Идя в гости к Георгию, избегайте буквы Й

— Да ну, Витон, не выдумывай, давай на кровати, — Федя крепко обнимает за плечи и пытается заглянуть в глаза. Ваня пьяно гогочет, откидываясь на спинку кресла, Славка давит лыбу, выдыхая дым и тусуя карты. — Да, а че, был уже опыт, Витончик, — Светло чокается с Джигли, который спиздил с кухни последний огурец и теперь с видом довольной гиены подхихикивает и жрет его одновременно. Витя затягивается косяком, выдыхает дым и смеется, только Федя еще не врубился, походу, сидит голубок, как на тесной жердочке, прижимается. — Это когда мы всей хатой на утро угорали с фотки? — Замай тянется за зажигалкой, пытается запалить, в итоге просто протягивает свою самокрутку Вите. — Мг, — он все еще посмеивается, подкуривая Андрюхе. — Я, блядь, месяц вас ее заставлял удалить, пидорасы. — Больше, — у Славы и Вани происходит честный обмен: стакашка вискарика на начатый косячок. — Ты ж врубаешь, что ее не удалил никто? — Я удалил, — Андрей раскидывается на огромном пуфе поудобней, вытягивает ноги. — Это потому что ты — святой Замай, — Федя забирает обиженно самокрутку у Вити, насупившийся весь. — Потому что она мне нахуй не сдалась, бабла за слив не срубишь, — Слава прыскает со смеху, откладывает колоду и вытягивается, прописывая Андрею пятюню. — Да ну бля, Федя, мы тогда на вписоне спали на одном диване, утром нас сфоткал чмошник какой-то, — Ванечка тянет руку вверх, быстро перебирая пальцами и довольно улыбаясь. — Чмошник Ваня нас сфоткал, — теперь Ванечка тычет факи, причем с двух рук. — Ссыкло, тебе столько лет надо было, чтобы сознаться? — Я выжидал момента, — Светло пожимает плечами, как невинная нимфетка, допивает виски в своем стакане. — А, блядь, — Игнатьев гыгыкает пьяно, возвращая косяк. — Прикольная фотка. — Миша вон уже копается в своих анналах истории, — Замай кивает на Джигли, который залип в своем телефоне, отставляет пустой стакан. — Не, пацаны. Мне валить надо, время уже пиздец, а все мы здесь не уляжемся, — поднимается медленно, стараясь не заваливаться в стороны. — Так и скажи, что к телочке, — Федя манерничает, стреляет самокрутку опять, хотя Витя и затяжки не успел сделать. — Ага, отвлекающий маневр удался, — Миша пытается подмигнуть, но в итоге просто моргает, Витя аж хрюкает. — Чего? — Ниче-ниче, Федос, клювом не щелкай, — Ванечка тоже еле сдерживается, чтобы не заржать, поджимает губы и поднимает брови, в ожидании, когда ж его прорвет — Мне пора откланяться, — неловкий Мишин реверанс и Славин пинок под жопу. — Беги, глупец, пока Федька не понял! — и выглядит при этом ну точно Гендальф Белый, бородка только поскуднее и балахона не хватает. Витя ржет, как в последний раз, когда Федя подрывается с места и, заскользив носками по паркету, ебается почти там же, Ванечка ему вторит, Андрюха давится дымом, один Слава тупо подхихикивает, затягиваясь. — Пиздец, ща сдохну, — Ваня тяжело дышит, салютуя Замаю. — Лучшая смерть, братка, — Славка подлиннее, Славка Замаю жмет руку. — И ты к телочке? — Игнатьев тушей лежит на полу, устроившись поудобней и подперев голову рукой. — Ага, к Мишиной, — жмет руку обоим, Феде и Вите, тычет средний палец в коридор. Уже в куртке Джигли возвращается, повторяет ритуал, жамкая всем руку в комнате по кругу, и прощается, стрельнув затяжку у Славки. Замай уже после написал, что они, пидоры, стырили все его косяки, на что Ваня со Славой только пожали плечами, невинно хлопая ресницами. Витя