***
Прошлой ночью, когда они наконец смогли подняться с постели, то сразу же отправились в ванную готовиться ко сну. Юнги достал из комода два пижамных комплекта, но в ответ на это Чимин рассмеялся и сказал, что спокойно поспит в трусах. Юнги резонно заметил, что в пижаме спится лучше; Чимин засмеялся вновь и все же переоделся. Этим утром, когда Чимин ощутил, что Юнги очнулся от сна, то спросил: — Уже встаем? Юнги не стал подниматься. Чимин, не выпуская его из объятий, подрочил ему, после чего Юнги повернулся к нему лицом, и они долго покрывали ленивыми поцелуями щеки, губы и носы друг друга. У Чимина даже не встал. Это просто было приятно. Через некоторое время Юнги сделал ему минет — и это было не менее приятно, чем поцелуи. Они отправились в ванну и почистили зубы, а потом Юнги сварил яйца и кофе, и Чимин остался до полудня. Чимин — полный ебучий идиот.***
👑ХЁН👑
22:08 Хей, Чимин-а, я пишу тебе, потому что обеспокоен возможными недопониманиями. Я ранее позволял себе не особо поддерживающие комментарии о ваших отношениях с Юнги и теперь понял, что они были неуместны. Я думаю, что вы будете прекрасной парой. Я не стал бы над вами шутить, если бы подозревал, что у вас действительно что-то не так. Не знаю, что случилось между вами только что, но мне не нравится сама мысль, будто ты можешь подумать, что я против, так что я говорю тебе: я за. Как бы то ни было. 22:10 Знаю, что было не особо похоже, но я за вас болею. 22:14 Я не к тому, что ты должен стать парнем Юнги, даже если тебе не хочется. Никакого давления! Просто не думай, пожалуйста, что я могу этому помешать. 22:15 После всего этого также, пожалуйста, не думай, что ты должен им стать из-за меня. 22:17 Я слишком много на себя беру! Что бы вы ни сделали, я поддержу вас. С любовью, отец.***
Юнги-хён
23:30 пожалуйста, не вини себя 23:33 мы договорились, что будем честны друг с другом, и мы были честны. здесь нет ничьей вины. мы говорили обо всем, что считали нужным, но до определенного момента не проясняли общую картину, и никто в этом не виноват. 23:35 ты очень хороший человек, чимин-а. я рад, что мы дружим. ладно?***
👑ХЁН👑
06:52 хён, спасибо, что написал все это случилось не по тем причинам, которые ты назвал, так что, пожалуйста, не переживай.
***
Юнги-хён
17:24 ладно
***
Когда они выбирают места за столом в ресторане, Чимин садится сразу же, стараясь не раздумывать слишком долго. Хосок опускается на стул рядом, по другую сторону от Хосока оказывается Юнги. Такая рассадка, в общем-то, идеальна — Чимину не придётся на него смотреть. Не придётся беспокоиться, что они внезапно встретятся взглядами, и им станет неловко; вместо этого он может смотреть на тех, кто сидит напротив — Намджуна и Чонгука — и не думать об этом слишком много. По левую руку от него сидит Тэхён, и это тоже помогает. Как только Чимин вешает нос, и его взгляд утыкается в столешницу, Тэхён берет его за руку. — Что будем есть? Что-нибудь поострее и?.. — Говядину! — Не тебя спрашивали, Чонгуки. Выбирает именинник. Есть одна проблема: когда Чимин смотрит на Хосока, он видит рядом Юнги: мягкую линию его профиля, три серьги в одном ухе и серую вязаную шапку. Юнги же не поворачивает головы, а значит не видит Чимина. — Вообще, я не против говядины, — смеется Хосок. — Все будут пиво? Есть еще одна проблема: Хосок облачен в подарок Чимина — черно-белый свитер с геометричным рисунком, который тот подарил хёну еще дома прямо перед выходом в ресторан. Этот свитер Чимин покупал в субботу вместе с Юнги, и, глядя на него, Чимин может думать только о том, насколько он был глуп. Пока они гуляли по магазинам, он не отпускал юнгиеву руку. Он обнимал его, не переставая, и целовал в шею, пока они вдвоем — на самом деле только Юнги — готовили ужин. — Ребят, нам всем завтра на работу. — Говори за себя. Когда рядом оказывался кто-то еще, у Чимина никогда не бывало проблем с самоконтролем — ему всегда удавалось сдерживать свои порывы прикоснуться к Юнги. Он всегда был в состоянии дождаться времени, когда они останутся наедине, и плевать, если это происходило часы спустя. В эту самую секунду ему нестерпимо хотелось отпихнуть Хосока в сторону и запустить руки под юнгиеву рубашку, прильнуть губами к шее. Он представлял, как вытаскивает его из-за стола и отсасывает ему прямо в туалете ресторана. Даже сейчас ему хотелось воспользоваться Юнги. — Это просто день рождения Хосоки! — Который бывает раз в году, между прочим. Хосок издает восклицание и делает короткий танец плечами. Юнги улыбается своей привычной улыбкой, которую всегда дарит Хосоку — счастливой, легкой и ослепительной, будто между ним и Чимином нет никакого тягостного молчания. Он с самой первой встречи улыбается Хосоку вот так. Чимину не стоит на этом зацикливаться. Когда они с Юнги познакомились, ему было неважно, будет ли так улыбаться ему Юнги. Он не знает, когда это стало важным, но его никогда не парило, что они сошлись не сразу. Он не должен возмущаться, что Хосоку удалось подружиться с Юнги с самого начала, это не имеет ни малейшего значения, потому что Чимин свою дружбу с Юнги уже разрушил. Он не возмущается из-за Хосока. Блять. Он выше этого. Он не должен завидовать Сокджину, что тот знает Юнги дольше. Он не может завидовать Хосоку, что тот завоевал его доверие быстрее. Он утыкается взглядом в стол, в Тэхёна, но не поворачивается ни к Хосоку, ни к Сокджину. Не потому что завидует или ревнует. Просто потому что в таком случае он увидит Юнги, которому сделал больно, который веселится, и которому не стоит портить настроение — что? Что? Он не в состоянии отпустить мысль, что они больше не могут целоваться, чтобы Чимин мог почувствовать себя лучше? Он не в состоянии принять невозможность целоваться с ним, что могло бы помочь ему почувствовать себя лучше? Вот только Хосок и Сокджин болтают больше всех, и Чимин не может не смотреть на них. Поэтому он видит юнгиеву улыбку — он не хочет, чтобы она снова померкла из-за него. Он видит его выразительные руки, форму губ, когда тот говорит. Он вспоминает его заостряющуюся линию челюсти, когда Чимин делает ему минет. Его растянутые влажные губы, когда Юнги делает минет Чимину. Его помеченную Чимином внутреннюю сторону бедра. В субботу он не оставил никаких следов. На Юнги не осталось никаких чиминовых меток. — Ты в порядке? — шепчет Тэхён, сжимая его руку. — Ага. Да, все хорошо. Мне просто надо в… туалет. Когда он добирается до двери уборной, она оказывается заперта — это хорошо. Он сможет подольше не возвращаться за стол. Он встает в маленьком проходе и сосредотачивается на подошвах своих ботинок, ремне джинс, легком касании футболки о кожу с каждым вдохом и выдохом. Нетерпеливо вращает на пальце одно из колец. Когда дверь открывается, он не отрывает глаз от пола. Ботинки вышедшего не двигаются. Он поднимает взгляд и видит Сокджина, чье отсутствие за столом даже не заметил, зациклившись на присутствии Юнги. — Ой, — говорит Сокджин. — Привет. — Привет, — Чимин опускает взгляд обратно к носкам ботинок старшего. — Все хорошо? — Ага, — он выравнивает кольцо на среднем пальце. — А почему не должно быть? — Чимин-а. Тон, обязывающий прекратить и отвечать правду — Юнги делает так же. Делал. Или может Чимин просто слишком часто думает об Юнги. — Я правда не хочу вмешиваться, — начинает Содкжин: — так что можешь послать меня, если захочешь. Но мы ведь друзья, правда? Сокджин, которого хочет Тэхен. Сокджин, которого хотел Юнги, который с ним хочет остаться друзьями. Сокджин, который постоянно подначивает Чонгука и поднимает настроение Чимину. Сокджин, который дозволяет Чимину почти что жить у себя и принимает как члена семьи. Сокджин, который сказал «я тебя усыновляю» на вторую же их встречу, который всегда относился к Чимину с добротой. — Да, — отвечает он после долгой паузы, ставшей неудобной, хотя Сокджин не выказал ни малейшего признака нетерпеливости. — Мы друзья. — Надеюсь, ты понимаешь, что здесь нет разделения на лагеря. Никто из нас этого не хочет. Я твой друг. И он тоже твой друг — если и когда ты этого захочешь. — Спасибо, — он снова смотрит вниз. — Я этого хочу. Но я просто… чувствую себя виноватым. — Тебе не следует. Юнги этого не хотел бы. — Он мне так и сказал. Но я ничего не могу поделать с этим ощущением. Я не знаю, оно просто есть. — Ладно. Я не из… я не особо разбираюсь в чувствах. Но годы общения с Юнги и Намджуном привели меня к осознанию, что ты всегда вправе разрешать себе чувствовать. Также ты вправе закрываться в себе и игнорировать свое состояние до самой смерти. Как тебе будет угодно. Но подход Юнги и Намджуна, кажется, работает намного лучше. — Который «разрешать себе чувствовать»? — И не прятаться или извиняться за это. Дай своим друзьям возможность помочь. С Сокджином обсуждение этой ситуации ощущается иначе. Говорить с ним, слушать, что говорит он вместо накручивания мыслями, которые Чимин наполовину выдумал. — Звучит неплохо. Более здорóво. Пожалуй, стоит попробовать. — Правда? — Правда. Он взглядом утыкается в сокджинову грудь и обращает внимание на то, как плотно обтягивает его плечи свитер. Половину совместных тренировок Чимин не может перестать думать о том, как он жаждет иметь телосложение, как у Сокджина. Но тело Сокджина — это всего лишь тело. Сокджин — всего лишь человек и просто его друг. — Мне стоит для начала понять, что именно я чувствую. Помимо… вины. — Ладно, хорошо, я бы с радостью предложил свои услуги, но я не особо умею в поддержку. Зато могу рассказать анекдот, хочешь? — Конечно, — и стоит Сокджину открыть свой рот, свой красивый обыкновенный рот, как Чимин обрывает его: — Только давай потом. — Ой, черт, прости. Ты хотел в туалет. — Нет… все в порядке. Мне просто хотелось сбежать из-за стола ненадолго. — Если хочешь, я скажу им, что у тебя не заладилось дело, и ты гадишь. Это даст тебе по меньшей мере целых десять минут. — Пожалуйста, не надо, — он как-то умудряется выдавить улыбку. — Но спасибо, хён. — Без проблем. Ради тебя, Чимин-а, я готов говорить о пищеварительных проблемах когда угодно. Чимин все же не прячется в туалете целых десять минут. Он моет руки, вновь пробегается взглядом по сообщениям от Сокджина, потом — по сообщениям от Юнги, и возвращается. Он ест и пьет все больше, избегая смотреть на ту часть стола, но стараясь не выдавать этого. То, что Тэхён и Хосок быстро напиваются от малого количества алкоголя, даже помогает. Сокджин — то ли естественно-возбужденно, то ли нарочито громко — рассказывает все более драматичные истории об их поездке в Фукуоку, и никто даже не замечает, что за целый час Чимин не произнес ни слова. Он не пялится на Юнги. Он поглядывает, чтобы просто проверить, позволяет глазам скользнуть по чужим губам, пока говорит Сокджин, и увидеть на них улыбку. Он ни разу не замечает его смотрящим в ответ. А потом замечает. Они собираются уходить, и Чимин проверяет время на телефоне, убирает его в карман и привычно поднимает глаза на Хосока, слишком поздно обнаруживая, что тот уже встал и прямо напротив него теперь находится Юнги. Который смотрит на него в ответ. Смотрит — застигнутый врасплох. И Чимин вновь оказывается в юнгиевой постели; глаза старшего открываются как в замедленной съемке, когда Чимин отстраняется после поцелуя. От поцелуев — ленивых и долгих — у Юнги подпухшие, порозовевшие губы, а взгляд в расфокусе, и весь он излучает мягкость, осязаемость и открытость. Искренний взгляд, который ничто не затмевает. Когда Юнги сказал те слова, он не крепился. Он смотрел на него безо всякой задней мысли или потаённого желания. Он улыбался глазами и светился нежностью, что не всегда умел контролировать. Нежностью, которую не скрывал и хотел выказать Чимину. Он сказал те слова, а Чимин не ответил, и выражение лица Юнги превратилось в ничто, когда он понял, что Чимин ответит «нет». Он думал, что Чимин скажет «да». Он думал, что Чимин тоже этого хочет. И все же… Лицо Юнги не выражает ничего. Не читается. Он не отводит взгляд, и Чимин делает это первым. Он поворачивается к двери ресторана и оставляет Юнги позади.***
