***
Утром Шото гоняет жёлтый макларен по забитым дорогам, проскальзывает мимо набережной, обгоняет медлительные фордики, выжимает высокие цифры на прямой, потому что знает — ему ничего за это не будет. Тоши в городе, и ему ничего не будет. Он добирается долго, несмотря на высокую скорость, но на Пойнт-роуд свободнее и есть, куда разогнаться. Это финальная точка, заканчивающаяся особняком Тоши, расположенным аккурат в конце длинного участка земли, окружённого морем с трёх сторон. Огромный дом, раскинутый на семь тысяч квадратных метров, возвышается на набережной, тычет разнобоем пальм и кустарников в лицо, золотится в солнечном свете кирпичным фасадом и отблёскивает бликами в бассейне. Шото огибает фонтан и паркуется неподалёку в тени длинных ланцетных листьев. Белая футболка слегка задирается, когда он выходит из машины, но сзади услужливо оттягивают её книзу. Шото резко отстраняется, злобно скалясь, но Тоши лишь выбрасывает руки вверх и невинно улыбается, словно и не думал делать ничего запрещённого. — Прости, птичка, у тебя всё ещё проблемы с прикосновениями, правда? — он лепечет, не говорит серьёзно, голос его нарочито сладкий. — А ты изменился за всё то время, что мы с тобой не виделись. Похоже, ты теперь серьёзная шишка в папочкином бизнесе. Шото поправляет солнечные очки, молча смотрит прямо в лицо, потому что знает — за чёрным стеклом не видно глаз, не видно, как угрюмо он хмурится и раздражённо опускает веки. Ничего не отвечая, Шото проходит мимо и заходит в дом, забирая с подноса прислуги стакан лимонада и залпом осушая почти половину. — Где твой брат? — Где угодно, но не здесь. На Тоши серый итальянский костюм с пристёгнутой к воротнику белой бутоньеркой. Таких, как он, достаточно встретить в жизни всего один раз, чтобы понять, что они из себя представляют: француз с японским именем, итальянскими костюмами, бутоньерками и неоднозначными чувствами к мальчикам, младше него на двадцать лет. И брат их матери, по совместительству, «дорогой дядюшка». Прислуга бесшумно возится в столовой, корпит над обеденным столом, подготавливает стулья и расшторивает окна, запуская солнечные лучи внутрь. До приезда гостей ещё добрых полтора часа, но Шото специально заявляется раньше. Уже скоро его мама будет здесь, и это может стать серьёзной помехой для разговора, который он задумал. И не то чтобы Тоши не понимал того, за чем он сюда явился. — Я думал, мы отпразднуем мой приезд и возвращение Бакуго на волю, но этот мальчик такой капризный, как он мог не прийти? Скажу тебе по секрету, Шото, он не самый любимый мой племянник, — Тоши садится в кожаное чёрное кресло, закидывая ногу на ногу. — Ты, кстати, тоже. О чём ты хочешь спросить? Не думай, что я не в курсе — я знаю тебя, как свои пять пальцев. Шото ставит стакан на стеклянный журнальный столик, снимает очки и садится на диван, оказываясь прямо напротив. Он несгибаем — ни толики эмоций на лице. Может, в этом и дело, может, поэтому Тоши так нравится забавляться с ним. Каждый хочет быть тем отголоском, который заставит Тодороки Шото отречься от своей равнодушности. — Что происходит возле Костал Савер? Почему возле заброшенных построек и старой заправки так много народу? — Потому что постройки — заброшены, а заправка — старая? Все хотят потусоваться там, где не привлекут большого внимания? И вообще-то, я думал, что мы будем говорить о твоём отце, а не о том, что происходит в каком-то там районе, — и это логично, потому что Тоши прилетел из Парижа всего день назад и не может знать о том, что происходит в городе. Не может, но знает, и Шото в этом уверен. Тошинори встаёт, хмурое выражение проскальзывает