себе — Коул обычно лежал на диване с газетой, а никак не поджидал Лили в прихожей. — Сука, — прошипел муж, — ты куда смотришь? Хочешь убить Райана? Лили медленно опустила сумки на пол и, чувствуя, как глаза наполняются слезами, прошептала: — Ты о чём, дорогой? — Об этом! — ткнул он пальцем в коленки Райана, густо намазанные йодом, — как это вышло? — Мы гуляли с ним во дворе, — понизила голос ещё на полтона Лили, — он катался на качели, хотел с неё спрыгнуть, но не рассчитал и упал. Ничего страшного не произошло, я обработала ранки, он даже не плакал. Правда, малыш? Она умоляюще посмотрела на сына, но он был ещё слишком мал, чтобы защитить свою мать. — Тварь, — толкая Райана в детскую, прорычал Коул, — безмозглая тварь! Только и умеешь своим идиотизмом заниматься, бумажки мять, совсем о сыне не беспокоишься! Думаешь, я просто так разрешаю тебе видеть дома и нихрена не делать? — Коул, я… — начала было Лили, но муж схватил её за волосы и потащил в гостиную, где стояли все её поделки. Она даже не упиралась — давно поняла, что только ещё сильнее злит мужа попытками отбиться. — Смотри сюда! — заорал он, комкая фигурку барашка, над которой Лили трудилась не один день. Но она отвела глаза — просто не могла видеть, как её творчество, её отдушина превращается в гору бесформенной бумаги. Коул уничтожил всё — он рвал, резал и мял, а потом прижал Лили ногой к полу и прошипел: — Будешь спать здесь, среди своих высеров! Даже не подходи ко мне! Лили прорыдала весь вечер, пытаясь восстановить хотя бы одну фигурку — ничего не выходило. В груди пекло, впервые в жизни она чувствовала ярость, настоящую животную ярость, а ещё желание, непреодолимое желание отомстить. От слёз у неё разболелась голова, но она боялась пойти в ванную и взять в шкафчике анальгин — если бы муж увидел, что она ослушалась его, она бы снова рассталась с парочкой зубов. — Я не могу так больше, — выла она, зарываясь раскалывающейся головой в бывшие поделки. Лили чувствовала, что ещё чуть-чуть, и Коул перейдёт на Райана, потому что сегодня он переступил черту — причинил вред не самой Лили, а тому, что ей дорого. Допустить насилие над сыном она никак не могла. Бежать не было смысла — Коул без труда нашёл бы их, разводиться — тем более, поэтому Лили поняла что единственный выход — убить мужа. Избавиться от него раз и навсегда. Она дождалась, пока он заснёт, на цыпочках выбралась из гостиной, прошла в гараж и вытащила из-за полки разводной ключ. Конечно, она могла бы просто прирезать его, но что-то говорило ей, что Коул не достоин так быстро и чисто расстаться с жизнью. Вернувшись в дом, она, стараясь не издавать ни звука, зашла в спальню и огляделась. Комната была «вылизана» до блеска — вся мебель идеально сочеталась друг с другом, ковёр был вычищен так, что казался только-только купленным, нигде не пылинки, не соринки, не пятнышка. Лили будто взглянула на спальню по-новому — она столько времени и сил посвящала ведению хозяйства, а муж жестоко избивал её за растёкшийся желток в жареном яйце! Еле справляясь с эмоциями, она встала над Коулом и занесла ключ ровно над его головой. Молясь, чтобы он не проснулся, она размахнулась и опустила ключ ему на лоб. В пятидесятикилограммовой Лили было немного силы, поэтому удар вышел максимум на синяк. Коул тут же проснулся и непонимающе уставился на жену. Не давая ему сесть и, тем более, встать и отобрать у неё оружие, Лили размахнулась ещё раз, только ударила не по голове, а по торсу. Потом ещё, ещё и ещё, пока Коул, хрипя и проклиная её, не начал кашлять кровью. Но даже это не остановило Лили, она закончила расправу, только когда глянула на свои руки и увидела, что они полностью покрыты кровью. Наспех вытеревшись простынёй, она покидала в сумку самые необходимые вещи, деньги и документы, взяла ключ, схватила спящего Райана, загрузилась в машину и поехала, куда глаза глядят. Никто не знал об избиениях, поэтому смерть Коула посчитали неудавшимся ограблением, а Лили и Райана объявили пропавшими без вести. Лили использовала все связи и деньги, чтобы сменить имя и начать новую жизнь. Её старания окупились — через несколько месяцев на смену Лили и Райану Морган пришли Кэрол и Дин Бэйл… Прошло четырнадцать лет, новоиспечённые Бэйлы жили спокойно — Дин ничего не помнил, а Кэрол старалась не вспоминать. Но однажды утром Дин, непонимающе хмурясь, принёс маме письмо с подписью «Лили Морган». — Должно быть, ошиблись, — протянул он. «Нет», — стараясь не выдать истинных эмоций, подумала Кэрол. — Сынок, тебе не пора в школу? — натянуто улыбнулась она. — Сейчас, только круассан доем, — сказал он с набитым ртом. Когда же он, наконец, дожевал, чмокнул маму в щеку и, закинув на плечо рюкзак, выбежал из квартиры, Кэрол, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, подошла