Чимин закрывается в себе надолго. Он запирается в своей раковине и не вылезает, все свое время проводя в отрицании того, что у него образовалась раковина, а потом, по окончании дня лежа в кровати, тонет в своих чувствах до тех пор, пока внутри не остаются только они. Наутро он выходит на работу, закрывая за собой дверь, и все повторяется заново. В четверг, после того как Хосок перед сном выключает свет, что обыкновенно сигнализирует Чимину, что настала пора пялиться в телефон или темноту, он вдруг громко спрашивает: — Как там дела у Юнги-хёна? Хосок точно видел его с понедельника. Чимин в этом уверен. Он смотрит в потолок — не в сторону Хосока, растянувшегося на собственной постели. А потом тот отвечает: — А ты сам-то как думаешь? Чимин смыкает губы. Он думает, что Юнги расстроен. Он хочет ошибаться. Более того, он в глубине души хочет оказаться прав в своем предположении, и это… полный пиздец. — Я его не видел. Только на твоем дне рождения последний раз, так что… — Но ты его знаешь, — перебивает Хосок. — Как ты думаешь, как у него дела? У него резкий тон, и Чимин вспоминает, как Хосок был готов немедленно разозлиться на Юнги, подумав, что это он виноват в чиминовых слезах. Хосок с тех пор виделся с Юнги, и он точно должен быть в курсе, что произошло. — Я потому и спрашиваю, — говорит Чимин. — Я хочу, чтобы он был в порядке. Он слышит, как Хосок фыркает, и резко садится, впиваясь в друга взглядом. В призрачном свете с улицы, благодаря чуть прояснившемуся в темноте зрению, ослепленному экраном телефона, Чимин видит, как Хосок поворачивает голову на подушке и искоса смотрит на него. — Я хочу, чтобы у него все было хорошо, — повторяет Чимин. — По твоему поведению незаметно. От того, что ты с него не слезал, ты резко перешел к тому, что даже на него не смотришь. Ему вспоминается та пустота в глазах Юнги. Чимин не может смотреть на него. И видя, как он смотрит на него теперь, Чимин не может даже представить, что Юнги захочет на него когда-нибудь снова взглянуть. — Я даю ему свободное пространство. Ему вряд ли захочется сейчас меня видеть. Хосок садится, оказываясь на одном уровне с Чимином. — Прости, Чимин, но это полная хуйня. Это такая хуйня. Я думал, что ты пытаешься разобраться, но ты просто… Ты вел себя, как его парень. Ты это прекрасно понимаешь, так ведь? Ты был его парнем, даже если не называл это так. То, как ты себя вел… — Мы друзья. Я был его другом. — Другом. Ну да, — Хосок качает головой, отводя взгляд, словно он разочарован услышанным, словно сдается, чтобы доказать Чимину что-либо. — Я не говорю, что тебе надо с ним встречаться. Ты не должен этого хотеть только потому, что этого хочет он. Но не делай вид, что тебе не все равно, если это не так. Не издевайся, блять, над ним. — Я над ним не издеваюсь. Я и не собирался издеваться над ним. — Если ты хочешь быть его другом, так будь им. Не надо этого странного хождения по краю. Не надо ранить его еще сильнее, чем ты уже успел. Его опустевшие за мгновение глаза. Поднявшиеся плечи, то, как он обнял себя, будучи в чиминовом свитере. Чимин не должен был становиться причиной этому. Они оба сказали, что эмоционально недоступны. — Я не должен был его ранить. Хосок смотрит на него так, будто он полный ебучий идиот. И Чимин… понимает это. Он слышит, что слетает с его губ, и как это звучит. Этому нет объяснения, не когда он уже все перевернул с ног на голову. Он знает, что Юнги достаточно вовлекся, чтобы оказаться раненым. Также он знает, что, когда они начинали, он не парился ни о чем. В этом все и дело. Теперь он понимает, что Хосок прав. Вставая, он забирает подушку и уходит в комнату Тэхёна. Без лишних вопросов тот сдвигается, освобождая место на левой стороне постели. Противоположную той, на которой обычно спит Юнги, невольно замечает Чимин. Затем он умышленно поправляет себя: не как Юнги. Юнги всегда спит на левой стороне. Но в этом и зеркальность. Юнги — на стороне кровати ближе к окну; Тэхен — тоже на стороне кровати ближе к окну. Все перевернуто, и они напротив друг друга в разных домах. Чимин подкладывает под голову подушку и через некоторое время берет еще одну, чтобы ее обнять. Тэхён уже лежит в обнимку с одной, потому что ему всегда нужно что-то обнимать, чтобы заснуть. Чимин отвык спать вот так, но последние несколько дней ему приходится. — Я не хотел его ранить. Ничего не уточняя, Тэхён просто говорит: — Я знаю, что не хотел. Ты и не смог бы. — Я уже ранил, — Чимин склоняет голову, щекой прижимаясь к прохладной подушке в своих руках. — Я не хотел, но все равно это сделал. Комната погружается в осторожную тишину. — Порой, — очень мягко говорит Тэхён: — мы раним тех, кого ни за что не хотели бы обижать. Порой мы раним людей, которых хотели бы ранить меньше всего на свете. Чимин поднимает голову. В темной комнате, более темной, чем его собственная, Чимин не может разглядеть черты друга как следует. Он видит лишь широко раскрытые искренние глаза и серьезно сжатые губы. Чимин прикасается к тэхенову запястью и не отпускает его. У него не болит. Он не помнит момент, когда боль прекратилась, как он не может понять, когда она началась. Он знает лишь, когда впервые распознал ее — лежа в кровати вот так. Он все еще узнает ее — Чимин его любит. Он всегда будет его любить. Но ему больше не больно. Теперь он понимает, что тогда имел в виду Юнги. Неужели, чтобы старая боль прекратилась, нужна новая? Они оба говорили, что эмоционально недоступны. Юнги подразумевал это как процесс, а Чимин — как состояние. Для них обоих в тот момент это означало, что все происходящее между ними — не более, чем взаимное утешение. Для Чимина это означало, что он в безопасности. Что это не сможет закончиться разбитым сердцем или разочарованием, или повлечь за собой надежду. Он не думал, что Юнги станет надеяться. Он не пытался позволить Юнги надеяться, потому что это совершенно не представлялось возможным. — Предполагалось, что мы оба будем в безопасности, — говорит он. — Так просто… я не знаю, когда это прекратилось, — сонным голосом говорит Тэ: — но мне жаль, что это прекратилось. Все еще пытается успокоить, даже не зная, о чем говорит, даже слишком устав, чтобы пытаться что-либо сказать. Дыхание Тэхёна становится все тише и замедляется до медленного сонного ритма. Обнимая подушку, Чимин думает, думает и не смыкает глаз.***
За неделю до этого, когда Чимин получил фотографию летяг от Юнги и решил, что тоже хочет там оказаться, он вошел в квартиру без предупреждения и сразу увидел его на диване в гостиной. Тут же подойдя и нагнувшись, он поцеловал Юнги в губы, и только потом, наконец, отлипнув взглядом от его лица, увидел Намджуна, который сидел на полу со скрещенными ногами. От удивления у того округлились глаза и рот, а плечи взметнулись к ушам, будто он увидел то, чего не следовало, хотя это Чимин ворвался без стука. Вскочив на ноги, он торопливо заговорил о том, что ему пора уходить. Юнги велел ему сесть обратно, подметив, что он не может забрать с собой Одени, который сидел у Намджуна в сложенных горстью ладонях. — Я могу уйти, — повторял он, даже когда уселся в кресло. — Если вы… — Это у нас с тобой были планы, — сказал Юнги. — Чимин просто так пришел. Тот все еще стоял, облокотившись через спинку дивана. — Я просто так пришел, — подтвердил он Намджуну. — Ты ел? — спросил Юнги. — На кухне немного осталось. — Немного чего? — Бульгоги. — Отлично. Нет, я еще не ел. Вроде бы, он поцеловал Юнги снова — так, будто они были наедине, и посмотрев вниз, заметил в нагрудном кармане Гукмуля. Он отправился на кухню и сам себе положил еды, слыша, как Юнги все еще убеждает Намджуна, что тому необязательно уходить. Тогда Чимин подумал, что это даже забавно. Ему показалось странным, что Намджун чувствует себя не в своей тарелке, когда это они вдвоем с Юнги всегда образовывали более устойчивую пару, будучи друзьями уже восемь лет — Чимин же был чужаком в этой схеме, пришельцем. Но Намджун подумал, что Юнги и Чимин — пара. Что это Намджун был пришельцем здесь. Думал ли Намджун то же, что Хосок? Казалось ли ему, что они были… вели себя так, будто встречались? Он все-таки не ушел. Они болтали и пили втроем, и им было комфортно. Чимину было комфортно. Когда они впервые провели время вместе — тогда еще был Сокджин — ему казалось, что он ничтожный, маленький и находится не в своей тарелке. Ему хотелось их впечатлить. Он видел, как легко им друг с другом, и этому завидовал. Потом они с Юнги нашли свой собственный путь к легкому общению. Поначалу это было просто, ведь ни к чему не вело. Оно не подразумевало двойного дна, тайных смыслов, и Чимину не приходилось задумываться о будущем, или о том, что от него хочет Юнги, подходят ли они друг другу. А затем, когда все стало набирать обороты, они обрели окончательную легкость, потому что… понимали друг друга. Чимину не приходилось задумываться, что от него хочет Юнги, потому что Юнги был открыт и искренен в своих намерениях. Ему не приходилось размышлять, что он сам хочет от него, потому что Юнги все необходимое уже обеспечивал. Но так было только с его точки зрения. Он об этом не думал, хотя стоило бы. Он смог бы отследить, что и когда изменилось. Смог бы понять, что это грядет, и сделал бы то, что следовало.***
На следующее утро после их ночной стычки Чимин не заходит в их комнату, чтобы одеться, пока Хосок не отправляется на работу. Целый день он запирает все в себе до момента, пока не остается наедине со своим прозрачным отражением в окне вагона метро, печально на него взирая. Когда он добирается домой, то садится на диван и ждет, пока откроется входная дверь. Ёнтан выскакивает к нему в надежде, что его выведут погулять пораньше, но сегодня тэхёнов черед, и Чимину приходится предоставить это ему. Он все же поднимает желтый мячик и играется с псом, пока текут минуты. После шести Хосок приходит домой со спортивной сумкой в одной руке и с двумя пакетами из магазина — в другой. Он не приветствует Чимина, просто бросает все на пол в прихожей и скидывает обувь. Чимин беззвучно поднимается и идет относить на кухню еду. Возможно, Хосок будет раздражен этим великодушным жестом, но помощь уже является шагом к примирению. Когда Чимин заканчивает раскладывать покупки на столе, то, повернувшись, обнаруживает в дверях Хосока со скрещенными на груди руками и вздернутым подбородком — и этого достаточно, чтобы понять его отношение к произошедшему. Хосок всегда был страшен в гневе, но это в некоторой мере новый опыт — Чимин никогда прежде не становился объектом его ругани. Он вздыхает и тоже скрещивает руки. — Я думаю… ладно, я понятия не имею, что ты думаешь. Но мне кажется, ты считаешь, что я был недостаточно честен с Юнги-хёном. Это не так. Он знал, что я ничего не ищу. На лице Хосока проскальзывает сомнение в услышанном, и злость никуда не исчезает, однако, немного смягчаясь — что Чимин воспринимает как можно более оптимистично. — Возможно, ты это и говорил ему, но то, как ты себя вел… — Мы оба любили других людей. — Вы… чего? — У нас уже были чувства к другим людям, мы озвучили это друг другу еще в самом начале. А потом мы с этим справились, но… это не должно было перерасти ни во что большее, хён. Все дело в том, что у нас ничего не должно было быть. — Почему ты… — Хосок качает головой. — К кому ты…? — К Тэ, — и непонятно зачем добавляет: — безответно. Хосоковы брови сходятся на переносице, и он безмолвно распахивает губы. — И я не могу назвать тебе человека, которого любил хён, но он был в такой же ситуации, поэтому мы подумали, что мы… я не знаю. Справимся с этим вместе, что ли, — он зажимает губу зубами, прикусывает ее. — Сердце не должно было нам мешать, потому что оно уже принадлежало другим. Так что. — Тэхён? — спрашивает Хосок, все еще безумно удивленный. — Из-за этого я довольно долгое время чувствовал себя хуево. Больше не чувствую. Хосок утыкается взглядом в пространство возле Чимина так, будто в уме пытается решить сложную математическую задачу. — Но чувствовал, когда начал встречаться с Юнги. Чимин не одергивает его за формулировку. — Он это знал. Мы говорили об этом. Мы вообще говорили очень… о многом. Мы пообещали друг другу, что всегда будем говорить только правду. И Юнги рассказал ему правду. Он поведал, что больше не влюблен в Сокджина. Сказал, что хотел бы отношений, но только если они будут здоровыми. Он был честен во всем, а Чимин пропустил это все через фильтр и решил для себя, что Юнги видит в нем лишь замену. Все потому, что их взаимодействие казалось просто приятным времяпровождением и не воспринималось как что-то личное. Не было ощущения, словно Юнги что-то недоговаривал. — Но теперь-то ты справился. Ты пережил