Давно не дети

— Старшая сестра, потри мне спинку! Донёсшийся из ванны тонкий, детский голос заставил лопнуть тишину, как мыльный пузырь, в спальне, где ты сейчас расправляла кровать для Гензеля. Услышав его просьбу, ты застыла; он снова ищет повод, чтобы остаться с тобой наедине. Они с сестрой не знают, что такое личное пространство, и постоянно ищут тактильный контакт, к которому их приучили почти с самого рождения, как они попали к мерзавцам, что заставили сниматься их в порнографических фильмах. С тех самых пор Гензель и Гретель не видели разницы между правильным и неправильным; впрочем, они даже не задумывались о морали — никто не учил их этому. Они делали всё, что вздумается их испорченным душам, погрязших в похоти, разврате и убийствах. Последнее просто являлось криком души. Они говорили с равнодушием, что убивают по личной прихоти, но ты, прослушивая раз за разом их рассказ о прошлой жизни, увенчанной унижениями, понимала, что ими движет мелочное желание отомстить. Гензель делит мир на добро и зло, считает жизнь шахматами, где они с сетрой — селенитовые равноправные король и королева, а все остальные — ониксовые жалкие пешки, чьё существование ошибочно, поэтому он, как вестник смерти, должен заковать этих чистокровных дураков в гроб. Рок считал, что искалеченные души детей ещё можно залатать, и ты, одержимая состраданием к ним, поддерживала его идею, вопреки гнусавым упрёкам Реви. Когда Гензель с какой-то светлой печалью сказал, что ты отличаешься от других людей, в тебе поселилась нерушимая надежда, что ты сможешь развеять их темноту собственным светилом. Всё будет не сразу: подобно свече, которая осветляет лишь часть закаулков, ты будешь набирать обороты и превращаться в полноценное пламя с позволения их доверия, и поможешь найти им в бездонном мраке праведный путь. Неспешно заходишь в ванную комнату, тихо, но достаточно для обозначения своего присутствия отворяешь чуть скрипучую дверь, заметив, что к брату, который играл с пушистыми пузырьками, присоединилась и сестра. Гретель спокойно тёрла пальцами своё хрупкое, но весьмо сформированное тело, соблазнительно проводя влажными ладонями по поблёскивающим в тусклом свете ламп маленьким грудям. Они совершенно не стеснялись друг друг: видеть сестру обнажённой, обнимать её, целовать — это истина для Гензеля, потому что они неделимы, они одно целое, и в том, что им недостаточно обычных разговоров, было естественно, как испытывать чувство голода или любить родных. — Мы ждали тебя, старшая сестра, — сладкоголосо проговаривает Гензель, прижимаясь грудью к бортику ванны, и заманивает тебя лихорадочным блеском в зрачках; он жаждет твоего внимания и, ты не сомневалась, он бы с радостью вцепился своими цепкими, тонкими пальцами в твоё запястье и затянул в ванну, не смущаясь стеснённого пространства. Гензель и Гретель не знали неудобств, потому что они всегда спят вместе и теснота для них — это способ расслабиться после тяжёлого рабочего дня. Девочка, растягиваясь в зовующей улыбке в такт с братом, тоже безмолвно приглашает тебя поскорее оказаться непозволительно близко к ним. Они не любят находиться на расстояние от человека, они не привыкли к такому. Ты послушно делаешь несколько шагов в их сторону, присаживаешься на колени возле Гензеля, выжидающе поглядывающего на тебя из-под полуприкрытых век, берёшь губку, напоминающую по цвету ржавчину, и подносишь её к спине мальчика. Даже не видя его лица, чувствуешь, что он удовлетворённо улыбается, когда ты ласково и осторожно обводишь контуры его позвоночника, скользя до крестца. Делаешь несколько круговых движений, распространяя пену на грязных участках кожи — они вернулись с сестрой после миссии, в очередной раз разукрасив холст своей жизни алыми красками трупов, и ты убеждаешься в этом, когда замечаешь в углу прохладной комнаты перепачканный кровью топор. Не успеваешь ты отстраниться, объявляя об окончании своей миссии, как Гензель быстро разворачивается и хватает тебя за ладонь, любовно переплетая свои пальцы с твоими, стискивая их так крепко, что у тебя бы не хватило сил одёрнуть руку. — Старшая сестра, присоединяйся к нам, — влюблённо проговаривает мальчик, туже стискивая твою конечность, и тянет её вниз, окуная в мутную воду, где кое-где уже виднелись просветы. — Мы тоже поможем помыться тебе. — Нет, это неправильно, — отнекиваешься ты, забирая свою руку обратно, при этом ощущая, как тебя преследует ужасное чувство вины без вины. Потому что Гензель и Гретель, искушённые в пороках, не видят ничего страшного в том, если ты потеснишь их, сядешь между ними и позволишь их рукам изучающе скользить по твоему телу. А твой отказ звучал как какой-то смертельный приговор. — Я уже закончила. Собираешься удалиться с бешеным стуком пульса и сердца, как юноша снова сковывает твоё запястье в плен, вынуждая остолбенеть и обернуться. — Старшая сестра, я хочу, чтобы ты прикоснулась и ко мне, — ласково просит Гретель, маня тебя указательным пальцем, на что тебе приходится обречённо вздохнуть и с разрешения Гензеля приблизиться к девочке; ты не могла отказать им, несмотря на их странные просьбы, ведь они нуждались в том, чтобы кто-то доказал им, что есть ещё добрые люди, способные подсобить им или подарить необходимую, материнскую нежность. Гретель, лукаво ухмыляясь, раскрепощённо выпячивает вперёд хорошо виднеющуюся грудь. Сглатываешь ком, но всё же подчиняешься; ты ведь всего лишь