с дивана не сдвинулся. Не то чтобы ему улыбается спать на не самом удобном диване, но спать на кровати, в которой Федя спит со своей девушкой — ему натурально скалится, сверкая ножом. Нахуй надо, даже на полу пизже будет. Только Федьке это не объяснишь простыми словами, да и сложные вряд ли помогут, а он вот-вот и психанет: как это так, вот «помирились» они с его Дашенькой ненаглядной, а на самом деле нихуя не помирились, раз такая пиздежь происходит. Ванечка, спаситель, понимающим взглядом стреляет, заводя шарманку про свою больную поясницу, и что ему, страдальцу, надо всенепременно спать на кровати. Слава алкоголю, Федя нихуя не помнит, что этот самый Ванечка валялся в кресле в такой позе, которую не каждый йог сможет повторить, и с поясницей у него точно все порядке. — Вить, — Федя валяется совсем близко: диван, может, и большой, но точно не для двух здоровых мужиков. — М, — Витя спит уже почти, так, какой-то последней извилиной дрейфует в сознании. Федино присутствие рядом приятно убаюкивает, совсем как в старые добрые, и завтра его ждет не полупьяное похождение до своей квартиры, к Арине, а очередная алкохардкорная туса с малознакомыми людьми и крепкими корешами. — На той вписке, помнишь, — Игнатьев поворачивается к нему лицом, подкладывая под подушку руку. — Я мало че помню, — Витя зевает, поворачивается тоже на другой бок, натыкаясь своим сонным взглядом на захмелевший Федин. — Это же у Сани было? — У Тимарцева, да. Мы тогда оба нахуярились текилой. Фотка ну максимально тупая вышла, отвратительная к тому же. У Вити задралась майка, оголяя пузо, у Феди текла слюна по Витиной руке, и лежали они обнявшись морским узлом. Волосы у Федьки еще короткие были, так что их страшные ебла тоже сияли на всеобщем обозрении. В целом — просто ужасная картина, но очень ржачная. — А я еще догнался потом, пока ты не видел, — посмеивается, потирая лицо ладонью. — Говнюк ты, Феденька, выжрал в одно ебало, хотя и так был в говнину, — Витя хочет то ли ущипнуть за нос, то ли щелкнуть по нему, но в итоге руку поднимать слишком лень. — Люблю тебя, пиздец. Все еще. — Ну Вить, когда це было, это же мо-олодость, — и тянет по-старчески почти, потягиваясь уютно. У Вити есть что сказать. И про то, что раньше Федя мог целый танкер водяры выдуть и попросить еще рюмашечку, на посошок, и что вписоны каждый раз новые искать было запарно, но допизды весело, особенно когда некоторые их узнавали и орали прятать бухло, и что давать таким пидорасам по мордасам тоже весело было, и целоваться потом по подворотням, вытирая рукавом кровавые сопли из разбитого носа было до бабочек в животе. Классно было, просто охуенно. И Федька вспоминает, по взгляду понятно, такому по-пьяному счастливому. Поэтому не говорит ничего: у самого внутри те самые бабочки брюхо рвут и сердце светлая тоска сжимает — хорошо, ярко так, слова сказать не дают. Федя тянется вперед, Витя улыбается невольно, хотя вряд ли это в темноте заметно, еле-еле губами шевелит, отвечая на мягкий поцелуй, гладит по щеке невесомо. — Спокойной ночи, Вить, — Федя отворачивается, подгребая под себя одеяло, говорит уже почти в подушку. Витя вытягивает руку вперед, поперек живота обхватывает и обнимает крепко, утыкаясь носом в затылок. Волосы теперь мешаются, приходится повозиться немного, чтобы Федькины кудри его во время сна не прикончили. Чувствует, как Федя возится, подползая к нему назад и прижимаясь плотнее. — Ночи, Федь.