это. Чимин кивает. На лице Хосока отражается безмолвный вопрос. Это произошло между его ближайшими друзьями, людьми, с которыми он живет, и он понятия о том не имел. Теперь, казалось бы, Чимину легко признаваться Хосоку, который знает Чимина наизусть и видел его во всевозможных состояниях. Но даже сейчас это кажется вдвойне более тяжким. Когда настанет пора, он попытается Хосоку объяснить все это. Он попробует понять. — Что он тебе рассказал? — Хён? О тебе? — Насчет прошлых выходных. — Что он хотел отношений, а ты — нет. — Это все, что он сказал? — на лице Хосока появляется смятение, и Чимин обрывает его. — Я не намекаю, что твоя реакция не… но… просто это очень упрощенная характеристика произошедшего. — Не знаю, что ты там себе вообразил, но мы о тебе не разговариваем. Мы с ним говорим о тебе так же часто, как мы с тобой говорим о нем. Вы оба довольно закрыты в этом плане, а я не мудак, чтобы лезть. — Ну… я не воображал. Я просто не в курсе. — Хочешь сказать, есть еще что-то? — Это… все очень запутанно. Хосок пялится, выглядя оглушенным, ошеломленным сильнее, чем когда-либо. — Ты хочешь быть с ним. Быть с. Чимин не знает, каково это. Он хочет с ним трахаться. Он хочет с ним говорить. Он хочет проводить с ним время, и… все, что следует за тем. Он не хочет, чтобы от него ожидали чего-то, хотели того, что он не сможет дать, или нуждались в том, чтобы он стал человеком получше. Ничего из этого или идущего вкупе. — Это сложно. Я не… все шло как по маслу, потому что у нас было соглашение. Если бы не оно, все могло сломаться. Сломалось бы. И я не могу с ним так поступить, — взглянув на лицо Хосока, он продолжает: — Не надо подбирать слова. Говори, что думаешь. — Я думаю, тебе надо понять, чего ты хочешь, — иначе он ранит Юнги снова. Еще сильнее. Кивнув, Чимин опускает глаза: — Ты помнишь, как сказал мне, что я не обязан встречаться ни с кем, если не хочу? — Когда… вчера? — Нет… не про хёна. Это давно было. Хосок наклоняет голову набок, и в его чертах появляется осознание: — Когда ты пришел домой весь в слезах. — Ага. Тэхена тогда не было дома, и все легло на Хосока, который не умел тут же успокаивать, как Тэ. Тот всегда сглаживал чиминовы панические атаки, а Хосок сразу старался найти причины и решение. По большей части Чимин все равно забывал подробности. Но тогда, в этот раз, Чимин все еще мог слышать конкретные хосоковы интонации, видеть уверенность в его чертах, угол сдвинутых бровей и сжатые губы. — Я знаю, что ты подразумевал… что мне не стоит себя заставлять. Я должен прислушиваться к своим желаниям. Но я понял, что я не знаю, чего хочу. И не знаю, как к этому прислушиваться. И я все еще… у меня до сих пор плохо это получается, хён. Хосок дарит ему долгий оценивающий взгляд и медленно кивает. На другом конце квартиры открывается входная дверь. Встречая Тэхёна, начинает гавкать Ёнтан, и из прихожей доносится негромкое тэхеново воркование. Со своего места на кухне Чимин не видит их, но прекрасно может представить, как Тэ склоняется, чтобы усыпать мордочку Тани поцелуями. — Время это выяснить, — говорит Хосок. — Не ради хёна. Ради самого себя, Чимин-а. Кажется, это реально давит на тебя. Чимин кивает. Рядом с Хосоком появляется Тэхён, и его взгляд тут же приковывают разложенные на тумбе овощи. — Переизбыток поваров в помещении, — говорит Хосок, выпроваживая его за дверь. — Пойди погуляй с Тани, а мы пока приготовим ужин. Скоро еще Чонгук придет. — Ладно, — говорит Тэ, скидывая с себя руки старшего, чтобы протиснуться мимо него и обнять Чимина. — Удачи в готовке, Чимми. Положив подбородок на его плечо, он добавляет: — Что будете делать? — Чапче. Выметайся уже, пока Тани не начал лаять снова, — Хосок взмахивает рукой. Тэхён не сдвигается с места, пока Чимин не обнимает его в ответ, плотно обхватывая его талию. — Скоро вернемся, — потрепав Чимина по руке, говорит Тэ.***
В прошлую среду, когда Хосок возвращается после выгула Ёнтана, Чимин и Юнги целуются на кухне. Когда Хосок входит, им приходится оторваться друг от друга, но он явно может догадаться, чем они занимались: у Юнги розовые щеки, взгляд затуманен, а Чимин весь сияет удовлетворенностью самим собой. Но до того Юнги занимался вкусным чесночно-томатным соусом, который уже начинал выкипать, а Чимин промывал свежесваренную пасту, так что они с легкостью перешли от готовки к сервировке, а потом к ужину. За едой они ни разу об этом не упомянули, и даже во время уборки никто ничего не сказал. Они общались как друзья. Как три друга. Каждый раз, как связь Юнги и Хосока казалась более прочной, Чимину приходилось напоминать себе, что он знает Хосока дольше чем кто-либо еще, и сам является связующим звеном между Хосоком, Тэхёном и Чонгуком. Чимин напоминал себе, что Хосок не может знать Юнги в том плане, в каком его знает Чимин, что он никогда не видел ту сторону Юнги, которая открывалась только ему. Они не прикасались друг к другу, но Юнги то и дело поглядывал: на шею, на губы, и Чимин его взгляд ловил. Или же Чимин глазами задерживался на юнгиевых руках, и тот замечал это. Они говорили и слушали друг друга как друзья, но на кухне… они бы продолжали целоваться, если бы не пришел Хосок. Соус выкипел бы, кастрюля пригорела. После ужина, уборки и прощаний с Хосоком они покормили летяг. Чимин попытался поцеловать Юнги, и тот заявил, что на глазах у детей этого делать не стоит, а через несколько минут положил руки на чужую поясницу и сдвинул их ниже, к основанию позвоночника. — Хён, но как же дети… Они вернулись к делу, пока малыши не насытились, а затем Чимин ему отсосал. Конечно, они целовались. Очень, очень долго. Между минетами, и больше всего — когда Юнги вернул должок. Они валялись на диване в обнимку до тех пор, пока губы Чимина не стали совсем мягкими, и он не отодвинулся, чтобы взглянуть в нежное открытое лицо Юнги, медленно моргнувшего, чтобы поднять отяжелевшие веки и увидеть Чимина.***
Чимин нарезает овощи и вспоминает, как резал их вместе с Юнги на кухне двести пятой. На второй раз, когда они готовили вместе, Чимин все время предупреждал быть осторожнее и следовать рецепту, но Юнги отвечал, что пора успокоиться: после того, как он добавил слишком много соевого соуса и реакции Чимина на это, он подумал, что было бы забавно действительно испортить блюдо. — Я знаю, как готовить вкусно, — пообещал он. И выполнил обещание. Ничего вычурного или требующего много времени. Они с Сокджином готовили большие порции заранее, чтобы как следует питаться дома, а не перебиваться перекусами в кафе. Он показал Чимину, как измельчить и раздавить чеснок, как аккуратно нарезать лук, не потратив на это вечность. С помощью овощей и специй из шкафчика он превратил обычный рамен для заварки в нечто необычное. С тех пор Чимин готовил без него уже не раз, и было странно, что это ощущалось странным даже на своей собственной кухне. Обычно соус мешал Юнги, но теперь это был Хосок. Обычно Юнги говорил Чонгуку, как долго нужно варить лапшу, но теперь Чимин объяснял это Чонгуку. Обычно говядину обжаривал Юнги, но теперь Чимин делал это самостоятельно. Они целовались на той же кухне чуть больше недели назад. Восемь дней назад, и ему уже кажется, будто он все это выдумал. К возвращению Тэ все уже почти готово. Они раскладывают еду по тарелкам и садятся за низкий стол на полу, как часто делают в двести пятой. Их четверо, как было всегда, но глядя через стол, Чимину хочется увидеть Юнги, рассеянно и мило жующего с полуоткрытым ртом. Он не помнит, что испытывал нежности, видя эту его привычку. Он не должен по этому скучать. Но в его отсутствие о нем напоминает каждая обыденная раньше вещь. После ужина Чимин, валяясь перед диваном, играет с Тани. Он не может сфокусироваться на телевизоре, замечая лишь до наглого красивые лица актеров и слезливые выражения на них. Кто-то гасит свет и садится на диван; вскоре Ёнтан растрачивает всю энергию и позволяет себя обнять. Чимин сосредотачивается на мягкой шерстке, на нижней части дивана, к которой прислоняется спиной, на своих пушистых носках. — Ты кажешься таким грустным, — сзади слышится голос Чонгука. Чимин поднимает на него голову. Тот смотрит в телевизор, но будто не видит происходящего на экране. — Если бы я не увиделся с хёном, то решил бы, что это он тебя отшил, если исходить из того, как ты вел себя всю эту неделю. Но мне он тоже показался очень грустным. Чимин оглядывается и видит, что Тэхён и Хосок оба уснули — головы на противоположных подлокотниках дивана, ноги спутаны в необъяснимый узел. — Я знаю, вы не встречались. Но ты понимаешь, о чем я. Чимину вспоминается последний раз, когда Чонгук решил поговорить с ним о чувствах: — Почему ты так подумал? Зачем ты меня тогда спросил? — Я думал, что вы храните тайну. Наверно, не очень, что я в нее полез. Но ты ведь не рассказывал нам, потому что думал, что мы будем вести себя странно и подкалывать вас. Я хотел дать тебе знать, что я бы не стал этого делать. — Но что натолкнуло тебя на мысль? — Мы вдвоем проводили много времени вместе. И у вас были эти… локальные шутки, что ли? Это было странно, потому что мне казалось, будто чаще всего мы видимся с тобой и Сокджин-хёном, а потом я понял, что, по всей видимости, ты чаще видишься с Юнги-хёном, и… Я не знаю. Мне показалось, что все сходится. — Ты говорил, я кажусь счастливее. — Так и было. На экране героиня заходится слезами. Она льнет к груди своего партнера, а тот держит ее руки. — Наверно, ты был прав. Кажется, подобное настроение исходило от меня, я не одалживал чужое. — «Одалживал чужое?»… — Не знаю, есть ли в этом логика, но… одалживал чужое, да. Присваивал его себе, как собственное, но получал от других, а не испытывал сам. — Ты казался счастливым. По-настоящему счастливым. Для Чимина эти слова значат больше, чем следовало бы. Он должен доверять собственной памяти, своим эмоциям. Но Чимин, в отличие от Чонгука, отфильтровывает все. Чонгук видит все это таким, каким оно на самом деле является. И в то же самое время Тэхёну Чимин казался замкнутым и грустным. Только через несколько месяцев он заметил, что с Чимином не все в порядке, в то время как Чонгук читал его как книгу. Это вызывает сомнения. Если бы он был счастливее, если бы это было настоящим, тогда почему он так относился к Тэхёну? Если у него было разбито сердце, что Чонгук видел в этом чиминовом счастье? — Я сомневаюсь, что ты это счастье одалживал. Чимин поворачивается к нему. Чонгук больше не смотрит в телевизор — он глядит на Чимина распахнутыми честными глазами. — Тебе нравится быть с людьми. Ты очень дружелюбен по натуре, и тебе нравится… не знаю. Заботиться о других, уверяться, что они в порядке и могут справиться со всем. Логично, что ты счастливее с другими людьми. Это не значит, что ты отбираешь счастье у кого-то, воруешь его, или что оно не может исходить от тебя. — Я даже не знаю, что делать, когда ты говоришь такие добрые вещи, — у Чимина дрожит голос, будто он может заплакать. Он может заплакать. — Если тебе сейчас грустно, что так и есть, — продолжает Чонгук, будто не услышав его: — у нас, хён, счастье не закончится. Ты можешь черпать его в нас. И возвращать необязательно. Оно не будет одолженным, потому что это постоянно возобновляемый ресурс. — С кем ты говорил, чтобы такое выдавать? — глаза начинают слезиться. — Где ты такому научился?.. Ты так не разговариваешь. Ты еще малыш. — У другого малыша. Очень-очень умного. Чимин вспоминает, как Чонгук смотрит на Намджуна — будто тот самый крутой и умный человек в его жизни. Он вспоминает, как Чонгук впитывает в себя каждый положительный урок, полученный от своих хёнов, чтобы вырасти в лучшего человека на свете. — Я в порядке, Гук. Спасибо, что беспокоишься, но я в порядке. Мне просто нужно кое-что осмыслить. — Конечно. Ладно, — он умолкает и не сдерживается: — что именно? — Чего мне хочется, и что я могу дать. — Ладно, — и снова пауза. — Хён, знаешь… ты можешь дать взамен намного больше, чем тебе кажется. Уже даешь. — Давно ли ты стал настолько эмоционально зрелым? Все благодаря Намджун-хёну? — Мы с вами расстанемся на несколько дней, — точно, Чонгуку утром лететь на Чеджу вместе с семьей. — Не хочется, чтобы ты в мое отсутствие продолжал себя оскорблять и накручивать. — Постараюсь ограничиться тем, что буду говорить плохо только о тебе, — Чимин пихает его локтем. — Мне кажется, тебе пора. — Да. Я уже собрался, но рейс очень рано. — Будем их будить? Хочешь? Он хочет, так что они будят. Чимин обвивает Тэ руками и ногами, пробуждая ото сна; Чонгук попросту ложится на Хосока, пока тому не становится трудно дышать, и он не просыпается. Они обнимаются на прощание, даже Чимин с Хосоком, что, скорее, лишь способ примириться и показать, что все в порядке. Обещая привезти апельсинов, Чонгук уходит. В качестве благодарности за все его слова, Чимин в дверях легонько поддает ему по заду ногой.***
