***
Ива была подобна обвешанному гирляндами каньону. Ветер разбивался о горы, укрывающие её со всех сторон, огибал их несмелыми и слабыми шарфами, бежал к вершинам в белых шапках и падал к застывшим ручьям. Днём воздух пропитывал гул от толпы людей, чьи голоса эхом путешествовали по улицам, но терялись, едва выходили за пределы деревни. Сбитые с толку, блуждающие по крышам однотипных высоких построек серого цвета, они скрывались в перевалах и растворялись в пещерах. На подступах к деревне их скрыл спустившийся с гор туман. Сильные перепады температур не давали вечнозелёным деревьям покрыться льдистым оперением, омывая их текучей влагой. С помощью техник повелителей земли у них получилось практически безболезненно доставить бессознательного Ооноки до его дома с личным ирьёнином. Сакура дождалась, пока тот подтвердит, что сон — лишь последствия наркоза, и в течение двух суток он должен был прийти в себя. Гостиницу им выделили с наворотами. Высокие узкие оконные проёмы с плотными узорчатыми шторами, скрывавшими вид на улицы деревни, кипящей предпраздничным настроением. Сакура скинула куртку и ботинки на ковёр, плюхнувшись в чём была на широкую кровать с гардинами. По-королевски, и в обычное время Сакура даже пошутила бы, что этого слишком много для неё одной, но силы стремительно покинули не только ноги, но и мышцу языка. Как была, она погрузилась в сладкую дрёму, которая была прервана стуком в номер. Какаши приоткрывает дверь и сообщает, что до вечера будет занят по делам не только деревни, но и Цучикаге. Потому советует ей отоспаться и не напрягаться, со всем остальным он разберётся сам. Сакура ничего не отвечает, только неопределенно взмахивает рукой, показывая, что информация была принята к сведению. Хатаке никак не реагирует, не прощается, дверь тихо притворяет за собой. Девушка с остервенением трёт пальцами лицо и оттягивает нижние веки: где же то сладкое время, когда дробный сон был ей недоступен. Отдохнув жалкие полчаса, её мозг был вновь готов на подвиги, на которые сама Сакура плюнула бы и завалилась отдыхать. Само собой к ней пришло решение прогуляться по чужой деревне. Едва они оказались в пределах ворот, она вынуждена была расстегнуть куртку. Воздух, словно топлёное молоко, обволакивал. Зима здесь являлась не в пример мягкой и щадящей, можно было без опасности заболеть ходить в тёплой кофте и лёгкой куртке. Снег задерживался в рубцах покатых стен каменных зданий, что напоминали приземистые грибы без шляпок. Люди широко и быстро шагали мимо, разговор у них был резкий и громкий, и некоторые слова этого наречия были не всегда понятны Сакуре. Шикамару ничего не говорил, но Ино не утаила от неё, как порой выбешивал его диалект Темари. Не всегда, они виделись редко, не успевали устать друг от друга, да и самого Шикамару сложно было вывести из себя. Сакура даже подозревала, что говор Темари злил скорее саму Ино, чем их друга. Она так и сказала — «говор». Хотя и у них, вне сомнений, выплывало в разговоре конохское наречие. Сакура тщательно следила за своей речью, особенно наслушавшись жалоб пациентов-гражданских или Наруто с его неиссякаемым запасом слов-паразитов. У Третьего, по её воспоминаниям, несмотря на возраст речь была чистой и красивой. Как и у подавляющего большинства представителей знатных кланов. Разумеется, и у Цунаде с Какаши не проглядывались даже намёки на диалект. Было бы стыдно Каге выражаться неподобающе. Темари принадлежала к правящей семье, но, видимо, народность Суны оказывала на шиноби большее влияние, чем ей хотелось бы. Гаара говорил мало, и она не замечала за ним особенных словечек. Но Канкуро любил пошутить, что, как следствие, развязывало ему язык. Он и не замечал, как люди вокруг время от времени морщатся, не понимая, о чём толкует кукловод. Она прислушивалась, оглядывалась и изучала. Гуляла по главной улице вдоль прилавков, изучая довольно развитую торговую систему. Всё больше на глаза попадались витрины с яркими вывесками и рекламой. Сакура невольно задумалась, что раньше гражданские были для военного благополучия, а теперь всё стало совершенно наоборот: главная точка средоточения вооружённых сил становилась обычным перекрёстком товаров с приятным дополнением в виде шиноби. Но Ива старше Конохи. Сакура почувствовала гложущее беспокойство, но попыталась просто отмахнуться: хотелось бы верить, что её родной деревне такое не грозит в ближайшее время. Она остановилась напротив высокого и широкого окна магазина косметики. Ассортимент приятно удивил, но не менее изумила цена. Девушка