по его лицу, но оно настолько мимолётно, что Шото едва замечает, видит только, как раздражённо крепчает его хватка, когда он отталкивается от кожаного кресла и бредёт куда-то по коридору. Шото идёт за ним, потому что это знак. Гостиная — не место для серьёзных разговоров, но вот кабинет Тоши с запирающимися дверями и звуконепроницаемыми стенами — вполне себе. Он усаживается за чёрный стол, упирается на него локтями и прячет внезапно появившуюся улыбку за скрещенными пальцами. Шото снова садится напротив, снова повторяет: — Что происходит возле Костал Савер? — Наркота, — ёмко, кратко, после небольшой паузы. — Хорошая локация, пустынные улицы. Держится на плаву вот уже три месяца. Со временем квартал стал своеобразным «приютом для обездоленных подростков». Ты же в курсе этих возрастных бунтов, когда кричишь родителям, что ненавидишь их, а потом сбегаешь из дома и думаешь, что никогда в него больше не вернёшься. Некоторые действительно не возвращаются. Шото постукивает пальцами по подлокотнику, впиваясь зубами в нижнюю губу — привычка, вызванная излишней задумчивостью. Ему показалось, что он не видел там никого, кто мог бы быть обдолбанным. Ему показалось? — А что копы? — Проплачены. То, что не мешало бы сделать и тебе уже давным давно, но ты ведь не играешь по таким правилам. Шото ещё раз проворачивает увиденное в голове ленточной плёнкой, анализирует и обмозговывает. Он знает, на что похоже это состояние, он в курсе — видел бесчисленное количество раз на чужом примере, но это не оно, он не заметил ничего, что вписывалось бы в это описание. Не там свернул? Не туда смотрел? Не на тех смотрел? — Они танцуют там. Трезвые. Может, пара банок алкоголя в ассортименте, но это всё. Я прошёл несколько кварталов, никакой наркоты не было и в помине. Тоши откидывается на спинку стула, болтает ногой от скуки, но смотрит внимательно, словно пытается что-то выудить из льдинок в радужке, но это тщетно, это всегда тщетно. Он проводит по светлым волосам, поправляет чёлку, спадающую на глаза двумя изогнутыми локонами. Парфюм его — винтажный «Ланком» — преисполнен мускуса, но доносится щекочущим нос ароматом кедра и сосны. — Ты просто окинул поверхностным взглядом окрестности, но не побывал внутри полностью. То, что там происходит, не прячется по тёмным углам, а теряется в толпе. Ты же не знаешь, чем это стало в первую очередь: танцплощадкой или точкой сбыта наркоты. И почему это вообще тебя так интересует? За окном лазурное небо затягивается редкими облаками, а солнце светит так ярко, что слепит дневным светом. Шото решает дела днём и хочет думать, что живёт по-настоящему ночью, и жизнь эта — необъятная и безвозбранная. — Много причин. Не хочу упустить из виду ничего важного, — Шото подпирает подбородок кулаком. — Китайцы приносят кучу проблем, знают о нас слишком много в то время, как мы о них — ничего. — Китайцы, да? — задумчиво тянет Тоши. — Не хочешь навестить своего отца? Могу поделиться личной охраной. Шото отвечает хмурым взглядом, и Тоши вынужденно замолкает, едва ли не вскидывая вверх ладони в сдающемся жесте. Он потирает переносицу, прикрывает глаза — всё вокруг такое выжигающе жёлтое и светлое, что назойливо мозолит мозг яркими красками. Он чувствовал себя замечательно внутри неоновых отблесков, когда утопал в темноте и купался в свете одновременно, но здесь, в этом огромном особняке, отделанном в посредственный загородный дом, Шото ощущает лёгкое удушье, словно ему нужно задерживать дыхание всё то время, что он здесь находится. — Похоже, просить помощи — тоже не в твоём стиле, — похоже, так и есть. Прислуга стучится в дверь и оповещает о том, что гости