Предполагается, что будут только Чимин, Тэхён и Намджун, но кто-то упоминает, что можно позвать двести пятую — и Чимин не хочет сливаться только потому, что еще не разобрался со своей башкой. Юнги приветствует его обычным тоном, но с той же пустотой на лице. Пустотой и разбитостью. Чимину жутко хочется с ним поговорить, но он не может говорить о Юнги с Юнги. Это будет нечестно по отношению к ним обоим. Когда они выдвигаются, Тэ встает рядом с Юнги, а Чимин оказывается в самом хвосте. Рядом с Юнги также идет Сокджин, и Намджун притормаживает, чтобы поравняться с Чимином. — Ты в отпуске? — в ответ на намджунов вопрос Чимин лишь кивает. — Я тоже. Я подумал, что побыть в одиночестве будет полезно, но уже начал маяться, честно говоря. — Я не очень хорошо справляюсь с одиночеством. — А Чонгук на Чеджу? — Да, утром улетел. Когда вернется, то скорее всего потащит меня играть в приставку целый день, и я, скорее всего, ему это позволю. — Что ж, буду рядом. У меня в магазине перестановки, но они нечасто. Если захотите, чтобы я что-то сделал, просто маякните. Чимин на секунду виснет. «Помоги мне понять, смогу ли я стать для Юнги тем, чего он желает». «Поговори со мной о Юнги, потому что я скучаю по нему, а ты единственно близкий сейчас человек, который меня с ним связывает». «Научи меня, как стать человеком, которым считают меня другие люди». — Конечно, — говорит он. — Очень мило с твоей стороны. Добравшись до отделенного ширмой стола в ресторане, Сокджин садится между Чимином и Юнги так, чтобы им не пришлось друг на друга смотреть. Тэхён тыкает его в лодыжку под столом, когда ему начинает казаться, что Чимин погрустнел. Наверху же все ведут себя как обычно. Возможно, теперь это и будет их новым «обычно».***
В темноте, пока Хосок быстро проваливается в сон на другом конце комнаты, Чимин лежит на своей постели, закутавшись в одеяло, и включает телефон. Это мазохистский инстинкт, но он все равно ему поддается и открывает переписку с Юнги. Последнее сообщение было прочитано вечером дня рождения Хосока, потому что Чимин знал — им придется встретиться на праздновании, и игнорировать сообщения больше не получится, ведь Юнги прекрасно был осведомлен: Чимин отвечает на сообщения, как только увидит, и если что-то придет ему ночью, как он уснет, то оно будет отвечено с утра перед работой. Он видит сообщения Юнги до этого — настолько вдумчивые и уважительные, что Чимин не может себя заставить вновь прочитать их. И еще раньше — селфи Чимина в худи Юнги, ворот которого натянут на нос так, что виднеются только глаза и лохматые волосы. Напоминание для Юнги надеть свитшот Чимина, которое он не забыл и которому последовал. И до этого — фотки летяг, фотки Ёнтана. Переписки, состоящие только из них, как свидетельство, что долг по уходу за питомцами выполнен, и… наглый намек, что время воссоединиться. По крайней мере, Чимин подразумевал своими фотками именно это. Еще раньше — тот раз, когда Чимин скинул Юнги фотографию рассвета из своего окна, когда наконец-то начало светать раньше, чем он уходил на работу. Ответ от Юнги — фотография дома напротив, то есть дома Чимина — с занавесками Тэхёнова окна. Чимин продолжает листать. Фотографии с Нового года, фотографии Холли, снова Холли и Холли опять, селфи Чимина с пляжа, которое он отправил не сразу, а чуть придержал. Он скинул ее после слов Юнги, что рассвет на его снимках очень красив, в надежде, что Юнги скажет, что и он такой же красивый. Но от Юнги ему никогда не приходилось добиваться комплиментов — он постоянно говорил ему, как хорошо он выглядит. Он добирается до их разговора между тем, как их тогда спалил Сокджин, и приходом Юнги к Чимину после. Он добирается до первого раза, когда Юнги трахнул его, и первого раза, как он трахнул Юнги. Он добирается до тех времен, когда переписки состояли лишь из «не занят?» и «можно прийти?», когда все было лаконично и предельно ясно. Он добирается до самого начала, когда ему впервые написал Юнги. Когда Юнги написал Чимину, Чонгуку и Тэхёну, он уже подружился с Хосоком, потому что хотел стать ближе, сдружиться со всеми ними. Юнги хотел быть друзьями. Они были друзьями. Не сразу ими стали, не такими, как это обычно бывает, но это произошло. Чимин не знает, когда это изменилось, а потом изменилось вновь. Он не видел перелома, потому что это было незаметно, но все же жаждал отыскать его. Ему нужен был смысл. Но там был лишь Чимин, один в темноте. Он кладет телефон на прикроватный столик и поправляет подушку, чтобы ее обнять.***
Чимин плохо справляется с одиночеством. Выходные проходят терпимо, он проводит их вместе с Сокджином и Тэхёном. В понедельник с ним тусуется Хосок, позволяя Чимину побыть Чонгуком: они тренируются, и Чимин доводит себя до физического изнеможения, которого очень ждал. Хосок угощает его ужином — прямо как Чонгука, когда они гуляют вдвоем. Во вторник Чимин идет гулять один, пробегается по магазинам и обедает с бывшим одногруппником, но к вечеру начинает лезть на стену. Направляясь к Хосоку в кафе, где — он знает — в это время бывает мало людей, он получает там шутливое разрешение расставить по порядку книги на полке первого этажа. Он шатается вокруг, пока не настает время идти в зал с Сокджином. В среду он заглядывает к Хосоку на обед и заказывает салат, а потом до вечера читает пару книг, которые зацепили его взгляд накануне. Когда он заканчивает, то снова чувствует суетливую тревогу. Он отправляется на очередную долгую прогулку по холоду, стараясь выморозить весь шум из своей головы. По пути в кафе в четверг он покупает маленькую тысячевоновую тетрадь. Чимин знает, как держать себя в руках, не давать качелям качнуться и все проебать, но он не умеет прислушиваться к себе. Он так и не смог этому научиться, потому что камнем преткновения становилась необходимость заглядывать в себя глубже, чем он привык — а этого он не умел тоже. Но переизбыток мыслей в голове никуда не исчез от того, что он вновь заперся в своей раковине. И тогда он подумал, что стоит выпустить их в мир. За столом на втором этаже Чимин пытается все записать. Мне одиноко, начинает он, и я последний человек, с которым хотелось бы оставаться наедине. Ему это не нравится. Переносить вещи с помощью пера на бумагу очень некомфортно. Он видит их в форме слов, а не в обличии туманных идей, которые искусно научился игнорировать. Превращая свои чувства и мысли в нечто конкретное и неизменное, он ощущает себя так, будто подчиняется им. Это похоже на ловушку, в которой оказывается он один, безо всяких слушателей, которые могли бы его направить. Я ненавижу себя за это, пишет он, и повторяет еще много раз уже другими словами. Шесть страниц спустя, хмурясь на фразы, вытекающие из него, он решает писать, пока они не закончатся, сколько бы времени ни понадобилось. Возможно, это катарсис. Он не уверен, почувствует ли он облегчение, если у его мыслей появится физическое обличие. Но эти вещи он не хотел бы говорить никому, и потому выхода не остается. Когда он рассказывает то, что на поверхности, поток разума разделяется. Он пишет о Юнги. О Тэхёне. О Сокджине, а потом что-то тянет его снова писать о себе, а потом вновь о Юнги. Когда обнимаешь Юнги, пишет он, становится так же спокойно, как если бы тебя самого обнимали. Появляется сильное желание вычеркнуть это предложение, но он оставляет его и продолжает писать. Он пишет о строительных лесах, которые возвел вокруг себя, чтобы быть в состоянии функционировать как человек. Он стоит прямо. Он в порядке. Снаружи сделан хороший ремонт, но внутри… он не видит ничего. Не может дотянуться до себя самого — все окна и двери заперты. Я не хочу, чтобы это продолжалось. Закончив, он долго смотрит в окно и медленно дышит, пока зуд не утихнет. Ему не понравилось. Он больше никогда не хочет открывать эту тетрадь. Но теперь он не может ее игнорировать. Он озвучил все, пускай только самому себе, и теперь ему придется сделать хоть что-то. Может, в этом и был весь смысл.***
Следуя по пятам за Намджуном, Чимин спускается по лестнице к Чхонгечхону. Деревья там голы, пропускают зимний холодный свет, но рядом журчит вода ручья. Один только взгляд на нее — и Чимину становится проще. — Она меня успокаивает. Даже лечит. — Вода? — проследив его взгляд, спрашивает Намджун, и Чимин кивает. — А для меня это, по-моему, деревья. Растения в принципе. И небо. Он останавливается у основания лестницы. — Когда я представляю идеальную картину природы, которая может меня успокоить, то там всегда есть горы с бесконечно зелеными деревьями вокруг, чистое голубое небо и вид на долину. Вызывая в памяти образ, он опускает веки, рукой рисуя перед собой невидимую речную долину. — Абсолютно чистое или с маленькими пушистыми облачками? Открыв глаза, Намджун кивает. — Да, наверно, с облачками. Вот так она выглядит более законченной. Пушистые и немного тонкие. А у тебя что? — Рассвет на океане, — они вновь начинают идти бок о бок. — Тонкие облака — это круто. Например, утром, когда вода еще совсем спокойна и отражает небеса как зеркало так, что граница между ними почти незаметна. — Не закат? Именно рассвет? — Именно рассвет. Закат — это окончание. Не пойми неправильно, он красив. Но рассвет — это… как будто что-то новое, понимаешь? Чистое и… ласковое. Цвета чуть приглушены, но ощущаются совсем иначе. И в такое время на пляже очень приятно находиться. Рассвет огромен и широк, занимает собой все небо, но при этом ощущается как нечто очень личное. Несмотря на центр города это место тоже кажется очень личным. Подняв голову, отсюда первым видишь небо, а здания исчезают совсем. — Так это реальный пейзаж. — Да, я его видел. — А, я вспомнил. В Новый Год. Чонгук тогда тебя снимал. Чимин кивает. — Мы ездим туда каждый Новый Год. Потому что… это тоже новое. Не знаю. Чувство просто очень похоже. Хороший способ попытаться начать новую жизнь. И я все время скучаю по пляжу. Наверно, когда ты вырастаешь у воды, потом всю жизнь в ней нуждаешься. — Ты вырос у океана. — Не прямо у него, но ближе, чем Чонгук, кстати. Все мои близкие жили в пешей доступности до океана. В Сеуле… он не далеко, но все же дальше, чем в Пусане. Я рад, что здесь есть хотя бы река. — Мы можем пойти туда, если так хочешь. Я никуда не тороплюсь. Чимин пожимает плечами и качает головой. — Сюда было ближе. Всего в десяти минутах пешком от кафе, которое выбрал Намджун. Там Чимин купил им булочки, которые они уже доели, и чай на вынос, чтобы согреться. Когда они познакомились, в глубине души Чимин предполагал, что Намджун станет ему хорошим другом. Самым близким из всех его новых хёнов. Но это первый раз, когда они гуляют наедине с самого дня их знакомства, и это совсем не ощущается, не мешает. Они хорошо понимают друг друга, и много раз подолгу болтали во время общих встреч о языке, гендере или милых вещах, которые делают чиминовы детки с работы. Также они втроем проводили время с Юнги. Необходимость поговорить этим утром пришла естественно, и несколько месяцев назад Чимин даже не думал, как все обернется. Совсем не представлял. — Я бы хотел извиниться, — говорит Намджун, и Чимин замирает посреди шага, все же продолжая идти. — За что? — За вмешательство. Это я его уговорил такое сказать. Чимин смотрит на поток, аккуратно изгибающийся впереди. — Ты его не уговаривал. — Уговаривал. Я так и сказал, слово в слово: «тебе нужно преодолеть себя и предложить». — Ты с ним говорил, конечно, но не уговаривал. Он не заявлял ничего подобного. Он заговорил со мной из-за моих слов. Пару мгновений они идут в тишине, и Чимин старается не показывать свою уязвимость, а Намджун — любопытство. Никто из них не преуспевает, особенно Намджун. — Ты собирался что-то спросить про него? Я думал, ты попробуешь, а когда ты этого не сделал, то я решил, что ты, видимо, ждешь, пока я сам об этом заговорю. Теперь я не особо понимаю. — Я не стану притворяться, что