наклонилась к разрекламированному продукту, читая состав на коробке сквозь стекло. Так увлеклась, что не заметила подкравшегося консультанта. Отказавшись от услуг, спросила про пигмент, использовавшийся в изготовлении помады. Консультант, разочарованная её отказом, нехотя пояснила сравнительно высокую цену: — В этой помаде используют кармин, он ненамного дороже дикого шалфея. Но доставляется из страны Ветра, а там не жалуют наш способ изготовления. Сакура не раз говорила Ино, что погоня за модой её когда-нибудь убьёт. Шалфей или сафлор столетиями использовался не только принцессами и гейшами, но и шиноби. Она собственными глазами видела, как этой краской разукрашивают фарфоровые маски АНБУ. Но люди в попытке изобрести кунай всё мечутся, лишь бы подороже и поярче. А если уж этот навороченный кунай где-то запрещён, то набьют цену вдвое, нет, втрое больше. «Последние технологии». Книжные киоски тут сохраняли традицию приверженности к определённым издательствам. Они рассредоточились по всему торговому кварталу, стараясь не пересекаться. Вдалеке завиднелось здание местной больницы, но Сакура всё же решила заглянуть в один со смутно знакомым названием. Она протискивались меж плотно стоящих полок выбивавшейся из общей картины лавки: потолки низкие, стеллажи стоят плотно, а скромные окошки еле пропускают свет. Единственное, что нашла — одну из поздних книг Джирайи, успевшего, видимо, напечататься в каждом мало-мальски стоящем на ногах издательстве. Сакура прислонилась плечом к одной из полок, приколоченных к стене, и раскрыла находку на первой странице. В отличие от остальных его книг, с которыми они с Наруто ознакомились в своё время, в этой присутствовало предисловие. «От автора — самая глупая часть книги. Как если бы вам дали слово на экзамене, отправили на пересдачу, а вы начали распинаться по билету за закрытыми дверьми аудитории». Сакура усмехнулась. Плохой человек вряд ли бы написал такое о себе в собственном разделе «от автора». Это навевало тоску о Цунаде. «Единственное, что можно понять из предисловий — автор либо желает нахвастаться, отбивая всякое желание читать дальше этого самого раздела, либо оправдаться и всё равно испортить впечатление от прочтения». Сакура едва не рассмеялась. Ей захотелось по прибытии в Коноху расспросить Наруто о его учителе. О Цунаде, она знала, её друг не захочет спрашивать ничего, кроме субъективщины. Он бывал у неё в кабинете почти так же часто, как и у Какаши, больше говоря о жизни, чем о делах. Сакура подозревала, что наставница просто видит в нём своего погибшего младшего брата, потому благосклонно рассуждает на глупые темы или отвечает на нескромные вопросы. Харуно переминается с ноги на ногу, быстро перелистывая страницы, выискивая что-нибудь, за что зацепился бы взгляд. Вопросы скромнее, чем предложения секса, разумеется. Тем не менее, Сакура радовалась, когда заставала Наруто с Цунаде за обедом или простым разговором. Она не хотела представлять, как ему, должно быть, не хватает Джирайи. Пусть Саске и вернулся, некоторые невосполнимые аспекты его жизни так и остались пустыми. Возможно, в этом крылась одна из причин её злости на Какаши. Она ведь часто, даже слишком часто, на него злилась. — Эй, ты собираешься её всю перечитать? Для таких, как ты, существуют библиотеки! — рявкнули из-за прилавка. Сакура от неожиданности подпрыгнула и захлопнула том. — Я беру её, беру! — немного растерянно от не прошедшей паники залепетала она, выглянув из-за стеллажа. Харуно перевернула задник книги: вместо аннотации там напечатали диалог персонажей. Сколько Сакура себя помнила, такое делали только на второсортных бульварных романах. «— Я просто не могу забыть, — проговорил он, — не могу выкинуть из памяти картинки, которых не видел. Когда чужие руки ласкали её тело, когда она предавала меня вновь и вновь. Мицуха сжала в тонких пальцах подол платья, бретельки которого опустила вниз и оголила грудь несколько секунд назад. Сгорбленная и смущённая предметом разговора не меньше, чем собственным положением, она казалась ещё более хрупкой. — Возможно, некоторые вещи просто невозможно выкинуть из памяти, как бы ни хотелось.» Закономерный вопрос, которые вертелся у неё на языке так настойчиво, что ноги принесли бы её к отелю за считанные минуты, — читал ли это издание Какаши? Издание, в котором упоминалось такое простое объяснение, которое он никогда бы не предложил ей. Он не может забыть своих сокомандников, своих коллег, всех мёртвых и живых, отпустив, но держа себя в клетке из страха за чужую жизнь. Скажи