прибыли. Тоши поднимается из-за стола, и Шото следует за ним, потому что так рано, кроме него, сюда могла заявиться лишь его мать. Так и есть: он видит яркое красное платье даже раньше, чем Мицуки успевает выйти из машины в сопровождении двух охранников. У Мицуки острый уверенный взгляд и сумочка от модного дома. Она подходит с улыбкой, прокручивая солнечные очки в пальцах, смотрит на Шото ласково и нежно, хочет провести ладонью по его волосам, поправить упавшую на глаза чёлку, но не делает этого. Не прикасается к нему. — Вы опять разговаривали о работе? — она называет это работой. — Ты всегда такой угрюмый после подобных разговоров. Можем ли мы перенести это на попозже? Сегодня я не хочу говорить ни о чём, кроме вкуса текилы в моём бокале. Мицуки улыбается — по-матерински ласково, одними уголками губ, и Шото кивает, потому что он всё равно не собирался мусолить эту тему за общим столом. Хотя бы потому, что из присутствующих не может доверять ровным счётом никому. Быть частью самой влиятельной семьи — значит всегда быть настороже, ожидая подвоха даже от близкого человека. Это неправильно и не вписывается в привычные рамки, но это то, в чём вырос Шото и то, чему его учили. — Кейго ехал прямо за мной, — она оборачивается аккурат в тот момент, когда к дому подъезжают два чёрных гелендвагена, а за ними непрерывной цепочкой ещё несколько тачек. Кай выходит первым, несмотря на то, что его машина оказывается в самом конце. С братом они совершенно разные: Кейго — светловолосый и болтливый, с хитрой ухмылкой и глазами цвета мёда, Кай — угрюмый молчун с прямыми тёмными волосами и отвращением ко всему живому. Два на дух не переносящих друг друга брата, по сравнению с ними Шото и Бакуго — ореол настоящей дружбы. Из оставшихся автомобилей выходят остальные гости — Секиджиро и Немури в сопровождении гурьбы охранников. Немури — родная сестра отца Шото, пылкая и властная женщина со взрывным характером, чем-то похожая на его мать, но кардинально отличающаяся от его холодного и рассудительного отца. Неудивительно, что Кай и Кейго так разнятся между собой — один унаследовал характер матери, а второй утянул всё равнодушие из корней поглубже. Однако, ничего из этого не меняло излучаемой ими опасности, идеально дополняющей общий фон семейного влияния. Они собираются вместе прежде, чем направляются ко входу. Охрана идёт сзади и создаёт впечатление огромной толпы, мечтающей напасть на всех, кто находится с противоположной стороны. Шото невольно напрягается: вся их семейка способна вызвать рой мурашек, бегающих по спине, лишь одним своим видом, лишь одной манерой держаться и глядеть исподлобья. Это семейное. Излучать угрозу и заставлять инстинкт самосохранения активироваться где-то на периферии сознания — это семейное. — Не многовато ли людей вы с собой прихватили? — спрашивает Тоши. Ни одно грёбанное семейное собрание не обходится без этого спектакля. — Прислуга готовила на восьмерых. Немури подходит ближе, мимолётно одаривает приветственными поцелуями в обе щеки Мицуки, а затем и её брата. На ней любимая тёмная помада. — Не переживай, они не голодны. Это просто излишняя осторожность, — улыбается она. — В конце концов, никогда не знаешь, что и где может пойти не так. Мы ехали сюда целую вечность, у определённых людей была отличная возможность вставить палки нам в колёса прямо по дороге. Она лжёт, но никто не говорит об этом вслух. Тоши убедительно улыбается, приглашает в дом широким жестом и пропускает дам вперёд. Секиджиро остаётся у входа и выуживает сигарету из портмоне. Шото составляет ему компанию не из вежливости, а просто потому, что давно хотел закурить. Он