Тёмная радуга

Морин казалось, что она тонет. Но это, конечно, не так. Как она могла тонуть в паркете? Она чуть приоткрыла глаза, но, застонав, тут же закрыла их — комната кружилась, а уродливые красные цветы с обоев ползли на потолок. Морин закашлялась, еле сдерживая тошноту. Желудок разъедало так, словно она напилась кислоты, голова же просто раскалывалась на части. Ей было херово. Хотелось бы сказать «как никогда», только это неправда — Морин чувствовала себя так уже года два. Разлепив, наконец, веки, она порыскала глазами по комнате и наткнулась на два фото, приклеенных к стене кривыми кусками скотча. Морин продала всё, даже чёртовы фоторамки, поэтому снимки, на которых была запечатлена улыбающаяся, просто-таки сияющая красавица, без обрамления выглядели ещё более неуместно и даже как-то зловеще. А ведь эта сияющая красавица — сама Морин. Морин Сабара, Королева выпускного бала две тысячи десятого года Старшей школы Хинкли и Мисс Монтана две тысячи тринадцать. — Заткнись, — сказала Морин фото, хотя те, очевидно, не произнесли ни слова, наоборот, смотрели без капли осуждения. Им просто было всё равно. Ведь та, успешная Морин, выше этой, исхудавшей, с засаленными волосами. Она бы даже никогда не взглянула на это подобие человека, прошла бы с высоко поднятой головой. Нынешняя же Морин подползла на карачках к стене с фотографиями, попыталась достать до них рукой, но не дотянулась. Сил подняться на ноги просто не было, поэтому она тупо сидела и пялилась на них снизу вверх, запрокинув голову так сильно, что начало тянуть в шее. Тошнота подкатила с новой силой и Морин, не справившись с ней, выплеснула содержимое желудка прямо на грязный паркетный пол. Это отвратительно. Морин отвратительна. И как она смогла докатиться до такого за столь короткий срок? Ответа на этот вопрос не было. Хотя, если по-честному, Морин любила винить в своём падении не себя, а окружающих, особенно парней. Она часто думала, что если бы они дарили ей настоящую любовь, а не просто пользовались её телом, всё было бы по-другому. А так она начала спать со всеми попадающимися на пути красавчиками ещё в шестнадцать лет, и к выпускному классу прослыла «Шлюхой двадцать первого века». Это прозвище закрепилось за ней насколько прочно, что многие одноклассники называли её исключительно так, будто и позабыв, что она — Морин Сабара. Титул Королевы бала наверняка достался ей потому же — голосовавшие надеялись, что она одарит каждого из них как минимум поцелуем. И это не было далеко от истины — ночь после выпускного Морин провела, разъезжая на лимузине в компании трёх парней, которые дружно отымели её под утро. Но ей это понравилось, даже очень. Внимание и любовь. Очень-очень много любви. А сколько же любви на неё обрушилось, когда она получила титул Мисс Монтана! Она купалась в обожании, запихивала его в себя так, что начинало тошнить, захлёбывалась им. Поэтому, когда один тип на вечеринке предложил ей сняться в откровенной фотосессии, она не раздумывала ни секунды. Фотосессия на поверку оказалась разнузданным порно-роликом, но и это Морин не смутило. Её подбадривали, ею наслаждались. Она была звездой съемочной площадки. Однако на следующий день ролик закономерно выложили в интернет, и он произвёл эффект разорвавшейся бомбы, причём в самом худшем смысле. Общественность была в шоке, Морин заклеймили грязной извращенкой, швалью, взяли множество интервью у её бывших одноклассников, которые, как один, твердили об её распущенности и называли её излюбленным прозвищем. Морин лишили титула всего через месяц после того, как она его получила. В одночасье она превратилась из всеобщей любимицы в изгоя, из Мисс Монтана в Шлюху двадцать первого века. За скандалом последовал нервный срыв и загул — Морин выныривала из омута алкоголя и наркотиков лишь изредка, и каждый раз находила себя в весьма странных местах и ситуациях. То она удовлетворяла сразу двоих дальнобойщиков в туалете придорожного кафе. То щуплый рыжий парень, лицо которого казалось ей смутно знакомым, вводил ей в вену вещество, которое заставляло её пищать от восторга. То полицейский