она ему, что из-за смерти Рин он теперь трясётся над своей ученицей, Какаши посмеётся и сведёт всё в шутку. Может статься, это то, что ей нужно было сказать Саске. Он пронзил её грудь точным ударом с заострённым лезвием чакры, он был в сознании и осознавал происходящее как никогда. Он продырявил грудную клетку Наруто в попытках разорвать связи по такой высокой цене. Некоторые вещи невозможно забыть. Каждый раз, засыпая, в самых страшных кошмарах, посреди незахороненного кладбища своих пациентов и друзей Сакура со стороны наблюдала, как он раз за разом атакует её. Хотя, не подхвати тогда подругу Какаши, а затем и Наруто, это стало бы ей уроком. Как стало бы уроком для Карин, если бы Сакура не спасла её. Сложно было обвинять Хатаке в неугасающей ясности памяти, когда сама она не могла забыть, как бы ни хотела. Здание больницы отдавало серостью. Реконструированное совсем недавно, что Сакура заметила по свежей не облупленной краске, оно чем-то отталкивало. Вокруг толпились непонятные группы людей, в закутке между забором и другим зданием разговаривала троица в халатах, выпускающая в воздух пары белого дыма от сигарет. Ни одной девушки в белом халате или синей спецодежде. Сначала желавшая зайти, Харуно решила ретироваться и не действовать на нервы здешним ирьёнинам. Она стала надеяться, что в ближайшем будущем представится шанс спросить про странную ауру центрального медицинского учреждения Ивы. Когда Сакура проходила мимо, то услышала, как недвусмысленно её окликнули. Она никак не обозначила реакцию, проигнорировав и ускорив шаг. Когда её плеча коснулась чья-то рука, Харуно приготовилась развернуться и навалять нарушителям мирной туристической прогулки. Кулак поймали и ответили рассеивающим блоком чакры. Девушка в длинном расстёгнутом пальто криво улыбалась, по-видимому, предчувствуя подобный расклад. Всё в ней содрогнулось, когда избыток чакры всё-таки задел болезненные точки в теле. Сакура отпрыгнула и порвалась извиниться. — Они просто хотели кое-что тебе предложить, — массируя пальцами виски, пробормотала Куроцучи Ооноки, — хотя сомневаюсь, что я отреагировала бы по-другому. Харуно извинилась и коснулась чужого лица. Складка меж бровями разгладилась, и Куроцучи расправила плечи. Взгляд больших карих глаз выдавал неиссякаемые запасы дерзости, которые, казалось, копились в этой язве-наследнице своего деда годами. Сакура нутром чувствовала, что Ооноки не просто так столкнулась с ней на улице. Они дошли до недалеко стоящего кафе с горячими напитками, подающимися внутри через стойку. Но особой нужды в них не было: на улице после морозной Конохи Сакура чувствовала себя в сауне. Тем не менее пришлось согласиться на уговоры Куроцучи заплатить за глинтвейн. По-настоящему хотелось лишь отделаться от иностранной куноичи, которой, Сакура замечала по движениям, была по сердцу её компания. Опять же, Харуно не верила в случайности. Плохое предчувствие нередко обретало реальные формы. — Я поражена твоей храбростью, — улыбнулась Ооноки, когда они присели за барные стулья и сделали заказ, — жаль, нельзя рассказать никому. Уверена, спасённая Каге жизнь не прошла бы впустую для твоей карьеры. Сакура неопределённо пожимает плечами, думая, как, не вызывая подозрений и лишних обид, отказаться от компании куноичи. Пожалуй, она предпочла бы поближе присмотреться к купленной книге Джирайи. — Я сделала то, что и любой на моём месте, — жаль, с Какаши подобная отмазка не сработает. Куроцучи присвистывает. — Ну, знаешь, не все ирьёнины честных правил, подобно тебе. — Сакура изумляется, как не скрипит по её зубам сахар. — Например, те, что окликнули тебя, и пальцем не пошевелили бы. Она тянет напиток из стакана и хитро щурится. Недоговоривает. Сакуре не нравится положение, когда над ней контролируют поступающую информацию. Куроцучи так смотрит, только что не прямым текстом предлагает заглотить наживку. Харуно никак не комментирует чужие слова, расслабленно поводя плечами и не размениваясь на растягивание беседы. Куроцучи же демонстративно отвернулась, рассматривая забегаловку от посетителей вплоть до скрипучих досок под высокими стульями. Она положила ногу на ногу, оставаясь напряжённой, будто приготовилась бежать. Или её уже паранойя заедает? Тем не менее, говорит куноичи Камня несомненно любопытные вещи. Сакура вздрагивает, когда Ооноки резко опускает что-то с громким стуком прямо перед её опущенным носом. — Тебе ведь понравилась она? — криво улыбается девушка, что можно принять как за наглость, так и за робость. Сакура опускает взгляд: красного цвета тюбик. Помада. — Я могу себе позволить косметику. Просто не хочу, — спокойно парирует Сакура, не прикасаясь к помаде. Отпивает и не видит, как Куроцучи немного нервно закусывает губу. — Просто подарок. Если не нравится, выброси. Сакура рассматривает помаду той же марки, что видела в витрине магазина. Чувствует выжидательный взгляд, но пробовать не собирается. Она понимает, что для хоть какого-либо логичного завершения ей нужно принять подарок. Потому Сакура убирает её в карман. Куроцучи закусывает губу и смотрит на неё исподлобья. Верхняя её губа чуть больше нижней, словно древко лука она накрывает лепесток нижней. Взамен помады девушка вытаскивает из кармана самокрутку, точь-в-точь как та, что всучил Сакуре тот незадачливый охранник из свиты Цучикаге. Харуно наблюдает не без насмешливого интереса, как её новая знакомая испытывает себя на прочность. Невольно сравнивает ту с Ино: подруга детства не позволила бы себе сомневаться даже из осторожности. — Моя квартира тут недалеко. Если хочешь, можем раскурить. Младшая Ооноки приводит её в обветшалое старомодное здание, на которое они натыкаются, едва выходят из водоворота торговой улицы. Сакура вслух не говорит, но хочет услышать от собеседницы: столь странная планировка больницы рядом с торгашами много говорит о самой деревне. Лестница, по которой они поднимаются шаг в шаг, узкая, но чистая. Квартира тоже не блещет изыском, по углам линолеум откололся и почернел. Всё внутри указывает на утраченные богатство и лоск. Тяжелые шторы из узорной ткани выдыхают пыль вглубь единственной комнаты с кроватью и скромной дубовой мебелью. Из интереса Сакура заходит в ванную, но и там кроме заплесневелых ножек длинной бочки со следами кромок воды разного цвета на внутренней стороне, раковины и заржавевшего унитаза ничего интересного нет. Она возвращается в единственную и более-менее обжитую комнату и бросает куртку на стул возле вытертой тумбочки, сверху облупившейся. Кухни нет. Харуно сомневается, что Куроцучи действительно здесь живёт, о чём не стесняется с ехидным намёком спросить. Та пожимает плечами, будто потеряв к Сакуре интерес, ходит по комнате с зажатой меж губами сигаретой и то ли что-то ищет, то ли пытается починить. Следуя приглашению и не дожидаясь хозяйки, Харуно с удобством раскидывается на широкой кровати, единственном оплоте хоть какого-то удобства. Покрывало не скользит, проминаясь под её весом и повторяя контур тела. Подушка одна и на другой стороне. Куроцучи ставит пепельницу из толстого стекла рядом с чужим лицом и ложится рядом, приподнявшись на локтях и поджигая косяк. — Из Суны, — подмигивает ей, после затягиваясь, — как и вся остальная грязь. — Прямо вся? — спрашивает Сакура, раздумывая, как подступиться к косяку. Не сигарета всё-таки. Девушка начинает загибать пальцы. Харуно несильно затягивается и отдаёт обратно. — Шлюхи, косметика, деньги, трава — ладно, она из страны Чая, — да даже ветра. — Ветра? — переспрашивает Сакура заинтересованно. Куроцучи кивает, морщась от горечи на языке после травки. — Ну да, ветра. А ты не знала? Тот, что идёт в сторону Камня — бист роз. Идёт на север прямиком из Суны, бушует сто семьдесят дней, из которых всего пятьдесят собирает песок в пустыне. Да и страшны ли этим кочевникам, — бедуинам, — ветра? Накрылись ковром да замотались в шарфы, — она забавно фыркает, — у нас же он бушует месяцами, сходя с лета на осень, разрушая горы, захватывая деревни в свою пучину. Редко доходит до Камня, дед уже много лет чувствует затылком его: отправляет шиноби, чтобы выставляли преграды. Да даже когда доходит до нас, — Куроцучи отбирает у неё и тушит половину косяка, чтобы не терять окончательно голову, и кладёт на край пепельницы, — разбивается о горы и утихает. — А есть ещё какие-нибудь? Сакура чувствует прилив адреналина, вымывающий эйфорию из лёгких и головы как всегда, когда удаётся коснуться чего-то совершенно незнакомого. Щёки покрываются румянцем. — Хм, — задумывается на секунду девушка, перебирая в голове воспоминания, — к примеру, Харматтан. Что? Ты и про него не знаешь? — Она хохочет, отпуская неуместные шутки про конохских белоручек. — Харматтан почти никогда не касается страны Огня. Идёт на Восток, прямиком чрез Красную пустошь. Собирает раскалённую бордовую глину и красный песок, пересекает океан и выпадает над островами красным дождём. Единственные острова на том море — это… — Да, — с удовлетворённой улыбкой громко протягивает Куроцучи, видя проблеск догадки на её лице, — Кровавый Туман обязан своим громким