знает, что Секиджиро — не любитель поболтать, и рассчитывает на стабильную двухминутную тишину, но Кейго остаётся на улице вместе с ними, и это уже смахивает на одну сплошную неприятность. — Я слышал, у тебя с твоими дружками какие-то проблемы, — говорит он, припадая на высокий белый бордюр. Кейго не курит, и заткнуть его нечем. Шото лишь обречёно выдыхает густой дым, сотрясая пыльный жаркий воздух. — Эти новости что, уже и до Милана дошли? Кейго работает моделью уже долгое время и польщает своим отсутствием Шото несколько раз в месяц стабильно. Без него дышится легче, даже если они почти не видятся, потому что каким-то образом Кейго знает всё и всех. И, возможно, Шото бы занимал информацию у него, а не у Тоши, если бы он не был таким хитрым ублюдком. — Ах, ты напомнил мне, — продолжает Кейго, когда его отец молча тушит бычок в пепельнице и заходит внутрь. — Я привёз тебе подарок со своего показа. Тебе ведь нравятся рубашки? Будет в чём заявиться в Костал Савер на днях. Шото не реагирует. Ему ни в коем случае не позволено ошарашенно округлять глаза в вопросе «как ты, мать твою, узнал об этом, если я был там только вчера?». И он молчит целую минуту — целую долгую, насыщенную мыслями, минуту. Отстранённое равнодушие позволяет ему бесстрастно взглянуть прямо в лицо Кейго и выдать необыкновенно легко: — Спасибо, Хокс. Кейго напрягает челюсти так сильно, что его желваки проступают сквозь натянутую кожу. Он хмурится совсем нешуточно, сжимает кулаки — тоже. — Никогда больше не называй меня так. Шото делает последнюю затяжку. Ухмылка — едва уловимая, непроглядная, но неистово злорадная, касается его приоткрытых губ. Он смотрит так, словно не видит, словно Кейго вообще не существует, и говорит: — Или что? Станцуешь мне? — Шото не прерывает зрительного контакта, по его расслабленному лицу больше не скользит затягивающая скука. — А потом попрыгаешь на моём члене, или как там у вас всё это происходит? Кейго молчит, не двигается и не дышит. Его зрачки быстро мечутся из стороны в сторону, словно он что-то обмозговывает, но поздно, потому что Шото уже подловил его, а ему не хватило всего капельки самообладания, чтобы сделать вид, будто ситуация его совсем не затрагивает, и не давать Шото повода считать, что он разворошил один из самых важнейших его секретов. — Сколько ты берёшь за ночь, Хокс? Модельки наверняка пользуются популярностью в этом бизнесе, — Шото засовывает руки в карманы. — У тебя есть всё, что ты хочешь, всё, в чём нуждаешься. У тебя есть деньги. Много денег, Хокс. Могу ли я в таком случае считать, что ты отдаёшься мужчинам за деньги потому, что тебе это просто нравится? Тебе это нравится, Хокс? Кейго отталкивается от бордюра, возвращая своему лицу былую беспристрастность. Подходит ближе, смотрит из-под бровей как-то чересчур разбито, сломано, но жестоко, уничтожающе. Говорит севшим голосом: — Не хочу слышать нравоучения от мальчика из леса, — он проходит мимо, направляясь ко входу в дом. — Когда-нибудь ты разобьёшься на своей машине. Смотри в оба. Это его не задевает. Он слышал, как все шептались об этом раньше, называли его «мальчиком из леса» бесшумно и скрыто, прячась по углам и не решаясь сказать в лицо. В основном, прислуга. Никто из его семьи не был заинтересован в сплетнях, никто не упоминал об этом вслух и не акцентировал внимание, но Кейго был другим. Кейго говорил об этом при любой удобной возможности, тыкал этим в лицо, словно думал, будто сможет обидеть или задеть за живое. Проблема лишь в том, что Шото не понимал, что «мальчик из леса» представляет собой на самом деле, кроме поверхностного обозначения. Он не углублялся в