не хочу знать, как у него дела. Но я не поэтому тебя позвал погулять. — Ох. Ладно. Прости за такие догадки. — Не за что извиняться. Честно говоря, я просто плохо вывожу одиночество, а Хосоку, наверно, уже надоело каждый день лицезреть меня в кафе. Я ни на что не намекаю, но просто все вокруг работают… так что. Намджун кивает. — Но все равно… это не из-за тебя, Намджун-хён, а из-за нас. Меня. Вещей, которые делал я. Мне не кажется, что ты к этому хоть как-то причастен. Так что не вини себя. — Что ж, ты тоже не должен себя винить. Не то чтобы я имею право трактовать твои чувства, но… эта твоя фраза, что все произошло «из-за тебя», намекает на чувство вины. Не стоит. Все живут своей жизнью, правда? Ты не должен чувствовать себя виноватым. — Я… спасибо, что говоришь это, — он подносит стакан ко рту, чтобы согреться и вдыхает пар. — Да, я чувствую себя виноватым. Не за то, что живу своей жизнью и вижу мир как-то иначе, а просто потому что… у меня ощущение, что я использовал его. В своей собственной жизни. И имел наглость предположить, что его намерения совпадают с моими, даже когда он озвучил мне, что это перестало быть таковым. Я просто превратил его в то, в чем нуждался. — Я так не думаю. Если это для тебя что-то значит — я не думаю, что ты это сделал. — Я не знаю. Я просто чувствую, что сделал из него необходимого себе человека. Взял у него то, что было нужно мне. — Чимин… но ведь нуждаться в других людях — нормально. Мы все полагаемся друг на друга. Мы люди, живущие в обществе. Это и означает быть человеком. Намджун описывает ситуацию так по-доброму. Чонгук точно с ним говорил. — Я не совсем полагался. Я как будто… вмешивался и врывался. Заходил, брал, присваивал и устраивался поудобнее так, чтобы появилось место, куда я мог бы втиснуться. Превратил его в такое место, чтобы жить внутри него, а не внутри себя самого. Намджун кивает, признавая такие чувства, а не соглашаясь с мыслью. Вместо попыток поспорить он просто прислушивается. — Я не хочу так поступать с другим человеком. Или… я хочу, часть меня хочет, и я делаю это автоматически, неосознанно, и теперь понимаю, что хочу перестать делать так. Я хочу научиться жить внутри себя, — он выдыхает. — Я не знаю, почему мне так тяжело это признавать. — Это тяжело, — соглашается Намджун. — Я ужасно напуган. Я не знал, что могу. Теперь я хочу научиться. — И ты сможешь. Этому учатся, — таким тоном, будто он учится этому тоже. Но он терпелив и позволяет Чимину высказаться. Наверно, этому возможно научиться. Чимин понимает, что дело не столько в том, что придется жить внутри себя, но и в том, что потребуется время, чтобы научиться оставаться там достаточно долго и менять себя. Прикладывать усилия к тому, чтобы измениться. — Если бы люди были домами, — говорит он: — всегда был бы наружный фасад, верно? И окна, через которые можно было бы заглядывать внутрь, и на которые можно вешать шторы, чтобы никто не заглянул. Двери, которые могли бы быть открыты или заперты. Я думал об этом — о своих окнах и дверях, о том, как я открывал бы их, в каком состоянии хотел их держать… это так тупо звучит. Хоть немного понятно? — Конечно, — сразу же отвечает Намджун. — Честно говоря, ты напомнил мне этим об одних словах Юнги. Он сравнил меня с домом. Он делает паузу и смеется: — Я, к сожалению, уже забыл формулировку, но она была очень запоминающейся. Это было на второй раз. В первый он нарисовал мне наглядное пособие. — Я подумал о доме, потому что Юнги-хён однажды такое говорил. О себе как о здании. — Хён хорош в метафорах. У него есть талант описывать вещи простыми словами так, что сразу понятен смысл. Только чувством, безо всякой мишуры. В плане писательского стиля мы правда очень разные. Я люблю играть со словами, привлекать внимание выбором слов. Слова — это лишь основа, ты видишь их, как мазки краски на холсте. Но у хёна слова — это орудие, сама кисть, а основой становится смысл. Слова сами являются чувством. Это очень круто. Чимин вспоминает первый раз, когда оказался с Юнги наедине. Именно тот факт, что такой открытый человек, как Намджун, был юнгиевым другом, подтолкнул его к желанию познакомиться поближе. Теперь же, шагая рядом с Намджуном, Чимин может думать лишь о том, в чем он напоминает ему Юнги. — Особенно в стихах. Мои всегда вынуждают пристальнее взглянуть на язык, в то время как хён заставляет слова почти исчезнуть. Ты видишь вместо них образы, вливаешься в ритм, в выражаемое чувство, и потому слова становятся все равно что невидимыми. Я так не умею. Или даже не чувствую в том нужды. Но это действительно потрясающе. У него есть некоторые наброски, но он мне их еще не показал. — Он пишет? — Чимин тут же старается отбросить мысль, ведущую к тому, что бы это могло значить. Он хотел бы. Если он пишет, тогда все обретает смысл. — Думаю, он начал уже довольно давно. Я имею в виду — писать вновь. Ему не нравится себя заставлять. А в плане рабочего процесса он довольно закрыт. Я обсуждаю с ним свои идеи, иногда и с другими людьми делюсь, но он никогда не дает никому взглянуть, пока сам не удовлетворится своей работой. Честно говоря, я был приятно удивлен и рад, что он вообще упомянул о том, что снова принялся за дело. Он прикидывался, что не хочет, и, видимо, этот период завершился. — Почему «прикидывался»? — Хён живет и дышит писательством. Он никогда не захотел бы отказаться от этого насовсем. Он писатель, но более того, он просто любит это дело. Он любит читать, писать о прочитанном, говорить о прочитанном, читать о написанном. Он окружает себя всем, что связано с литературой. Мы так и начали общаться, ты знал? Однажды просто разговорились о любимом эссеисте после чтения к семинарам, и после этого постоянно начали подкидывать друг другу книги, которое недавно закончили сами. Почти что маленький книжный клуб для двоих. Однажды он решил, что достаточно уважает мое мнение, чтобы услышать его, и дал мне прочитать свои работы. Выдохнув, он продолжил: — Так он завел большинство из своих друзей. Они, наверно, составляют девяносто процентов из всего его круга общения. Он очень привязан к делу, это и удерживает его на той дерьмовой работе. И он очень искренен. Если ему нравится, то он видится с людьми, чьи работы вычитывает, и зовет их выпить, и это срабатывает. Он подружился даже с людьми, работы которых мы читали, когда еще учились — можешь себе поверить? Мне повезло работать с людьми, на которых я равнялся, а он с ними ужинает. Обсуждает всякое дерьмо до двух ночи. Он очень страстный и увлеченный, понимаешь? Ему не нужно очаровывать или льстить, он просто начинает разговор, будучи собой, говорит честно и открыто, и… — Намджун умолкает, видя лицо Чимина. — Прости. Я не пытаюсь разрекламировать его тебе, ничего такого. — Тебе не нужно его рекламировать. Я уже в курсе, что он прекрасный человек. Юнги, который просто решает подружиться и претворяет это в жизнь. Который слушает без осуждения, говорит честно и без страха. Который заботится о своем благополучии и является самим собой вне зависимости от ситуации. Заботится об окружающих ровно в той степени, которая им необходима. Чимин невольно сжимает стакан в руках. — Он заставляет меня становиться лучше. Намджун выпускает носом воздух — нечто среднее между вздохом и смешком, а потом качает головой, пряча улыбку в шарф. — Что смешного? — Юнги меня за это убил бы, но вы такие… — он вновь качает головой. — Он говорил о тебе то же самое. Чимин пытается понять, зачем ему говорить такое. Что может заставить его подумать так, что сподвигло его сказать это Намджуну. — Когда? — Он не захотел бы, чтобы я это озвучивал, — а потом, без повторного вопроса дает ответ: — Когда Сокджин-хёна не было, а я сидел у них. Мы говорили о тебе, и я уговаривал его предложить тебе отношения. А потом ты пришел, и я хотел уйти, чтобы вы смогли это обсудить, а он сказал мне остаться. Но черт, ты просто вошел и поцеловал его. Это было так… Он умолкает. Когда продолжения не следует, Чимин говорит: — Ты его не уговаривал. — Я очень много раз заводил об этом разговор, — Намджун произносит это так, будто для него важно признаться во всех грехах, если это вообще можно назвать грехами. — Даже до того он говорил мне, что вы… тусуетесь вместе. Он именно тогда мне это и сказал. После того случая, когда вы пришли ко мне в магазин, я сказал ему, что он должен попробовать, а он отказался, и я решил, что он стесняется, так что продолжил наседать, когда вдруг он озвучил, что вы уже пришли к соглашению, которое устраивало обоих. Так что я забил… надеюсь, я не звучу, как херовый друг, я правда не хотел ничего форсировать, но… потом вы оба продолжали… вести себя вот так. Не знаю. Полагаю, я просто неправильно все понял. Чимин отнимает стакан от губ. — Я серьезно. Не ты вынудил его спросить. Он сам это решил, — Юнги никогда не стал бы делать ничего, что ему велят. Не после таких долгих размышлений о том, что ему необходимо. — Он сам это обдумал и принял решение. Юнги сказал, что хотел отношений. Он сказал, что ему потребовалось время, чтобы выяснить, как заботиться о себе, как быть с кем-то вместе, не нанося ущерб. Он думал об этом, осмысливал так, как обычно осмысливает все, и решил, что хочет этого с Чимином. Что он хочет Чимина. Он сделал выбор, зная о чиминовых чувствах и самого себя. Это был не случайный порыв, и не последствие слов Намджуна. И… не потому, что Чимин вынудил его думать, что он должен этого хотеть. — Он сказал, почему? — Почему хотел быть с тобой? — Не это, — лучше. Чимин? — Я не понимаю, почему он мог такое обо мне сказать. Про «становиться лучше». Я не представляю. — Ты сам должен его об этом спросить. — Я боюсь. — А зачем тогда меня спрашивать? — Мне кажется, что если я услышу сейчас, то буду бояться меньше. Они идут. В тишине раздаются лишь шаги и мягкое журчание водного потока; город призрачно шумит над головой. — Ты честный. Чимин сдерживает смешок. Он бы назвал это «нетерпеливый». Но честный со своими желаниями. — Юнги-хён научил меня этому. — Нет, в смысле… это одна из вещей, которые он назвал. Отвечаю на вопрос, почему он сказал это. Ты честный, очень заботливый и подтолкнул его к тому, чтобы перестать прятаться. Заставил поверить в людей и в себя самого. Вот… так он и сказал, — он посмеивается — тихо, через нос. — Ему только не говори, иначе он меня убьет. Юнги сказал ему то же самое. Чимин тогда спросил, что он думает о нем, и Юнги назвал его заботливым, искренним и вдумчивым. Он сказал правду. Он всегда говорил ему только правду. Чимин это знал, но теперь… Это точно была правда. — Мы друг другу не лжем, — весело заявил он — в настоящем времени. — Что? — Я не могу обещать, что не расскажу ему. Мы честны друг с другом. Так что если он тебя убьет, заранее извини. Он всегда был самим собой с Юнги, и Юнги… видел его настоящего. Каждое доброе слово, сказанное им, было действительно о нем, а не о фасаде Чимина. Юнги был честен. — Чтобы быть с ним честным, тебе придется с ним поговорить. А ты как бы. Не говорил уже давненько. Юнги различает хорошее и плохое во всем на свете и предпочитает видеть хорошее, не стирая плохое. Юнги наизусть знает, каково любить человека, который не любит тебя в ответ так же, и все равно решил… что любовь к кому-то — это положительная вещь. Чимин не отвечает Намджуну. Он достает телефон из кармана и, неловко удерживая стакан второй рукой, делает фотку ручья. Голые деревья и четкое, серое небо над ними, а потом отправляет ее Юнги. Во рту пересыхает. Он останавливается, вслед за ним замирает Намджун — чуть впереди. Терпеливо, молча. Чимин пялится в телефон и ждет, пока появятся точки. Нет ни точек, ни печатания в ответ, но затем появляется изображение без подписи. Компьютерная клавиатура, нижний край монитора, половинка мыши в кадре. — Ладно, — Чимин выдыхает. — Так. Он скидывает Юнги фотографию за фотографией, пока они продолжают гулять. Каменный невысокий мост над потоком, еще один мост наверху, Намджун в огромном шарфе и длинном пальто. Юнги ни на что не отвечает, прочитывая мгновенно. А потом он отправляет водопад в конце ручья — или в начале. Открытое придорожное кафе, куда Чимин предлагает зайти пообедать, и их обед — горячий суп с пельмешками, идеальный для такого морозного весеннего дня. А затем: 13:22 моя мама говорит, что я похож на пельмешку13:23 мы можем увидеться? после твоей работы?