именем не только жестоким детям, режущим своих товарищей направо и налево. Совсем близко от Кири, красный дождь, стекая по лицам фермеров и шиноби, плавно испаряется в туман красного цвета. — Захватывающе, — подрагивающим от накатившего волнения голосом бормочет Сакура. В глазах Куроцучи плескается веселье и взбудораженность; они хитро блестят в темноте. Они, в эйфории, начинают молоть чушь и даже доходят до того, что Ооноки не без насилия настаивает на тест-драйве помады. Несмотря на обещание, едва она несколько раз провела кисточкой по чужим губам, свои оставила нетронутыми. — А ты, — она вскакивает и садится, раскинув колени, — не хочешь мне рассказать какой-нибудь секрет? Харуно кривит губами и отводит взгляд, немного отвернув голову. Садиться следом не хочется, ещё меньше желания искать в памяти устроившую Куроцучи не-банальность. Потому Сакура мычит, раздумывая. Глупой фразой — «расскажи секрет» — руководствуется медсестра из родного госпиталя, когда между людьми вдруг повисает пауза. С Ино у Сакуры никогда не было проблемы нехватки тем, а когда все вдруг замолкали, то не чувствовали себя обязанными продолжать насильно. Эта же особа видела в молчании своего злейшего врага, потому вопрос про секрет Сакура тут же восприняла как попытку насмехнуться. Куроцучи надоедает ждать. — Тогда могу спросить я? — Сакура кивает, поворачиваясь обратно. — Почему Принцесса Слизней не удочерила тебя? Хороший вопрос, — отмечает себе Харуно. Вопрос, который требует подкованности в плане не только жизни высоких домов, но и её личной. Внучка Ооноки подозрительно хорошо осведомлена во всём. Куроцучи протягивает ей обычную сигарету, подбадривая. Сакура рассматривает несколько секунд коричневую бумагу, в которую ювелирно — на заводе, разумеется — завёрнут табак. Она нюхает её и улавливает привкус кофе. Шикамару не жалуется ни на недостаток денег клана, ни на собственный заработок, но покупает исключительно вонючие и горькие. И всё время извиняется за них. Эти же дорогие. Сакура рассматривает пограничный позолоченный скотч между фильтром и нутром — витиеватые записи на диалекте страны Ветра. Что еще было ожидать от самой богатой и известной семьи Ивы. — Ну да, не удочерила, — соглашается с актуальностью вопроса Сакура, позволяя помочь себе с огнём. — А зачем тебе это? — В зависимости от твоего ответа я задам или умолчу свой следующий вопрос, — спокойно отвечает девушка со второй закруткой в зубах. Она движением, общим с жестом Шикамару, прикрывает занимающийся огонь от мнимого ветра. Лицо её привлекательно мерцает в ярком свете. Шизуне носила фамилию Сенджу. В принципе, в этом не было никакого секрета, учитывая то, что правилам Сакура следовала, даже не в пример Шизуне получала отомэ и выпутывалась из него, но не принадлежала клану Сенджу. Самое время было посетовать на то, что она бесклановая. Таким старым и уважаемым семьям, как Ооноки, казалось дикостью такое пренебрежение традициями. Особенно, когда учениц за всю долгую жизнь было всего две. — Я решила, что мне это не нужно, — уклончиво сообщает Харуно спустя раздумья и пару затяжек. Кофейный привкус приятно оседает на языке после травы. — И Цунаде разрешила? — настаивает Куроцучи. Сакура вздыхает и быстро сдаётся. — Я знаю, что девушки отказываются от своих семей и раньше меня, но я просто не нашла в себе сил бросить родителей. Со стороны это бы выглядело, будто с жиру бешусь. — Это не так, — спокойно возражает она. Сакура была больше ученицей Цунаде, чем Шизуне. Больше её дочерью. И когда чуть позже после первого отомэ Пятая спросила об удочерении, Сакура не удивилась. Цунаде действительно хотела, чтобы клан Сенджу продолжал жить, и одной Шизуне было недостаточно. Особенно в тот момент неудовлетворённость ситуации ощутилась столь остро, когда у Сакуры получилась печать сотни. Родители никогда не думали о втором ребёнке. Сакура была любимой, окружённой вниманием единственной дочерью, и, откажись она от фамилии Харуно, у них бы ничего и никого не осталось. Сакура специально травила себя этими мыслями, потому что глубоко в душе готова была на такой шаг. Как бы на неё посмотрели, стань она частью благородного и талантливого дома Сенджу? Кажется, именно с этим вопросом она окончательно отказалась от идеи быть Учиха. — Неужели Цунаде не спрашивала тебя об этом опять после войны? — подаёт голос Ооноки, когда Сакура игнорирует её предыдущее замечание. Даже если бы спросила, Сакура, борясь с тщеславием, отказалась бы. В начале декабря, уставшая от разборок и вымотанная в госпитале, она