потрёшь её губкой, ничего более. Ты никогда не вложишь в своё прикосновение развязность, свойственную их бывшим мучителям. Сжимаешь в кулаке мякий, как поролон, предмет, выжимая пену, пахнущую лавандой, и робко проводишь ею по выпуклостям девочки. Гретель запрокидывает в удовольствии голову, еле слышно и благодарно мурча, принимая обычное механическое движение как порочную ласку. Замечаешь, что её кожа покрывается мурашками, а почти незаметные волоски на высохших участках возбуждённо приподнимаются, как шерсть кошки во время испуга. — Старшая сестра, тебя нравится грудь сестрёнки? — беззастенчиво интересуется Гензель, наблюдая с особым наслаждением за вашим взаимодействием. — Ты можешь потрогать её руками, старшая сестра, ты достойна получить благодарность за свою доброту к нам, — шепчет, как благословение, Гретель, обхватывая ладони твою руку, когда ты отвлеклась, и силком уволокла её к предмету обсуждений. Из её мокрой хватки твоя рука выскользнула так же легко, как и влажное мыло, но и Гретель, и Гензель сопроводили твоё грубое действие разочарованными взглядами. Ты чувствовала себя ошпаренной, потому что пальцы, которые частично задели затвердевшие соски девочки, горели как в огне. Ты потёрла обожжённую конечность, уныло опустив взгляд и яростно стискивая зубы; почему же мир был так несправедлив по отношению к этим невинным детям, которые отныне не видели ничего зазорного в таких пошлостях? Плачущее по их заблудшим душам сердце терзала агония. Тебе было до боли обидно за них и, кажется, это страдание возымело физический отклик — тело начало покалывать острыми иглами. А дети, с досадой смотрящие на тебя, ничего не понимали, как последние глупые парнокопытные, наивно полагающие, что их не отправят на скотобойню. — Так нельзя! — срываешься на крик, когда нервная почва становится рыхлой, и чувствуешь, как к глазам подступают предательские, горькие слёзы, омывающие каменеющую душу под тяжестью осознания происходящего. — Почему? — озадаченно спрашивает Гретель, искренне не понимая, почему ты пытаешься оградиться от их пристального внимания. — Мы ведь любим тебя, старшая сестра, — протяжно изрекает Гензель, делая свой голос тягучим, обволакивающим, прилагающим все усилия для твоего согласия позволить им показать, как они умеют любить. — Вы не понимаете… — севшим голосом неразборчиво бормотала ты, потирая в сонливой манере красные глаза. — Мы всё понимаем, — хором ответили дети, помешав тебе зайтись новыми рыданиями, пока горький комок рос в горле. — И мы хотим, чтобы наша старшая сестра познала нашу любовь. Смахиваешь влажные дорожки с щёк, пытаясь настроить себя на мысли, что когда-нибудь тебе всё же удастся исправить их, поставить на верный путь. Помогаешь ребятам вылезти из остывшей воды, протираешь их полотенцами, усилием воли не обращая внимания на то, как они наслаждаются простыми механическими действиями с твоей стороны. За окном простиралась ночь, вступив в свои законные владения, поэтому ты укладываешь детей на кровать. Собираешься уходить, как Гензель хватает тебя за руку и притягивает к себе. — Старшая сестра, можно поцеловать тебя? — Это неправильно, — машинально отвечаешь ты, пытаясь отгородиться от ненормального желания мальчика, но его тонкие пальцы лишь продолжают надавливать на твой эпидермис, утилизируя адекватное восприятие происходящего. — Нет, старшая сестра, всё хорошо. Мы ведь любим тебя, а ты — нас, значит, у нас всё правильно, — вторит брату Гретель, подползая ближе к краю кровати, вытягивая своё красивое и бледноватое, как у фарфоровой куклы, лицо навстречу тебе. Их клейкие взгляды хищно впиваются в тебя, пробуждая мириады мурашек. Их количество превышало звёздные плеяды на сумеречном полотне. В груди зарождается огонь, размножая искры, которые отскакивали друг от друга, опаляя каждую стенку неподготовленного организма. — Вы ещё маленькие… — начала оправдываться ты, но на твои раздвигающиеся губы тут же легли два пальца сестры и брата. — Нет, старшая сестра, после того, что нам пришлось пережить, мы уже не являемся детьми, — без ярких эмоций, какие были уместны при душераздирающих реминисценций, пояснил Гензель. А ты тем временем при одном малейшем упоминании начала проглатывать громадный комок из новых хрусталиков слёз. — Тогда я сделаю всё, чтобы окунуть вас снова в детство! — всхлипнула ты, когда они убрали пальцы, и выдавила из себя жалкое подобие улыбки. — Вам понравится, я уверена! — Мы верим тебе, старшая сестра, — с невероятно нежной улыбкой, обжигающей, как лёд, сказала Гретель, томно выдохнув. — Но позволь нам для начала окунуть тебя в наш личный мир, который открыт только для тебя, — закончил за неё мальчик, преодолев между вами расстояние. В твоём сознании происходило нечто неописуемое и не поддающееся логике. Эмоции сменяли друг друга с бешеной скоростью, но ты так и не сумела оттолкнуть от себя доверчиво тянущихся детей, которые творили вовсе недетские вещи. Глотая слёзы и позволяя Гензелю смывать часть их своим тёплым языком, ты дала им разрешение на всё: на бесстыдный поцелуй мальчика, который поражал тебя своими умениями, и на прикосновения Гретель к твоим бёдрам, чьи мягкие ладони скользили под юбку юркой змеёй, ищущей гнездо, не встречая преград. «Я обязательно помогу им исправиться!», — твёрдо размышляла ты про себя, всё-таки не сопротивляясь ласкам близнецов, от которых разум улетучивался за грань рационального и правильного.