13:24 у хосока?13:24 я буду там когда бы ты ни пришел, я буду там
***
Дождавшись пяти, Чимин отправляет Юнги снимок углового столика у окна, где он ждет его на втором этаже кафе. Юнги прочитывает и не отвечает, и Чимин начинает листать их переписку, раздумывая достать тетрадку, все еще спрятанную во внутреннем кармане пальто, но в конце концов утыкается взглядом в окно, провожая глазами идущих по тротуару прохожих. Когда стул напротив отодвигается, он слышит тихий шорох деревянных ножек о пол. Самым своим непристойным тоном, с широкой дурацкой улыбкой Юнги спрашивает: — Часто тут бываешь? — и садится. У него порозовевшие от холода щеки и нос. Он стягивает с головы вязаную шапку, разматывает шарф и стряхивает с плеч пальто, засовывая шарф и шапку в рукав. Устраивается поудобнее. Чимин взволнован, особенно это усилилось, когда он попрощался с Намджуном, отправившимся в магазин, но это ведь Юнги. Чимин справится. — Вообще-то, я тут каждый день теперь сижу. С начала отпуска. — Я прихожу по утрам. Уже давненько начал, — он кладет руки на стол, расправляя пальцы. — Точнее, каждое выходное утро, если тут есть Хосок. Он варит мне бесплатный кофе. — Ох. Это очень мило, — Чимин тут же чувствует слабый укол вины. То ли за то, что он этого не знал, то ли из-за того, что ему об этом не рассказывали, либо просто потому что он был слишком сконцентрирован на себе, чтобы заметить. Но в первую очередь это… мило. Он хочет узнавать о юнгиевой жизни больше подобных деталей. Таких, которые узнаешь, деля с кем-то жизнь. — Так в чем дело? Ты пришел меня выпотрошить? Я тебе не лгал, так что у тебя нет ни малейших оснований это делать, — у него спокойный голос, спокойное выражение. Пальцы сходятся в замок, словно он хочет покрутить кольцо — но колец на нем нет. Чимин сможет. — Я знаю, что ты не лгал. Твои внутренности в безопасности. Он смотрит на воротничок рубашки, виднеющийся из-под свитера Юнги, и ему хочется расстегнуть верхние пуговицы, чтобы увидеть ключицы. Он хочет снять с него все. Хочет разделить его руки и взять их в свои. Он хочет прильнуть, взять в ладони его щеки и поцеловаться. Но сначала дело. — Честно говоря, поначалу мне показалось, что ты солгал. Будто ты хотел некоторых вещей, о которых умалчивал. Выставил меня виноватым, будто я не знал их. Но ты мне рассказывал все. Все, что хотел. Юнги опускает взгляд на стол, смаргивает и вновь глядит на Чимина: — Я не хотел говорить, пока не приобрел полной уверенности. — Ага. Да, я… это понял. Поздно, но все же понял, — он прерывисто выдыхает. — Мне бывает довольно сложно отделять то, чего я хочу от других людей, от того, что другие люди хотят от меня. Я всегда в первую очередь думаю о нуждах окружающих. И свои желания… большую часть времени я стараюсь их подавить. Когда я думаю слишком много, то застреваю, поэтому стараюсь не думать вовсе. Точно так же я пытаюсь не оставаться в одиночестве, не выпивать слишком много, не переедать, но и не голодать при этом, не заниматься в зале до полусмерти, но при этом оставаться активным. Когда я вливаюсь в такое движение жизни, то не застреваю. Теперь он смотрит на стол, костяшки юнгиевых рук и линии на деревянной столешнице. Снова выдыхает. — Я просто живу и не особо задумываюсь, чтобы не сделать неправильных выводов и не накрутить себя. Но когда ты это сказал, с тех самых пор я только и делаю, что думаю о всех тех вещах, которых раньше старался избегать. Они продолжали всплывать на поверхность, как бы он ни пытался их утопить. Свидетельство этого сейчас с ним, прямо в его кармане пальто. — Я чувствую себя, как… если бы я был зданием, то был бы надежным и стабильным, построенным хорошо, с симпатично разукрашенным фасадом. Но внутри была бы куча стен, нужных и лишних, которые делили бы комнаты на более мелкие части. Коридоры и лестницы никуда не вели бы. Все двери были бы заперты, окна задраены. И темнота. Когда я оказываюсь внутри себя, то чувствую, будто попался в ловушку, из которой не выбраться, даже не выглянуть. Даже дверь не найти. И единственным выходом для меня было жить не в себе. Выстроить временный дом из чего-то другого, внутри кого-то другого, и вселиться туда. У нас… все шло хорошо. Я чувствовал себя в безопасности, чувствуя, что построил внутри тебя. Я хотел там остаться. Я хотел погрузиться в тебя целиком и остаться внутри. Он поднимает глаза на Юнги, его мягкие губы и острый взгляд. Юнги молча смотрит на него. — Это не как с секс-демоном, захватывающим чужие тела, — продолжает Чимин, чтобы вызвать у Юнги слабую улыбку. — Я хотел жить в пространстве, которое мы создали вместе. И после твоих слов я почувствовал себя, как… я знаю, что ты не то имел в виду, но мне показалось, что ты хотел другого. Будто мы были для тебя недостаточны. Как будто ты отверг все это и заявил, что этого мало для тебя. Юнги размыкает губы. Вместо того, чтобы что-то сказать, он вдруг поворачивает руку ладонью кверху. Чимин кладет в нее свою и сжимает. — Я по тебе соскучился. Я тут же ужасно соскучился по тебе. Меня начало разрывать всякими противоречиями, потому что мне стало казаться, будто я насильно ворвался в тебя и занял не принадлежащее мне место. Сделал себе дом из тебя, потому что ты меня впустил. Ты жил внутри себя и впустил меня. Я попытался впустить тебя в свою душу так же, но там было так мало места, тесно и темно, и… Он останавливается. Юнги гладит второй рукой его ладонь, подушечками пальцев описывая успокаивающие окружности. — Я ощутил, что ты меня зажег. Включил внутри меня весь свет, и я увидел то, что так долго видеть не хотел. Я начал задумываться о том, что мне не нужно постоянно искать, где бы построить себе новый дом. Я смотрю на бардак внутри себя и понимаю, что… я должен поработать, чтобы научиться здесь жить. Это звучит иначе, не так, как он подразумевал, поэтому Чимин сжимает его руку, чтобы тот не понял превратно. — Я попытаюсь отремонтировать. Мне нужно сделать перепланировку, настоящие двери и коридоры, а не запертую намертво тюрьму. Возможно, мне придется выпотрошить все целиком. Ненарочно использовав этот глагол, он невольно улыбается. Юнги отвечает улыбкой, которая не затрагивает глаз — все это звучит так, будто Чимин хочет остаться один. Он подбирает нужные слова. — Это как если бы… мы все вновь жили в своих домах и не выстраивали новый, чтобы жить там вдвоем. Я хочу открыть двери и впустить в себя другого человека. Позволить ему завести свое личное пространство внутри себя. И пока я буду справляться с перепланировкой своего внутреннего устройства, я хочу выделить комнату для тебя. Юнги сжимает его руку. Чимин глядит на их сплетенные пальцы, поднимает глаза на его лицо. Он улыбается — и его глаза улыбаются тоже. — Прости. Это очень глупая метафора. — Неправда, — улыбка становится шире, ярче. — Это неправда. — М-м, ну хорошо, — он чувствует, как вспыхивают щеки, даже понимая, что Юнги будет согласен, даже высказав уже самое сложное из запланированного. — Потому что я бы хотел… если ты сам хочешь… чтобы внутри тебя нашлось место и мне. Улыбка расцветает на лице Юнги окончательно — глаза превращаются в полумесяцы с морщинками в уголках. — Конечно найдется, Чимин-а. Чимин машинально отдергивает руку, чтобы прикрыть рот. Не от удивления, но чтобы сдержаться. Он улыбается так широко, что перестает видеть, а потом чувствует на щеке руку Юнги — большой палец поглаживает его ухо и снова опускается. Это так приятно на ощупь. — Ты мне очень нравишься, хён, — от рта он подносит руку к запястью Юнги и удерживает ее у своего лица. — Ты мне нравишься, и я хочу быть с тобой. — Ты мне тоже нравишься, — соглашается Юнги: — и я тоже хочу с тобой быть. — Я буду работать над собой. Я стану лучше. — Ты такой, какой ты есть. Просто будь собой, ты мне нравишься таким, — он прижимает палец к его губам — единственный поцелуй, который они могут себе позволить на людях. Его прикосновения нежны до боли. — Ты тоже, — Чимин улыбается и слегка наклоняет голову, прижимаясь к его ладони. — Пообещай мне. Новое обещание. Юнги поднимает вторую руку, чтобы взять лицо Чимина в обе. — Пак Чимин. Я обещаю тебе, что всегда буду говорить только правду и останусь самим собой. Чимин берет его за руки, сжимает их и кладет на стол, чтобы взять щеки Юнги в свои ладони. — Мин Юнги, я обещаю, что буду честен с тобой, и буду стараться изо всех сил, чтобы быть самим собой. Он проводит большими пальцами по его бровям — от переносицы наружу, прослеживает линии скул. Мягко щиплет за мочки ушей, прежде чем отпустить. Юнги вновь ловит его своими руками. — Как мы это отметим? Юнги взглядом не отрывается от его губ: — Потом. Давай где-нибудь поедим. Чимин ухмыляется. — Хочешь вытащить меня на свидание? — Хочу убедиться, что ты поужинаешь и не станешь потом ныть, что проголодался. И сейчас это тоже было свидание. Но да, я все еще хочу тебя на него вытащить. — Ты мне так нравишься, хён, — начав, он не может перестать повторять. — Ну, так и должно быть, раз мы встречаемся. — Встречаемся, — эхом откликается Чимин и не может не улыбаться. — Ты мой парень. Юнги кивает, сжав губы так, будто старается оставаться серьезным, но глаза выдают улыбку. Он все еще не выпускает его рук из своих. — Купить тебе цветов? Называть тебя малышом? — Можешь не скрывать, что сам хочешь, чтобы я называл тебя малышом, хён. Тот опускает взгляд на их ладони, и Чимин следит за его ресницами. — Я хочу, чтобы ты называл меня малышом. — Я куплю тебе цветов, малыш. Он не может перестать улыбаться.***
Когда они добираются до двести пятой, в гостиной работает телевизор, и на диване виднеются две темные головы, а затем Тэхён оборачивается, чтобы взглянуть, кто вошел. Все его лицо застывает, рот распахивается, будто он пытается понять, что сказать. Сокджин тоже поворачивает голову и издает изумленное восклицание. — Мы встречаемся, — просто заявляет Юнги и заходит в спальню. Чимин улыбается — точнее, чуть видоизменяет прилипшую к лицу бессовестно счастливую улыбку, чтобы она больше подошла Тэ и Сокджину, а потом следует за Юнги. Стоит двери захлопнуться, как звук на телевизоре возрастает раза в два. Предусмотрительно. Чимин смеется и обнимает Юнги, лицом утыкаясь в его шарф и прижимаясь все ближе. Он чувствует, как тот тоже посмеивается, но не выпускает. — Я соскучился, — бормочет он в шарф. — И я соскучился, — соглашается Юнги. — Но давай для начала хоть куртки снимем, что ли. Как только им удается, Чимин вновь обвивает руками Юнги, носом впечатываясь в кожу шеи и вжимая в себя. Юнги не может пошевелить даже локтями от силы того, как младший сдавливает его, но потом все же кладет ладони на его поясницу, обнимая за талию, и Чимин ощущает прикосновение замерзшего носа к своей шее, прижимаясь носом к его шее в ответ. Держится за человека, который ему так нравится. — Я скучал, — повторяет Чимин, приглушенный воротом рубашки. Юнги ослабляет объятия и отодвигается достаточно, чтобы встретиться глазами, но не убирая с него рук. Чимин кончиком носа трется о нос Юнги, смотрит ему в глаза — так близко, что зрение становится расфокусировано. Потом Юнги опускает веки, и Чимин видит его ресницы, мягкую форму скул, тень на переносице. Он тоже закрывает глаза и целует его. Он так по этому соскучился. Ужасно соскучился. Он скользит руками от спины Юнги к его плечам, к шее, засовывая руки между ними, прижимаясь к груди Юнги. Большими пальцами проводит по его челюсти, чертам лица, затем соскальзывает к воротнику, расстегивая верхнюю пуговицу, и следующую. Юнги гладит спину Чимина по свитеру, а затем под ним, и теплые руки касаются его кожи. Они целуются и целуются, медленно и неспешно. Чимин расстегивает еще одну пуговицу, последнюю, до которой он может добраться из-за свитера, целует обнажающуюся кожу и проводит губами линию