заявилась домой. Мама, на удивление, не стала кричать и ругаться в излюбленной властной манере. Они с родителями вместе начали смотреть фильм и девушка, тут же заснув у Мебуки на плече, обслюнявила той полруки. Она бы не смогла. Слишком простая, слишком безродная, слишком… тщеславная. Её по пятам преследовало иное, нежели у наследников именитых домов шиноби, ощущение превосходства над гениями известных кланов, когда временами накатывали воспоминания о войне и проделанных операциях. Кто бы ещё, если не Харуно Сакура? А что это за клан? Может, вы ошиблись в написании иероглифов? Может, в итоге даже найдётся человек, что согласится взять её фамилию, чтобы, если не продолжить, то сохранить блеск и славу вспыхнувшей и тут же угаснувшей славы Харуно. — Не спрашивала. Да и я отказалась бы, — с вызовом отвечает Сакура, не понимая, что Куроцучи от неё хочет. — Ты бы согласилась? — Я и согласилась, — отвечает девушка. Сакуру передёргивает. Она не очень хорошо читает людей, но почему-то кажется, что, несмотря на хорошее расположение к ней, на дне глаз Куроцучи плещется раздражение. — Деда не доверял ни отцу, ни невестке. Потому и огородил их от моего воспитания. Мы практически не общаемся. Сакура промолчала. На такое ей было нечего ответить. Не хотелось спрашивать и тем более представлять, каково быть сиротой при живых родителях. Ооноки хмыкает. Красиво затягивается терпкой отравой, по тонким губам скользит дым, который она тут же втягивает носом и вновь выдыхает ртом. Она использует время для игры как способ подумать. — Странно, — бормочет девушка, — я думала, Цунаде захочет тебе помочь. Ты ведь не знаешь, да? Сакура молчит, ожидая продолжения. — Будь ты Сенджу, старейшины Конохи не смогли бы на тебя влиять. Не удивляйся: дед, хоть и не говорит, видит во мне преемницу и посвящает во все дела. Кровью клана можно переписать правила, а фамилией штамповать трупы неугодных. Они бы не посмели. Шестому ты, видимо, очень дорога, раз водит с собой за ручку по пятам. Она гадко и звучно смеётся. Сакуре становится препротивно. — Цунаде не привыкла сомневаться во мне. Куроцучи не слышит, утирая слёзы смеха. Выросший из табака пепел падает на кровать с блеснувшей внутри искрой. — Тебя теперь знают многие, — говорит она вдруг серьёзным тоном, вытаскивая следующую сигарету и подавая Харуно. Та знает, как тяжело её замутит после второй, но принимает, лишь бы услышать наконец окончательное развитие чужой мысли. — Дед, если очнётся, обязательно позовёт тебя к себе. — Ей не понравилось, каким тоном и в принципе отношением внучки было сказано это «если». — И пообещает выполнить любую твою просьбу. Он слишком стар и верен традициям, чтобы не обратить всеобщее внимание на оказанную ему тобой услугу. Вот они и добрались до причины, по которой Куроцучи искала её на улицах Ивы. — И чего же ты хочешь от меня? — напрямую спрашивает Харуно. Куроцучи смотрит на неё серьёзным взглядом, гипнотизируя. Совсем неподвижна, но прерывает паузу ровно в тот момент, когда можно было подумать, будто она не уверена в себе. — Попроси его оставить должность. У Сакуры вырывается смешок; она незаметно заводит руку с сигаретой вниз, туша об пол. — С чего бы? — Дед истинный шиноби, но и ему пора знать меру. — Голос её твёрд и лишён прежней игривости. Слова легко складываются в предложения, будто были обдуманы сотни раз до этого. — Он несомненный герой не одной войны, но на одних битвах деревню не построишь. Помнишь тех ирьёнинов за зданием больницы? Сакура утвердительно моргает. Куроцучи не злится, хотя лицо у неё словно восковая маска. Она пересказывает осточертевшую тему не в первый раз, но ярость уже выветрилась. — Все, что они делают — ставят «простуду» и выписывают «лекарство от кашля». Сакура давится воздухом от смеха. Не думала она, что хоть где-то до кого-то вроде Куроцучи дойдет рядовое название героина. Но в чём-то она была несомненно права: система разваливалась на глазах. Тут не составляло труда привязать к созданному ею образу картину серой больницы, пришедшей в упадок. — А деда волнуют дрязги на политической арене, такой же ветхой и ненадёжной, как и он сам. Вот скажи мне, чем его не устроил Хатаке? — Она трясёт перед носом Сакуры окурком. — А я тебе скажу. Командир Третьей Дивизии и вдруг Хокаге. Да ещё и едва тридцатилетний. Так просто решает отпустить Учиху Саске. О, дед никогда не забудет того нападения в стране Железа. Хуже Хатаке в его глазах только Песчаный Гаара. Сакура жестом прерывает её, устав слушать. Ей в мгновение наскучили разговоры о том, что она и сама прекрасно знала. Плюсом ко всему, у неё засосало под ложечкой от осознания закручивания узла правящей системы вокруг её шеи. — И что ты предлагаешь? — Я хочу процветания месту, где родилась. Взамен обещаю и слова не сказать в сторону Хатаке или Учиха с Узумаки. — Хорошо, — медленно кивает Харуно, обдумывая ответ, — а мне какой прок от этого? Куроцучи криво улыбается и тушит сигарету в пепельнице, отставляя тяжёлое стекло. Ложится на живот, за подбородок отворачивая лицо Сакуры от себя и прижимаясь губами к холодному уху: — Есть кое-что, — томно шепчет она, — от чего Вторая Цунаде вряд ли сможет отказаться.***