это, он никогда в это не углублялся. Полуденное солнце ярко жарит припекающими лучами, врезается в пыльную землю, обжигает траву, греет воду в бассейне. Его лучи ползают по округе, проникают за рамы расшторенных окон, чтобы скользить солнечными зайчиками по поверхности. Шото крутит зажигалку в пальцах и не думает ни о чём, просто оттягивает время встречи за большим обеденным столом. Жёлтый макларен одиноко стоит в окружении чёрных гелендвагенов, а отбрасываемая продолговатыми листьями тень скользит по лобовому стеклу при каждом едва ощутимом порыве ветерка. Шото натягивает солнечные очки, играет с длинной серебряной цепочкой, елозящей по футболке причудливым кулоном в виде львиной головы. Сигарета тлеет в пепельнице, а столовая оживает роем голосов, которые он слышит через приоткрытое окно. У него есть обязанности, которые он не выполняет, потому что не признаёт. Играет на выгоду и предварительно возится с последствиями. Но, матерь Божья, та выгода, которую он извлёк из разговора с Тоши, явно не стоила таких невероятно напрягающих последствий.***
— Наше прежнее место уже не оцепляют копы. Не хочешь туда вернуться? — Сэро рад бы рассесться прямо на мокром асфальте, но здравый смысл сильнее. После того заезда, который они с Шото устроили, пока ехали сюда, энергия валила из всех щелей, не говоря уже об адреналине, припекающем кожу изнутри раскалённым железом. — Понравилось это место? Он смотрит с намёком на ухмылку, глазами вторит, что хотел сказать другое, и Шото его полностью понимает. Понимает, но игнорирует. Это звучит, как отстойная шутка. Сэро со вздохом запрокидывает голову к небу и прикрывает глаза, позволяя лучам неона скользить по своим щекам и залегать на веках мелкими тенями. — Я видел Очако. Она где-то в толпе танцоров, смотрит на какую-то девчонку и не может оторваться. Длинные чёрные волосы, была здесь в прошлый раз, — пытается объяснить Сэро, но сам не знает, зачем. Шото просто кивает, что означает: «она подойдет позже — ну и ладно». Это же касается Бакуго и Киришимы, устроивших очередной гоночный заезд. Шото знает: Бакуго не успокоится, пока не выиграет, а если всё же не выиграет — задолбает до смерти. Он безостановочно чиркает зажигалкой, поглядывая, как тусклое пламя озаряет его кожу. В ледяных глазах то и дело вспыхивает искорка отражения, а затем потухает вновь. Шото опирается на макларен, скрестив ноги, пока Сэро сидит на корточках неподалёку и разглядывает звёзды, которых не существует. Здесь, во всепоглощающем неоновом свете, сплетающимся с отблеском уличных ламп, звёзд просто не существует. Граффити баллончиками, строки неясного текста на стенах, разноцветные вывески неработающих магазинов, заброшенные дома и пустые здания — вот реалии, в которых они находятся. У Шото банковский счёт с безграничным количеством нулей, но он тусуется там, где упаковка спрайта стоит четыре бакса. Теряется в выстроенных толпой стенах, наблюдает, как переливается свет в серебре кулона, закрывает глаза и позволяет себе ни о чём не думать. Почти ни о чём не думать. — Мы здесь, чтобы проверить кое-что, — говорит Шото. Его предплечья покрываются мурашками от вечерней прохлады, и он открывает машину, чтобы достать чёрный бомбер. — Ты что-то нарыл на этих ребят? — улыбается Сэро. Шото не настолько опрометчивый, чтобы приезжать сюда ради красивых видов сугубо. — Здесь торгуют наркотой, это чья-то прибыльная точка сбыта, — Шото накидывает бомбер поверх белой футболки, и в воздух взмывает тягучий, слегка сладковатый аромат парфюма. — Мне, по больше части, наплевать, просто хочу убедиться, что это не те, кого мы ищем, или они, по крайней мере, с ними не