до самого чувствительного места на шее Юнги. Он тихонько стонет. — Хён. Малыш… Юнги вновь находит его губы своими, целует глубже и крепче, пальцами хватая за шею и другой рукой прижимая за поясницу к себе. Чимин, придерживая его за грудь, ощущает, как она вздымается, и отчаянно жаждет скинуть всю разделяющую их ткань. — Ты мне нравишься, — тихо говорит он в его губы. — Мне нравится быть с тобой. Мне нравится то, что внутри тебя. Губы Юнги растягиваются в хищной ухмылке. — Пожалуйста, не начинай опять о потрошении. — Тот факт, что ты подумал об этом, означает, что я своей цели достиг. Чимин усмехается автоматически, а потом пытается придать себе серьезности: — Я не… я не хочу, чтобы ты думал, что… я не только о сексе. Юнги заглядывает ему в глаза, придерживая за щеку. — Я знаю, Чимин-а. Знаю, — нежный поцелуй. — И ты это знаешь тоже, верно? Чимин кивает. Он все еще не осознает до конца, но знает, что это правда. — Я тоже этого хочу, — говорит Юнги, и Чимин его целует. Он садится на край постели и за ремень джинс притягивает старшего к себе так, чтобы он оказался между его коленей. Тот стягивает через голову свитер, и Чимин расстегивает пуговицу за пуговицей, целуя кожу там, где она обнажается под рубашкой. Расстегивает его ремень, ширинку, снимает абсолютно все, пока Юнги не оказывается перед ним полностью обнаженным и прекрасным. Чимин притягивает его к себе, пока он не взбирается на колени. Он хочет поцеловать его грудь, но просто утыкается в нее лбом, держа Юнги на месте обеими руками и медленно вдыхая и выдыхая, слыша такое же дыхание Юнги. Тот обвивает его шею и пальцами зарывается в волосы. — Ты тоже, Чимин-а, — слегка поддевает свитер. Чимин поднимает руки, чтобы Юнги мог снять его свитер целиком, и затем руки Юнги оказываются на его коже, позвоночнике и боках, шее и ключицах — везде, куда могут дотянуться. Юнги целует его вновь, касается его, и Чимин падает на матрас спиной. — Ты так тих, — Юнги нависает над ним, пальцами рисуя на животе. — Эти джинсы тебе очень идут. Чимин притягивает его ближе. — Слишком много всего чувствую. И спасибо. Сегодня он даже не наряжался, чтобы выглядеть хорошо ради Юнги. Он не думал, что встретится с ним. Мягкий свитер и простые, хорошо сидящие джинсы — все ради комфорта. Он помнит, как перестал одеваться таким образом, чтобы люди обратили внимание на него, и начал носить такую одежду, чтобы люди перестали на него смотреть. Он не помнит, когда начал одеваться для самого себя. Он начал носить кольца и вещи, которые ощущались приятно и правильно, как он сам, показывая то, как он хотел бы выглядеть для остальных по-настоящему. — Ты тоже хорошо оделся. Мне захотелось содрать с тебя рубашку в ту же секунду, как ты сел передо мной. Юнги носом проводит по линии челюсти, целует под ухом. — Было бы прохладно возвращаться домой в таком виде. Чимин пальцами пробегается по верхней части позвоночника и задней части шеи, большим пальцем другой руки обводит его сосок. — Ты выглядишь хорошо и сейчас. Ты всегда выглядишь хорошо. Я очень скучал по прикосновениям к тебе, хён. Юнги кивает и целует его. Обеими руками касаясь его груди, Чимин побуждает его углубить, усилить поцелуй. — Я хочу прикоснуться к тебе, малыш. Можно? Юнги кивает, носом задевая чиминов нос. Тот все еще на том же месте, где упал, с ногами, свисающими с края кровати, и Юнги на нем. Он садится, берет Юнги и подтягивает их повыше. Старший смеется, улыбаясь широко и ярко, и Чимин усмехается в ответ, ложась рядом с ним и правой ногой переплетаясь с ногами Юнги. — Хорошее тело, — мягко говорит он, рукой лаская от бедра до плеча и прикасаясь по пути к соску. — Мне нравится и то, что снаружи тебя, и то, что внутри. Юнги дарит ему слабую теплую улыбку и притягивает к себе. После недолгих поцелуев, Чимин отрывается, чтобы прижаться щекой к юнгиевой и поцеловать в лоб, затем в скулу, нос, верхнюю губу, подбородок и мягкую кожу под ним. Ниже — шею, ключицы, вверх — уши и вновь скулу. Рука опускается и поднимается, не в силах оторваться от мягкой кожи. Чимин целует внутренний уголок его глаза, а потом внешний. — Малыш, какой ты красивый. — Чимин-а, — тихо и неясно проговаривает Юнги, не размыкая век. — Тебе необязательно делать это иначе. — Я не… — он утыкается носом в его шею. — Я не знаю, как я не… ты мне очень сильно нравишься, хён. Малыш. Юнги берет его лицо в ладони, и Юнги наклоняет его, чтобы притянуть к себе лоб, поцеловать его дважды. — Ты тоже мне очень нравишься. Просто прикоснись ко мне, Чимин-а. — Скажи «пожалуйста». — Пожалуйста, прикоснись ко мне, — шепчет Юнги в его волосы. — Я скучал по тебе. Подняв голову, Чимин крепко целует его, перемещая руку на живот. Он покрывает поцелуями его лицо и шею, рукой оглаживая бедро, чтобы тот поднял левую ногу и можно было провести по внутренней части бедра. Юнги не выпускает пальцы из его волос, а второй рукой крепко держится за плечо и мягко стонет каждый раз, как Чимин прерывает поцелуй, чтобы поцеловать его куда-то еще. — Можно будет тебя трахнуть в следующий раз, малыш? — пальцами касаясь между его ног. — Да, хорошо, — шепчет старший. — Только… прикоснись ко мне. Пожалуйста, поскорее. Чимин перегибается через Юнги, чтобы достать из тумбочки лубрикант, хотя тому и ближе, но он просто лежит и ждет, не отнимая от Чимина рук. Затем Чимин обхватывает его пальцами и целует в уголок рта, ловя прерывистый вздох. Он медленно наращивает темп и между поцелуями продолжает говорить, какой он красивый, как он скучал, и как приятно его касаться. Как сильно он нравится ему. Как он счастлив быть рядом. Юнги целует его, будто пытаясь заткнуть, но с каждым сказанным словом вздрагивает и льнет еще сильнее. — Чудесный рот, — шепчет ему Чимин. — Прелестные глаза. Юнги хнычет и отпускает его плечо, чтобы погладить себя по груди и ущипнуть за собственный сосок. Чимин ухмыляется в его щеку, и, ощутив это, старший поворачивается, чтобы опять поймать его губы. Когда Юнги кончает, то притягивает Чимина еще ближе, целует нежнее и сильнее одновременно. Когда они замедляются, Чимин высвобождает руку и ложится так, чтобы быть как можно ближе. Его испачканные в сперме и смазке пальцы лежат на его груди, а лицо спрятано в изгиб шеи. Они обнимаются, пока Юнги не расслабляется, впадая в блаженную негу. — Хорошо, Чимин-а, — он трется носом о висок, не в силах дотянуться до губ. — Так хорошо. Я скучал. Чимин кивает. У него жестко стоит, упираясь в юнгиево бедро через джинсы, но он хочет просто лежать вот так. Быть близко вот так. Юнги о нем позаботится, он сделал бы это первым, если бы не выучил Чимина наизусть и не хотел торопить или прерывать его. Он гладит его по спине и волосам. Он все еще отчаянно жаждет забраться внутрь Юнги и остаться там насовсем. Но это нормально. Ему позволено так себя чувствовать. И Юнги, обнимающий его вот так, тоже хочет оказаться внутри Чимина. Чувствуя, что готов, он поднимается и открывает глаза — комната оказывается ярче, чем ему казалось. Юнги улыбается ему, мягко, слабо и знакомо, и у Чимина не остается выбора: он наклоняется, чтобы сцеловать эту улыбку, а потом прикоснуться губами к кончику носа. Чимин садится и взглядом находит на столе коробку салфеток, берет ее и приносит к постели, чтобы все вытереть, а потом собирается, чтобы встать и выкинуть в мусорное ведро, но Юнги отнимает их из его рук и выбрасывает в неопределенном направлении, чтобы притянуть Чимина к себе, роняя сверху. — Чего ты хочешь? — тихо и близко. Чимин касается его шеи, щеки. — Всего. Юнги кивает, и взгляд в его глазах становится осмысленным. Чимин хочет всего. Старший переворачивает его на спину и устраивается между ног, стаскивая джинсы и белье. Как только он оказывается полностью обнажен, Юнги нагибается над ним и сладко, мягко целует. — Ты такой красивый. Ты нравишься мне. И внутри и снаружи. Чимин пытается углубить поцелуй, но Юнги не дается, оставляя его мягким и осторожным, а затем отбрасывает волосы с его лба. — Я ртом, ладно? Ты так хорош. Я хочу о тебе позаботиться. — Ладно, — Чимину хочется сказать еще что-то, но он чувствует, что расплачется, если заговорит. Что, собственно, внове. Это не плохо, нет. Просто он чувствует слишком много. Юнги губами касается центра его торса прямо над пупком. Руками раздвигает его ноги, оглаживая внутреннюю часть бедер, берет член в ладонь и вбирает головку в рот, медленно заглатывая целиком. Он все делает не спеша. Закрыв ладонью лицо, Чимин цепляется за его волосы, ощущая пульсацию внизу живота, пока Юнги никуда не торопится. Отбрасывая лезущие в лицо волосы, он опускает взгляд на Юнги и прикрывает глаза. Он стонет, почти кричит, но телевизор в гостиной все еще слышен через стену. Он не может выразить это словами. Он обхватывает юнгиеву голову и чувствует. Чувствует все. Его ноги оказываются на плечах старшего, грудь изгибается, а все тело растекается раскаленной лавой, когда он кончает, а Юнги выпивает его. Его теплые руки возвращаются на живот, грудь, бедра и поясницу, успокаивая, расслабляя на постели. Он подбирается и ложится рядом с ним, опуская ладонь на тяжело вздымающуюся грудь. Чимин просто лежит, стараясь восстановить дыхание и дать телу успокоиться. Открыв глаза, он вновь чувствует, как режет глаза от яркости. — Ты не мог бы… м-м… выключить свет? Лежащий рядом Юнги улыбается. — Но как мне тогда на тебя смотреть? — спрашивает он, уже вставая. — Только верхний. Верхний свет гаснет, и комната на мгновение погружается в темноту, пока на столе не зажигается лампа. Юнги возвращается в постель и забирается под одеяло, помогая младшему сдвинуться, чтобы его тоже можно было накрыть. Они ложатся на бок, и Чимин перекидывает через Юнги ногу. — Привет, — говорит он. — Здравствуй, — с этой небольшой улыбкой только для него. Чимин следит, как мягкий желтый свет отражается на контурах его лица, создает нимб в волосах. — Ты просто невероятно красивый. Юнги кончиками пальцев оглаживает его щеку, проводит по переносице, дотрагивается до губ. В гостиной канал переключен на какой-то громкий ситком, прерывающийся взрывами смеха. Здесь все кажется приглушенным, тихим и мягким. — Почему ты хочешь быть со мной? Глаза Юнги теплеют от улыбки, и он целует Чимина в нос, прежде чем опуститься на подушку. Чимин мотает головой, стряхивая руку со своей щеки. — Я спрашиваю, не потому что я… — не так. — Я правда не понимаю, хён. Это не… Я знаю, почему тебе хочется со мной спать, но не… не это. Он опускает взгляд на его губы вместо глаз. — Я знаю, что ты искренне хочешь. Мне потребовалось время это осознать, но теперь я знаю. Я просто не понимаю, почему. Юнги отбрасывает прядку с его виска и пальцем обводит ушную раковину. — У меня есть ответ. Я не отклоняюсь. Но позволь спросить… почему ты хочешь быть со мной? Что ты обо мне думаешь, Чимин-а? Тот встречается взглядом с ним, перемещая руку на талию Юнги, чтобы почувствовать себя спокойнее. — Я тобой восхищаюсь. Ты всегда остаешься самим собой и знаешь себя наизусть. Уголок его рта дергается: — Ты должен понимать, что это не врожденное. Это заняло время и отняло многое. — Это лишь добавляет причин восхищаться тобой, — беспомощно улыбается Чимин. — Ты… ты работаешь над собой. Ты чудесный. Мне нравится с тобой разговаривать. С тобой я чувствую себя спокойно. Я хочу узнавать о тебе новое и хочу, чтобы ты узнавал новое обо мне. Это… я никогда такого не чувствовал. Я очень тебе доверяю, — смеется. — Если бы только я мог говорить более поэтично. — Ты хорошо говоришь, — Юнги гладит его по шее. — Это ты хорошо говоришь. Прекрасно, — он ощущает ладонь Юнги на своей коже, кожу Юнги под своей ладонью. — Сегодня я гулял с Намджун-хёном, он сказал, что ты снова пишешь. — Пишу. Ты был прав, я писал уже тогда, даже если не называл это так. — Ты