Сакура опирается лбом о дверь, ведущую в номер Какаши. Ладонь замирает, так и не постучав костяшками по поверхности. Лёжа эффект не был заметен, но от двух затяжек она еле смогла встать на ноги, и пришлось задержаться в квартире Куроцучи. На кухню она ходила в соседнюю квартиру, в которой жил один из тех парней, что толкался рядом с больницей. По её словам, если хорошо попросить, не было необходимости тратиться на траву. Чаще всего она просто прикуривала у своего друга или у тех парней, когда встречала их в деревне вечерами, и только этот косяк единственный за всё время стащила, пока они не видели. Харуно с благодарностью приняла принесённый перекус, разговаривая о том о сём, придремала на пару часов, а когда проснулась, Куроцучи уже не было. Сакура, чувствующая себя уже намного лучше, просунула ключи под дверь и с чувством выполненного долга ушла. Она вдыхает и выдыхает. Заходит, забыв постучать, и опирается на закрытую дверь спиной. Свет не горит, но шторы на всех трёх высоких окнах раздвинуты. На улице довольно ярко мерцают фонари и другие новогодние украшения. Какаши сидит за столом, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. В сумерках особенно выделяются тени на его лице. Сакура почувствовала укол вины: пока она развлекалась, он выполнял свою работу. Сколько, интересно, он не спал? Она несмело здоровается. Какаши открывает глаза, будто и не спал вовсе, и прямо смотрит на неё. А точнее, на бордовый в темноте рот, но ничего не говорит. Сакура переминается с ноги на ногу, а затем подходит ближе, огибает стол и садится на край. — Как прошёл твой день? Его молчание её убивает. Даже близко непонятно, о чём он задумался. Потому она вытаскивает из кармана остаток выкуренного с Куроцучи косяка и перебирает его в пальцах, прежде чем предложить: — Хочешь? Он стягивает маску в складки на подбородке и зажимает меж губ конец. Пообщавшись с Шикамару, Какаши не стал брезговать сигаретами, потому зажигалка всегда была при нём. Сакура, наблюдая за его ртом с немым вожделением, думает о губах Куроцучи, что точно так же сжимали косяк. Она жалеет, что на нём нет следа от помады, но это лишение не критично портит впечатление от чего-то общего, разделённого Хатаке вместе с ней. Он не спрашивает, откуда у неё трава. Она не хочет поднимать эту тему, но приятное чувство охватывает её разум, когда Какаши галантно предлагает ей первой затянуться. Сакура прикасается губами, мнимо вдыхает немного дыма и не пускает его в лёгкие. Появившийся след от помады исчезает под его губами. Какаши поворачивается к окну, наклоняется, касаясь её, и приоткрывает створку. Сквозняк проходится по незащищённым частям тела, заползая под свитер и штаны. Дрожь бежит вдоль спины, забегая на ключицы. Она складывает руки на груди, обострённо чувствуя затвердевшие соски. — Они в смятении, — говорит наконец Какаши, — мне сообщили, что Ооноки пришёл в сознание, но решать какие-либо вопросы просто не в состоянии. Подождём до завтра. Он ждёт от неё какого-то ответа, но Сакура всё не может собраться с силами. Она не может выдавить из себя ни единого слова, а всё потому, что в довершение их разговора Куроцучи недвусмысленно попросила сохранить в тайне не столько их встречу, сколько разговор, что было понятно: по сути её пытались втянуть в государственный переворот, пусть и бескровный. Сакура отлично осознавала, что всегда может отказаться, но даже предположить не могла, как ситуация в таком случае сложится. — Мне нужен твой совет, — наконец говорит она. Почему-то мысль о письме Саске казалась не то что бесполезной, но излишней, потому как удивительно точно и уверенно она предугадала бы все его реплики. Какаши не ёрничает. Встаёт рядом с окном, выдыхая дым в щель, и она становится напротив всего в шаге. — В чём? Сакура пересказывает свою беседу с Куроцучи, не вдаваясь в детали их совместного времяпрепровождения. В конце сообщает о просьбе Ооноки