к окну. Она хотела насладиться последними мгновениями прежней жизни. Кэрол обожала смотреть в окошко — там, за стеклом, постоянно неслась толпа, бурлила энергия, такая разная, но всегда живая и настоящая. Вглядываясь в счастливые лица юных возлюбленных, серьёзные мины офисных работников или беззаботные улыбки детей, несущихся вприпрыжку с мороженым в руках, Кэрол невольно вздыхала — они просто жили, кто попроще, кто посложнее, но, главное, они не скрывали свою личность, не скрывали страшное преступление, не скрывали истинное имя своего ребёнка. Они были честны, вот, прямо у неё на ладони. А потом она оборачивалась и осматривала свою гостиную-столовую — всё кипенно-белое, даже цветочки в вазе, даже обложки виниловых пластинок и журналов, даже чайный сервиз. Что уж говорить о мебели, цвете стен, пола и потолка. Нигде не единого пятнышка, всё по своим местам, в линеечку. А если открыть шкаф с прозрачными дверцами, можно были и вовсе утонуть в белизне — там стояла коллекция фигурок и моделей из бумаги. Да, хобби у неё осталось прежним, ведь имя можно сменить, а душу — никогда. Кэрол, обняв себя руками, подошла к шкафчику и посмотрела на свою любимую поделку, тридцатисантиметровую Пизанскую башню. Сколько она корпела над ней! Наверное, месяц. Но результат того стоил — моделька полностью повторяла оригинал — ровно тот же укол наклона и, конечно, такое же количество колонн и ярусов. Даже текстура модели совпадала с текстурой реальной башни — специальная бумага имитировала мрамор. Погладив поделку кончиками пальцев, будто прощаясь с ней, Кэрол посмотрела на страшное письмо, хотела было к нему подойти, но тут же вспомнила ещё об одной важной вещи. Метнувшись в комнату, она открыла шкатулку с украшениями и достала свои любимые жемчужные бусы. Белоснежные, идеально выделанные, без сколов или неровностей — ровно так, как она любила. Не удивительно, ведь мастером, собравшим их, была она сама. Покрутив бусы в руках, насладившись их мягкими перекатами, Кэрол надела их на себя и тут же расплакалась, закрыв лицо руками. — Ну, вот и всё, — прошептала она. Вернувшись в столовую, она налила в белоснежную фарфоровую кружечку кристально чистой минеральной воды и, выдохнув, вскрыла конверт. Из него выпало несколько фото с места убийства Коула и письмо, написанное на печатной машинке. Никаких банальных «Я знаю, что ты сделала, и всем расскажу», нет, шантажист не использовал общих фраз, он давил Кэрол доказательствами и мельчайшими деталями. В конце он просил сто тысяч долларов. В противном случае грозился пойти в полицию и разрушить жизнь Кэрол. Она предполагала, что всё закончится именно так, но не думала, что настолько скоро. Хотя четырнадцать относительно спокойных лет — это много или мало? Дин подрос, из него вышел хороший парень, хоть и чуть гиперактивный, Кэрол смогла реализоваться в профессии — стала отличным ювелиром. Если она откажет шантажисту — обречёт себя и сына на позор, согласится на его требования — разорит семью. Выход у неё был только один — страшный, болезненный, но абсолютно правильный в данной ситуации. Грустно улыбнувшись своим мыслям, Кэрол включила свою любимую пластинку — дебютный альбом Элвиса Пресли, и тихо, сквозь слёзы, подпевая знакомым мелодиям, разорвала и сожгла весь компромат, смыла пепел в раковину, а после открыла окно нараспашку и взглянула вниз. Шестой этаж — довольно высоко. «Смерть почти мгновенная», — подумала Кэрол. Прикрывая рот рукой, чтобы не рыдать в голос и не искажать лицо гримасой, она посмотрелась в зеркало. Поправила бусы, разгладила руками платье, заправила в причёску выбившиеся пряди, накрасила губы и надела свою любимые туфли. Вся в белом — выделялись лишь алые губы, — Кэрол подошла к окошку. Она провела пальцами по раме — слава богу, никакой пыли, — и взобралась на подоконник. Часы показывали почти одиннадцать утра — трудяги уже пробежали, а бездельники ещё не проснулись, она никого не должна была задеть. Поэтому Кэрол, не желая медлить, вдохнула весеннего, еще чуть прохладного воздуха, развернулась спиной и, намеренно скользнув каблуком по карнизу, сорвалась вниз. Она ничего не успела понять — момент — и её тело приземлилось на капот припаркованной под окнами машины, а рядом заверещала работница кондитерской, вышедшая протереть витрину в самый неподходящий момент. Газеты позже написали: «Известный в Новом Орлеане ювелир, Кэрол Бэйл, покончила с собой по неустановленной причине. Ей было сорок лет». Никто так и не узнал её секрета. И, хотя Дин выплакал все глаза, он был в безопасности, теперь точно, теперь навсегда. Мать отдала за него единственное честное и искренне, что у неё осталось — собственную жизнь. Заплатила за его свободу огромную цену. Второй и последний раз…