когда-нибудь… можно ли будет мне когда-нибудь почитать? Что угодно. Что ты будешь не против мне показать. Юнги кивает. — Да, конечно. Ты можешь почитать старое, если захочется. Да, когда я закончу. Я покажу тебе, когда буду отправлять Намджуну. Чимин слегка ерзает на подушке, проваливаясь в нее. — Спасибо. — Не за что меня благодарить. Это пишется, чтобы быть прочитанным кем-то. — И все равно спасибо. Можно узнать, о чем там? — О, конечно. Я начал вытаскивать мысли из старых записей. Тех, что делал каждый день. Подчищал их, выстраивал по хронологии. Довольно долго я не хотел снова писать о депрессии. Я уже пробовал, и это было… мрачно. Уродливо. Не знаю. Я хочу творить вещи, вызывающие у читателей успокоение. Я еще пытаюсь понять, как это делается, но я дам тебе почитать, когда закончу. Чимин тянется к его запястью, обхватывая ладонь обеими руками и переплетая пальцы. — Звучит классно. Звучит… важно. — Возможно, так и есть. — Если это важно для тебя, значит это важно. Необязательно менять целый мир, чтобы быть важным. Юнги кивает, и Чимин сжимает пальцы, чтобы получить в ответ такое же движение пальцев. — Я не хочу, чтобы ты думал, что обо мне постоянно необходимо заботиться, — говорит старший. — Я так не думаю. Я вообще никогда так не думал. Ты сам прекрасно о себе заботишься. — Я хочу… чтобы ты это делал. Я хочу этого. И хочу заботиться о тебе сам. Но мне не хочется, чтобы ты думал, будто я… нуждаюсь в тебе. Это не?.. — Да, все понятно. Хорошо. — Это — одна из причин, почему я хочу быть с тобой. Ты заботишься о людях и со всем справляешься. И мне это нравится. Я просто… боюсь стать зависимым от этого. Боюсь того, что могу сделать с тобой, если стану нуждаться. — Я не боюсь того, что ты можешь со мной сделать, — он подносит их руки к губам и запечатлевает поцелуи на юнгиевых пальцах. — Я боюсь того, что могу сделать с тобой. Возможно, если мы оба напуганы, то это значит, что мы будем осторожнее, и нам не придется столкнуться ни с чем, чего мы так опасаемся. Юнги улыбается, наклоняя голову вперед, и Чимин зеркально отражает его действие. Их лбы соприкасаются. — Ты правда очень сильно мне нравишься. — Я еще ни разу не был ничьим парнем, — тихо говорит Чимин в пространство, разделяющее их губы. — Я не уверен, что умею. — Честно говоря, мне не нужно ничего более того, что у нас уже есть. — Это мило, — с улыбкой отзывается Чимин. — Ты милый. Но все теперь будет иначе. В хорошем смысле, мне кажется. Но все равно иначе. Порой будут времена, когда я буду чувствовать себя растерянным. Юнги оглядывает его лицо. — Я думаю, разница будет в… знании? Не просто чувстве, а знании, что мы можем рассчитывать друг на друга, и мы идем по этому пути вместе. — Ты можешь положиться на меня, — он носом касается кончика его носа. — И я могу положиться на тебя. Юнги губами касается его губ: — Ага. И все будет в порядке, даже если ты не знаешь, как быть. Просто говори со мной. — Я, наверно, собственник, — признает Чимин. — Я знаю, что бываю ревнивым, но мне кажется, что собственнические чувства тоже испытывать могу. В качестве партнера. — Вот как. В каком плане «собственник»? Я вот совсем не такой. Он прикусывает губу. — В плане… мне захочется постоянно таскать твою одежду, и чтобы ты носил мою. Чтобы все видели, чей ты. Юнги лишь улыбается: — Это очень мило. — Я уже носил твое худи. То… которое черное. И мне очень нравилось, когда ты надевал мой свитшот. И я не стану возвращать тебе вещи. Юнги целует его скулы, щеки, губы. — А еще я бываю ревнивым. Мне кажется, теперь будет проще, когда ты действительно стал моим, но такое все равно бывает. — Мне нравится слышать, что я твой. Чимин улыбается, улыбается и улыбается вновь. Они говорят о своих ожиданиях. Что может их беспокоить, и что для них в порядке вещей. О том, что нужно поменять, и что менять не стоит. Они продолжают беседовать, пока Чимин не начинает засыпать, понимая, что ему нужно отключить будильник и предупредить Хосока, чтобы он не ждал его на ночь. Он должен вылезти из кровати, достать телефон из пальто, где он лежал нетронутый с тех пор, как он поменял имя контакта Юнги по дороге с ужина. Всю неделю их групповой чат полнился фотками Чонгука с Чеджу. Он вернулся как раз после обеда, и последний раз, когда Чимин заглядывал в переписку, там были фото иллюминатора после приземления в Инчоне. С тех пор там накопилось… множество новых сообщений.***
👑ХЁН👑 изменил название чата на ДАВАЙТЕ БУДЕМ УВАЖАТЬ СВОИХ СОСЕДЕЙ
👑ХЁН👑 20:21 Полное название было «ДАВАЙТЕ БУДЕМ УВАЖАТЬ СВОИХ СОСЕДЕЙ И ОБЩЕЕ ЖИЛОЕ ПРОСТРАНСТВО И ПОМНИТЬ О ТОНКИХ СТЕНАХ», но знаков не хватило Пожалуйста, поймите, что это сокращено ради лаконичности, а не потому что это неактуально 👑ХЁН👑 20:22 И все же! Просто в качестве предупредительной меры! Просто хочется быть уверенным, что все всё понимают! 💪JK💪 20:24 чего 🌿Намджун-хён🌿 20:24 Не слишком пассивно-агрессивно? 👑ХЁН👑 20:25 Пассивно-ПОДДЕРЖИВАЮЩЕ! 💪JK💪 20:26 чего 💜ТэТэ💜 20:27 они кое-что скоро объявят! возможно уже утром ☀️MY HOPE☀️ 20:28 ох они сейчас в 205? 💪JK💪 20:29 кто что 🌿Намджун-хён🌿 20:29 Ой! 🌿Намджун-хён🌿 20:30 Это чудесно! Я рад, что все прошло хорошо! 💜ТэТэ💜 20:30 да, они вернулись минут десять назад ☀️MY HOPE☀️ 20:32 Супер До этого они сидели у меня на втором этаже, а потом пошли куда-то ужинать 💪JK💪 20:35 ладно ну и не говорите я сейчас приду 👑ХЁН👑 20:36 Не надо Мы уходим в 30323:18 господи боже так вы даже не сидели тут? вы оставили телек работающим чтобы над нами поиздеваться?
☀️MY HOPE☀️ 23:20 Три часа Не знаю, впечатлен я или в ужасе 😌💞 23:21 многое нужно было обсудить 🌿Намджун-хён🌿 23:21 Ребят, поздравляю. 💜ТэТэ💜 23:22 чим, тебя ждут крепкие обнимашки! 💜💜💜 хён, если захочешь, тебя тоже 💜 👑ХЁН👑 23:22 Чонгук заплакал Слезами счастья конечно же23:23 это неправда
👑ХЁН👑 23:24 Хахахаха он сказал «это неправда» ровно как ты отправил это Но сделал такую рожицу как будто вот-вот Так что это считается 💪JK💪 23:26 чимин заплакал23:27 я твой хён и вообще после таких слов я от тебя отрекаюсь
👑ХЁН👑 23:29 Ладно как бы там ни было я рад что вы хорошо «поговорили» Мы все рады А теперь я возвращаюсь домой, так что я надеюсь, вы со всеми «разговорами» закончили 😌💞 23:30 мы действительно хорошо поговорили и секс тоже был хорош ☀️MY HOPE☀️ 23:31 😁23:31 шума не будет, сокджин-хён все в порядке только выключи, пожалуйста, телек, когда придешь
☀️MY HOPE☀️ 23:32 Рискну предположить, что ты сегодня не вернешься, так что Чонгук будет спать у тебя23:33 👍
23:34 люблю вас всех ☺️💗🤝💖💛💕✨
😌💞 23:35 всем спасибо, а теперь пожалуйста прекратите о нас разговаривать чтобы чимин мог отложить телефон и обнять меня 💪JK💪 23:37 вау ☀️MY HOPE☀️ 23:37 😁😁😁***
Чимин проникает в квартиру незадолго до рассвета. Уже не так уж и рано — на часах 6:45. В квартире темно, лишь из-под сокджиновой двери пробивается слабый луч света. Чимин снимает ботинки как можно тише, и так же беззвучно отворяет вторую дверь, взглядом находя свернувшийся под одеялом калачик. Калачик стонет, и Чимин роется в одеялах, чтобы найти его лицо, откинуть назад волосы и усыпать поцелуями щеки, нос и лоб. — Слишком рано, — жалуется тот хриплым утренним голосом, все же наклоняя голову, чтобы получить еще больше поцелуев. Чимин оставляет на его губах еще один — долгий и неспешный. — Не сказал бы, что так уж рано. Хотел подарить тебе подарок раньше всех. — Давай, когда я проснусь. После завтрака… — он даже не подмечает, что еще не настал его день рождения. Он знает Чимина. — Хорошо, малыш. Просыпайся. У тебя пятнадцать минут. Он отправляется на кухню, вытаскивает весь их кофейный арсенал и начинает готовить для Сокджина и Юнги. Привлеченный шумом кофемолки, входит Сокджин, уже одетый к работе. — Ты рано. — Хотел без спешки подарить Юнги подарок, — говоря это, Чимин ощущает, как улыбка становится шире и ярче. — Хочу, чтобы он его сегодня надел. — И ты думаешь, он не знает, — Сокджин качает головой. — Не знает. Он думает, будем только мы, — Чимину приходилось несладко в попытках избегать откровенной лжи Юнги в лицо, он с трудом справлялся. Сокджин накладывает им рис, выскребая его из рисоварки, и вытаскивает из холодильника панчан, чтобы разложить по пиалам, а потом расставляет на столе, пока Чимин добавляет в кофе воды и ставит кружку для Сокджина. Они завтракают в приятной рассветной тишине, пока солнце начинает пробиваться сквозь окна гостиной. — Ты вчера поздно пришел домой, — отмечает Чимин. — Ты оставался здесь до такого часа — я удивлен, что ты вообще пошел домой, — парирует Сокджин. — Я слышал, что Тэ тоже пришел поздно. Чуть раньше меня. — Как любопытно. На самом деле Чимин не чувствует необходимости вынюхивать то, что Сокджин с Тэхёном пока не готовы рассказать, но ему нравится, как у хёна краснеют уши. Когда он возвращается к Юнги, тот уже почти одет к работе и стоит в рубашке, носках, но все еще в нижнем белье. На сонном лице едва выделяются полузакрытые глаза. Чимину нравится ночевать здесь в выходные, когда он может поваляться подольше до пробуждения Юнги, но в начале этой недели они оба признали, что раннее будничное утро совсем неблагосклонно к Юнги, и лучше, если Чимин будет просто заглядывать перед работой. — Оденься получше, — Чимин передает ему кружку кофе. — Сегодня праздничный ужин, помнишь? — Я всегда хорошо выгляжу, — он дарит Чимину поцелуй — на вкус как кофе. — Можно я наконец подарю? Юнги кивает, закрывая половину лица кружкой. — Я открою сам, — Чимин достает коробочку из кармана. — Пей свой кофе. Он поднимает крышку коробки, и внутри оказывается серебряный браслет-цепочка. Та, что он придирчиво выбирал вместе с Хосоком в прошлое воскресенье, уже настроившись найти подходящий подарок на день рождения для своего парня на два дня. Он наблюдает, как сонное лицо Юнги окрашивается широкой улыбкой, добирающейся до глаз и устраивающейся там мелкими морщинками. Он отводит руку с кофе в сторону и притягивает Чимина для поцелуя, все еще улыбаясь так широко, что Чимин сталкивается с ним зубами. — Прекрасная, — говорит Юнги, хотя его улыбка и так все сказала. — Мне нравится. Спасибо тебе. — Надеть? Юнги кивает. — Помоги мне. Он перехватывает свой кофе правой рукой и протягивает левое запястье, чтобы Чимин мог надеть ему браслет. — Смотрится неплохо, — с долей смущения говорит он. — Это в моем вкусе. Очень круто, Чимин-а. Тот улыбается еще шире. — Могу забежать с тобой в кафе. Возьмем у Хосока два бесплатных кофе. — Мне еще минут десять собираться, — Юнги качает головой. — Не хочу, чтобы ты опоздал. — Хорошо. Увидимся на ужине. Они увидятся. Юнги думает, что в канун дня рождения они будут вдвоем, а завтра отпразднуют его со всеми друзьями день в день. Однако, как раз-таки именно завтра они окажутся наедине, а сегодня вечером Чимин — объединившись с Намджуном — устраивает вечеринку-сюрприз не только с друзьями, но и с коллегами, ставшими друзьями, и наставниками, и бывшими одногруппниками Юнги, с которыми Чимин еще не знаком. Множество людей, которые любят Юнги, соберутся вместе, чтобы поесть, выпить, поговорить и подарить Юнги любовь. Чимин не может дождаться. Он снова чмокает его, не заботясь о кофе. — Чимин-а, ты готов? — им с Тэхёном на метро ехать в противоположном направлении, но до станции они ходят вдвоем. — Секунду, — отвечает Чимин в полуприкрытую дверь. Из юнгиева шкафа он выуживает серое однотонное пальто до колен. Старший одной рукой натягивает на него вязаную шапку, а потом притягивает для поцелуя. Улыбаясь своему парню, стоящему без штанов и держащему на вытянутой руке кружку с остывающим кофе, чтобы не пролить не капли, он долго целует его. Чимин вновь думает, как сильно он ему нравится. — До вечера, хён. Юнги прижимает его к себе еще раз: второй, третий поцелуй, и Чимин выходит в весеннее утро.***
fin