связаны. — И как ты собираешься это узнать? — Сэро приподнимается с корточек и засовывает руки в карманы, поспешно пробегаясь взглядом по округе, чтобы убедиться, что рядом с ними никого нет. До него доходит быстро: — О, ты заставишь меня купить у них наркоту. Шото машет головой: — Нет. Мы просто найдём их и понаблюдаем. Внимательно смотри на руки и подмечай, кто, что и кому передаёт. Они из тех, кто маячит в толпах, — он разворачивается. — Я не заметил ничего такого в прошлый раз, так что это будет нелегко. Сэро кивает, но не двигается с места, заставляя Шото обернуться на полпути и недоумённо нахмуриться. Он делает жест рукой, указывая на тачки и подмечая, что не может оставить их без присмотра. Между вариантами дождаться Бакуго и пойти на разведку одному, Шото выбирает второй, потому что оставить Бакуго сторожить их машины — значит оставить эти самые машины без присмотра вовсе. Он избегает пустынных переулков, скользит по ним лишь мимолётным взглядом, вылавливая блики света от ламп, бредёт дальше, путается в толпе — более рассеянной, чем вчера, редкой и небольшой. В воздухе витает сладковатый аромат газировки вперемешку с запахом алкоголя, а нотки мускуса в его парфюме выбираются наружу с каждым дуновением ветра. Чёрный в его куртке и узких джинсах не сливается с ночью, впервые с ней не сливается. И он проходит мимо громоздких серых домов в надежде встать под стенкой и наблюдать оттуда, но слышит звук ревущего мотора, визг шин где-то недалеко отсюда. Все поворачивают головы, но не двигаются с места. Бакуго примерно настолько безумен, чтобы не заботиться о наличии людей на дорогах, которые он выбирает для езды. Шото засовывает руки в карман и направляется туда, откуда доносится звук. Знакомый оранжевый цвет быстро теряется из виду: бакуговский аэро сворачивает на трассу, оставляя надежды Шото закончить всё дрифтом. Он замирает всего на мгновение, улавливая тонированные стёкла жёлтого венома, проносящегося совсем близко, чуть ли не впритык. Время останавливается долгой секундой, а затем отмирает и несётся в десять раз быстрее, поднимая вокруг порыв ветра, ударяющий Шото резью прямо по лбу. Он чувствует, как сердце пропускает удар — невероятное ощущение. Прохлада забирается под куртку и щекочет рёбра, сплетается с жаром от резкого выброса адреналина, перебирается на позвоночник, расползаясь роем мурашек. Он дышит прерывисто и быстро, смотрит в одну точку, часто моргая, ощущает, как подрагивают кончики пальцев. Это место — странное само по себе. Это место заставляет испытывать что-то неизведанное, поднимает ворох будоражащих ощущений, пьянит и манит, заставляя возвращаться раз за разом. Шото знает, по какому принципу это работает: достаточно было всего раз прочувствовать свободу рядом с определённым человеком, и теперь для него она — магнит, затягивающий сюда беспринципной хваткой. И дело не в том, что он не был знаком с ней ранее или ничего не чувствовал прежде, просто они кардинально отличаются. Есть много видов, много способов прочувствовать её, и здесь Шото не делает ничего, но смотрит, и этого достаточно. Впервые кто-то другой приносит ему это ощущение, и оно — яркое, прохладное и блестит зелёным цветом. — Знаешь, что про тебя здесь говорят? — Урарака появляется неожиданно и бесшумно, выныривает откуда-то сзади, сцепив руки в замок за спиной. Шото не спешит поворачиваться. Он смотрит вперёд, не обращает внимания на игривую улыбку, маячащую перед глазами, на то, как Урарака пытливо пялится на его лицо, в надежде ещё раз уловить то выражение, которое она успела заметить секундой ранее. На её руке браслет с шипами, который она носит, почти