Идя в гости к Георгию, избегайте буквы Й

— Вить, ну хватит. — Вить. — Витя, ну. — Да ну Витя, блин, — Федя упирается ладонями в чужие плечи, давит так, больше для бровады, сам головой не вертит, не уклоняется. — Витя не блин, Витя человек, — Витя кажется абсолютно серьезным, если не вглядываться, но прищур и взгляд со смешинкой его выдают. — Прекрати? — естественно, отодвинуть такую гору, как Гевиксман, не получается и не получилось бы, даже если постараться, — прямо за его спиной закрытая входная дверь. — С чего бы? — он в очередной раз звучно чмокает Федю в нос, держа его лицо в ладонях. Федя поджимает губы, вздыхая обреченно, сводит брови вместе и расслабляет руки, ладони теперь просто лежат на чужих плечах. В принципе, нехуй жаловаться: ему нравится внимание, касания и особенно поцелуи. Не будь Витя таким непросветным дуболомом — давно перестал бы этот спектакль играть. — Ну… — Харэ нукать, — Витя гладит влажную переносицу большим пальцем, цепляясь каждый раз за горбинку, в конце концов просто массируя ее. — Давай еще скажи мне, что тебе не нравится. Че ты там про принятие распинался? Переступи порожек? — Ой иди нахуй, — бурчит, крепко сжимая плечо и впервые за минуты три пытаясь отвернуться, только бы не пялить на эту тупую улыбку. Витя вместо ответа наклоняется опять, прицельно чмокая в горбинку, Федя против воли гогочет, лупит ему по плечу, откидывая голову. — Ну задрал уже! — упрямо задирает подбородок вверх, даже когда на него пальцем давят. — Дебич ты, Феденька, — Витя по-настоящему умеет обзываться ласково, ему не надо объясняться после или делать какие-то оговорки: Федя слышит теплую интонацию, цепляет его взгляд, плывет моментально, поддаваясь. Еще бы он так в симпатии признавался. Витя целует его, улыбаясь, гладит по волосам, лениво разрешая перехватить контроль и притянуть себя поближе. У Феди внутри бабочки по всему телу разлетаются — так ему хорошо сейчас. Хочется, чтобы этот момент никогда не кончался, и одновременно написать о нем мелодию, чтобы в каждой ноте этих бабочек почувствовать можно было. Вите, конечно, знать об этом не обязательно, только когда он послушает готовое и скажет что-нибудь очень одобрительное. Насчет настоящей оценки Федя предпочитает не думать: кузнечика или петушка вон все обожают, легко и просто, зачем ему целую симфонию писать? Не Моцарту же Витя прибежал доказывать, что у него нос охуенный. — Слышишь, Федь? Кажется, он натурально замечтался, шумно сопя в Витькину шею в его же объятиях. Издает какой-то неопределенный короткий звук, балдея от пальцев в волосах. — Ты мне нравишься, — Витя говорит это спокойно, не жеманно, с лаской в голосе и волнительным выдохом после. Федя стискивает его в объятиях, как может, готовый его прямо на пол повалить, но Витя только шатается, грузно впечатываясь спиной в дверь. У него посреди горла ком и катастрофическая нехватка слов: он и под дулом пистолета из себя сейчас ничего не выдавит, остается только сжать Витю в руках посильнее и улыбаться глупо. Потому что он, кажется, любит.