***
– Я таких, как он, никогда не встречал и, думаю, никогда не встречу. Он наговорил слишком много – на пару фанфиков точно – но снятого не переснять. Нет, можно сказать "я немного сгействовал, давайте переделаем?", но другого ответа он не сможет придумать. Ничего такого же точного – точно. Свои же слова кажутся ванильными, будто он вырвал цитату из контекста второсортного романа, да и не похожи они на речь обычного воронежца, который часто играет орущего начальника (или просто орущего), и от этого не по себе. А еще больше не по себе от взгляда Арса, ждущего своей очереди на запись за кадром. Абсолютно обычного взгляда, будто он сейчас говорил не о нем, а о непонятном для Попова футболе.***
У Антона ничего не ёкает. Сердце всё так же бьется на месте в привычном темпе, но в голове извилины переплетаются в фенечки. Он держит язык за зубами, но глаза почему-то неправильно понимают посыл, решая, что молчание – знак к действию, и просто не отлипают от Арсовых голубых. Ему правда иногда сложно взять идеи из своей головы, и он пытается их, видимо, увидеть в коллеге. Оправдывать самого себя? Могу, умею, практикую. Шаст не думает, как и раньше, а просто смотрит, и это немного помогает (хоть он еще в универе понял, что долгий мыслительный процесс до хорошего не доведет). Одно из осознаний приходит быстро: они говорят хуйню оба. Видимо, это мозг Арса даёт сбои. Да и вписывается это в его речь очень хорошо, будто там и было. Он же и Ангелом был, и художником, и гвозди положил ценой чужих шокеров – и так долго этого не замечал, что даже и неловко как-то. Может, и его фразы кто-то замечает?.. Да не, бред какой-то.***
"Он тоже смотрит." Антон только-только заводит машину, когда эта шальная мысль пробегает, как 25-й кадр. Именно пробегает, не давая зацепиться и понять, для чего она вообще появилась. Абсолютно скотский поступок с ее стороны. Пяти минут разглядывания руля не хватает для анализа ситуации, и приходится уехать с новой неприятной песчинкой, приятно усевшейся с первой.***
Жрать песок Шастун уже не может. "Он говорит", "он смотрит", "он касается", "он то" и "он сё" копятся слишком быстро с добивающим кусочком "тоже". А бесит больше всего то, что сердце не ёкает. "Было бы легче быть влюбленным и знать об этом" Новая мысль портит завтрак, заставляя поехать на съемки почти голодным. Почему ничего не ёкает? Почему песчинки копятся и копятся? Почему нельзя просто жить спокойно?.. – Ам... ...Почему он вообще думает об этом?.. – Антон?.. ...Почему всё так сложно?.. – Всё хорошо?.. – Почему я не люблю тебя, Арс?! Попов, просто захотевший узнать, почему Антон судорожно сжимает обеденную шаурму, ловит ртом воздух, пока не находит прекрасное: – А ты должен? Вопрос хороший. И на хорошие вопросы часто нет ответа. – Нет, но мог бы. – И что тебя останавливает? От давления со стороны ладони шаурма всё-таки ломается, и важный (в перспективе) диалог откладывается на неопределенный срок, потому что собирать приходится всё с пола в две руки.***
Они не видятся достаточно долго, чтобы всё сто раз забылось и успокоилось, но было бы всё так просто. С карантином все проще, честно. Антон хочет написать Арсу, позвонить или уже просто приехать и сказать, что его останавливало. Так смешно и так грустно одновременно. Его останавливало то, что они были близко. И с первого дня заточения он был готов буквально каждый день говорить, что, блять, что-то ёкнуло, превратив обычный песок в горле в сахарный, который за пару месяцев пропитал его противной сладостью насквозь. Жаль, что при встрече Попов не читает это по глазам, но Антон и не против объяснить самостоятельно. Он объяснит, с самого начала объяснит, возможно, иногда слишком эмоционально размахивая руками. Теперь же его ничего не останавливает.