оставить разговор между ними. Какаши всё это время смотрит исключительно ей в лицо. А в конце монолога отворачивается к окну и бездумно наблюдает за мерцающими сигнальными огнями вдоль подъёма в горы. Сакура знает, потому как во всей Иве горы за резиденцией — единственно действительно потрясающая вещь. При всём уважении к прошлым Каге, лица на скале хоть и внушали уважение и восхищение, но ничего из этого не могло сравниться с трепетом от величия горного хребта. — И ты всё равно решила рассказать мне? — прорезает тишину его спокойный голос. Сакуру пробирает дрожь от испуга принятого ранее неправильного решения. — Я знаю, не нужно было подвергать тебя такой… — Да нет. — Он переминается с ноги на ногу и делает последнюю затяжку, быстро туша окурок. — Мне, если быть до конца честным, приятно твоё доверие. Внутри у неё всё ухает вниз, а в голове шумит столб мелких насекомых. Харуно не представляет, как сдвинется с места с онемевшими ногами и руками. Какаши закрывает окно, и шум с улицы исчезает. — Куроцучи слишком торопится, — наконец говорит он, — династия Ооноки не первое столетие выступает лидерами здешних земель ещё до становления деревни. Однако Цучикаге действительно не рассчитал силы и взвалил на себя слишком много. — Хатаке прячет руки в карманы и продолжает рассматривать её лицо. Информация, которую он сообщает, с трудом доносится до мозга Сакуры под таким давлением и едва успевает перевариться. Она смущена и проклинает помаду, траву и Куроцучи попеременно. — Когда-то Цунаде разговаривала с ним, и он поделился, что едва его руки затрясутся, а ноги ослабеют, он оставит свой пост внучке. Но, видимо, данные обещания с возрастом быстро забываются. Он немного запрокидывает голову и разглядывает её из-под полуопущенных ресниц. — Сакура, ты слушаешь меня? Она чувствует, как от всей абсурдности ситуации, в которой оказалась, на глазах вот-вот выступят слёзы. Щёки горят, и Сакура от безысходности прикрывает нижнюю половину лица рукой. Какаши выглядит так, будто готов предложить ей свою маску. — Да, — неубедительно бормочет Сакура, отнимая руку от лица и прерывисто вздыхая, — да, я слушаю тебя. Так что мне делать? — Она умалчивает о предложении Куроцучи конкретно ей. Хатаке бросает наконец взгляд в окно. — Я ей не верю. Но это лично моя проблема — я не верю никому в принципе, — он так задорно улыбается, что у неё снова тяжелеет в груди, — но ты — дело другое. Сакура напоминает себе моргать. — В твоё чутьё мне хочется поверить, хотя бы потому, что в жизни надо быть уверенным хоть в чём-то. Так почему не в тебе? Послушай завтра Ооноки, подумай немного. Первая мысль — лучшая мысль, а проблемы мы будем решать по одной за раз. — Он усмехается и чешет затылок. — Я постараюсь их решить. Она чувствует, как пересохло в горле, когда попытка сглотнуть идёт крахом. — Сакура, — Какаши на секунду сжимает губы, кажется, сомневаясь, — будет лучше, если ты хотя бы иногда попытаешься дышать. Сакура еле разжимает руки, и мышцы в них не хотят работать от малого количества крови. Они повисают паклями вдоль её тела. Не остаётся сил и нервов беситься с его странной обходительности вкупе с самонадеянностью. Но способность говорить окончательно покидает её, когда Хатаке касается кончиками пальцев её щеки. Она всё ещё дышит на слабом инстинкте, едва заглатывая воздух. Он отталкивается от подоконника, подходит ближе, и закономерно его пальцы тыльной стороной отводят упавшие на глаза пряди, укладывая их за ухо. Когда они выпадают, Какаши усмехается своей неудаче и наклоняется. Сакура слышит только то, как громко в ушах стучит сердце. От непроизвольных сокращений онемевших мышц её удерживает вовремя охвативший ступор. Она чувствует его холодное дыхание у себя на губах. В дверь стучат. Или в окно — Сакура не разбирает, но Какаши остановился. Ощущение тепла близко стоящего человека пропадает, как и чужая рука у неё в волосах. Она открывает глаза, и на губах у них застыло одно и то же разочарованное, но безмолвное: «Момент упущен». Стучали в дверь. Хатаке проходит мимо неё и опускает причудливо изогнутую ручку: АНБУ из его личной охраны просит позволения войти. Сакура проскальзывает мимо них, наспех прощаясь с Какаши. Едва она оказывается в своём номере, ноги вновь забывают держать хозяйку в нормальном положении, и Харуно сползает по стенке вниз. К щекам возвращается краска, а замершее было сердце пускается в усиленный галоп. — О боже. Она выдыхает и смеётся. Эмоции, словно неуправляемая волна, захлёстывают её голову и вынуждают обнять себя руками.