не снимая. — Про меня здесь уже говорят? Сегодня музыка не гремит из каждого квартала, сегодня почти тихо, и это похоже на затишье перед бурей. Шото не видит ничего подозрительного, никого подозрительного. Может, просто ищет не в том месте? — Они думают, что ты без тормозов, — Урарака засовывает руки в карманы кожаной куртки. На её шее виднеется наливающееся красное пятно — свежий засос, но ей плевать. — Тогда… — Шото склоняет голову набок, — разве они не правы? Она молчит, словно подтверждая это, улыбка её становится какой-то утешающей, но Шото игнорирует, потому что не верит. Он проходит дальше, оставляя Урараку позади, не спрашивая ни о чём и не говоря больше ни слова. Она не двигается с места, всё так же держит руки в карманах, но опускает голову. Шото заходит в небольшой ларёк на углу — тот самый, единственный отсвечивающий табличкой «открыто» и освещающий всё пространство вокруг резким зеленовато-голубым светом люминесцентных ламп. Парень за прилавком рубится в PSP, поэтому Шото получает свою банку спрайта только тогда, когда он заканчивает очередную катку разочарованным вздохом. — Я не видел тебя тут раньше, — внезапно говорит он. Шото останавливается на пути к выходу и оборачивается, выгнув бровь. — А ты знаешь всех, кто здесь тусуется? Открытая банка спрайта шипит газами, выходит каплями на жестяную поверхность. Шото делает глоток, равнодушно опуская веки. — Да. И никто из них не носит ролексы за семь тысяч евро на руке, — он улыбается. Шото вылавливает уверенность в этом выражении лица. Шото понимает, откуда родом могут быть такие сведения, и он хочет спросить, что делает человек, сбывающий драгоценности на чёрном рынке за прилавком продуктового магазина. Но молчит. Делает очередной глоток спрайта и салютует двумя пальцами: — Я ношу. У магазина трётся небольшая толпа, пропускающая по баночке пива, и Шото проходит мимо них, на секунду задерживая взгляд. Парень с фиолетовыми волосами выглядит откровенно хреново, но не окликает Шото и не лезет по второму кругу, чтобы разобраться во всём заново. Он отводит взгляд, словно по приказу, и делает вид, будто не замечает, так что Шото повторяет то же самое. Сворачивая за угол, он вдруг останавливается на месте без какого-либо удивления на лице. — Я так и знал, что ты всё поймёшь, когда увидишь Шинсо, — Шото понятия не имеет, кто такой Шинсо, но Изуку улыбается наигранно разочарованно. Чёрные штанины перемотаны многочисленными ремнями, закреплены цепью у карманов и подняты манжетами на лодыжках, а зелёные кроссы, подобранные под цвет такой же толстовки, отсвечивают светоотражающими белыми шнурками. Когда Изуку приподнимает ладонь, здороваясь, кольца на его тонких пальцах соприкасаются друг с другом. — Танцевать не мешает? — спрашивает Шото, указывая на многочисленную атрибутику. Изуку улыбается. — Сегодня не танцую, — он припадает обратно к стене, ожидая, что Шото прислонится следом, но тот всё так же не двигается с места. — Устроить тебе экскурсию? Очень кстати. Настолько очень, что даже слишком. Изуку необычайно умён, умеет разглядывать мысли в радужке глаз и замечает любую реакцию, будь то даже что-то незначительное, вроде слегка дёрнувшихся кончиков пальцев. Бакуго никогда бы не смог справиться с давлением, которое оказывает осознание того, что даже любой твой неверный взгляд может обеспечить мгновенный проигрыш. — Есть что-то, на что мне стоит посмотреть? — он выгибает бровь. В конце концов, Изуку сам нашёл его. Он ведь так и сказал в прошлый раз: «всегда, везде и повсюду». Зелёные кончики волос переливаются в уличном свете, Шото нравится смотреть, как блестят его глаза, как они ясны и