ослеплял её вспышкой допотного фотоаппарата, делая фото у специальной линейки. То она криво состригала свои роскошные каштановые локоны и намазывала их отчаянно воняющей дешевой краской, на упаковке которой красовалась надпись «Платиновый блонд». То она рисовала себе на щеке сердечко, а потом расходилась и начинала с утробным воем расписывать всё лицо чёрным перманентным маркером. Протрезвела она только через несколько месяцев после скандала и поняла, что того знакомого рыжего парня звали… Чёрт, она никогда не могла запомнить его имени! Что-то на букву «Т». Тим, Тед или Тодд. Вроде бы, Тим, оно и подходило ему больше всего. Но имя мало что значило, ведь Мистер Т был мелким барыгой, готовым обеспечивать Морин дозами за секс. Мистер Т не оскорблял, не бил её, а наркота у него была неплохая, поэтому Морин всё устраивало — какая-никакая, а любовь. Да, Морин понимала, что любви недостаточно, но её неплохо заменяли наркотики. Они дарили такую эйфорию, часто получше секса! Когда же и их ей было мало, она просто рисовала на щеке излюбленное сердечко. Когда-то Морин слышала песню, в которой пелось «Носи своё сердце на щеке, а не на рукаве», и эти слова запали ей в душу. И вот сейчас она опять выводила на впалой скуле кривое чёрное сердце. Морин больше не смотрелась в зеркало, чтобы не разочаровываться, а где именно надо расположить сердечко, она и так знала. Кое-как дорисовав его, и проведя линию прямо до подбородка, Морин стащила с себя покрытую непонятными пятнами майку и принялась вытирать ею пол. «Где тут ванная?» — медленно вертелось у неё в голове, пока, наконец, из другой комнаты не послышалось гнусавое: — Эй, Мо, ты там как? Она подняла голову и увидела в дверном проёме покачивающегося Мистера Т. Говорить не хотелось, поэтому она просто пожала плечами. — А ты чего полуголая? — растерянно захлопал он глазами. — Надо. Вытереть. Лужу, — еле промямлила Морин. Тот на это махнул рукой и ушёл туда, откуда пришёл. Морин же продолжила настойчиво тереть паркет майкой, не обращая внимания на то, что она давно промокла. Через какое-то время она почувствовала лёгкий толчок в плечо и вновь увидела перед собой Мистера Т. Он протягивал ей шприц. — Давай. Я принёс, — коротко, но ясно возвестил он. Глаза Морин нездорово, жадно заблестели — перед ней была маленькая доза любви. Не только наркотической, но и настоящей — Мистер Т о ней, очевидно, заботился, а это чертовски приятно! Она с готовностью протянула ему руку, он перетянул её куском резинки, похожим на завязку от купальника, и ввёл чудо-вещество. Через мгновение ободранная комната закружилась у Морин перед глазами, и она рухнула на пол, аккурат рядом с грязной майкой. Блаженно улыбаясь, Морин погладила свою голую грудь, обняла себя руками. Любовь… Она чувствовала лишь её, такую пьянящую… Когда же рядом с ней завалился и Мистер Т, она прильнула к нему, поцеловала в висок, в шею, в ключицу, ниже, ниже… Улыбка не сходила с её губ, это было чистое блаженство. Неожиданно у Морин в мозгу будто что-то взорвалось, и она замерла, забыв, как дышать. Невероятная, пронизывающая боль разлилась от головы к ногам, и Морин медленно, боясь лишний раз пошевелиться, легла на спину. Всё тело свело судорогой, и так спутанные мысли превратились в совершенную кашу, а в носоглотке чувствовался отвратный вкус железа. Широко распахнув глаза, Морин вдохнула и… не выдохнула. Медленно погружаясь в темноту, она ощутила, как Мистер Т пытался привести её в чувство: хлопал по щекам и неумело бил в грудь, думая, что в этом и заключается непрямой массаж сердца. Морин улыбнулась — Мистер Т не бросил её в беде, а это ли не любовь? Она попыталась коснуться его лица, но рука задрожала, и, не поднявшись от пола ни на дюйм, обмякла. Невидящий взгляд Морин остановился на потолке, губы застыли в странной улыбке. Кто-то сказал бы — полуголая, грязная, с изрисованным лицом, чему тут радоваться? Но нет, Морин была абсолютно счастлива в свои последние мгновения, ведь для неё не существовало ничего важнее любви. И она у неё была. Эфемерная, ненормальная и испепеляющая каждую клеточку тела.