одновременно нечитаемы для его понимания. Они оба заинтересованы друг в друге, но оба держатся настороженно. Шото не чувствует себя загнанным в ловушку, но ощущает излучаемую Изуку опасность, такую же сильную, как и несколькими часами ранее на их семейном обеде. Возможно, даже сильнее. Ему хочется задать вопрос, хочется спросить у Изуку, кто он, мать его, такой, потому что он далеко не так прост для обычного уличного танцоришки, потому что его глаза и извечная ухмылка навевают на мысль, что он на сто шагов впереди и даже не скрывает этого. — Есть кто-то. Могу познакомить тебя со своими друзьями, — пожимает плечами Изуку. — Например, с тем парнем, который продал тебе спрайт пять минут назад. Или с Шинсо, которому ты вчера навалял. — Не интересует, — на полном серьёзе отвечает Шото. Он здесь точно не ради новых знакомств, тем более таких. — Жаль. Потому что ты, похоже, интересуешь всех. Про тебя многое говорят, — Изуку отталкивается от стены и поворачивается к Шото лицом, делая шаг вперёд. Где-то он уже это слышал. — Например, то, что я без тормозов? Изуку улыбается. Его зрачки исследуют глаза Шото, опускаются к его губам, когда он подходит совсем близко, почти впритык. Как же ты целуешься, если сторонишься прикосновений? — А ещё то, что ты жестокий безбашенный тиран без толики эмоций на лице и абсолютным холодом в сердце. И это ещё не всё. Шинсо уверен, что мне нужно держаться от тебя подальше. Шото сдерживает надменный смешок вместе с желанием поинтересоваться: а этот Шинсо что, твоя мамочка? Вместо этого он вскидывает брови вверх без какого-либо удивления в глазах и коротко чеканит: — Советую прислушаться. Шото без замедлений принимает вызов и опускает голову. Перехватывает чужой взгляд, намеренно приоткрывает губы и медленно проводит кончиком языка по внутренней стороне зубов. Изуку нравится такой бессловесный разговор. Он склоняет голову ближе, делает вид, будто метит в губы, но на деле проносится где-то рядом с мочкой уха и горячо выдыхает в шею: — Уверен, что хочешь этого? Шото молчит, но венка на его шее предательски пульсирует, обданная жаром чужого дыхания. Он сжимает челюсти и придаёт взгляду привычную угрюмость, оставляя вопрос без ответа. Изуку одаривает его победной ухмылкой и отстраняется, засовывая руки в карманы штанов. Они оба заинтересованы друг в друге, но Шото всё равно проигрывает. Изуку облизывает губы, довольно выхватывая нотки раздражения в глазах напротив. Невозможно ничего не чувствовать, даже если про тебя так говорят все, кому не лень. Невозможно. Но Шото к этому близок. — Так как насчёт знакомства с моими друзьями? — улыбается он, слегка покачиваясь на месте. — Сегодня мы играем в кое-что, не хочешь присоединиться? Заодно покажешь, действительно ли ты такой жестокий тиран, как о тебе говорят. Шото недоверчиво хмурится. Ему не нужно ничего показывать, это бессмысленно, пустая трата времени. Но Изуку улыбается слишком завлекающе. Его глаза говорят, что пасовать нельзя. Они переливаются азартным огоньком, и это точно не сулит ничего хорошего. — Эта игра только для крупных ставок. Ты либо ставишь на кон всё, либо не играешь вовсе — таковы правила. Так что я пойму, если откажешься. Многие отказываются. Изуку проверяет его, Изуку знает все его шаги наперёд — читает их по тому, как раздражённо играют желваки, хотя взгляд и остается таким же беспристрастным. Тусклый свет прощально скользит по его щекам до того, как он делает шаг назад и вступает в непроглядную темень, до которой не достают сине-зелёные люминесцентные лучи. Это похоже на сигнал следовать за ним или оставаться здесь, на свету. Шото сжимает пустую банку и закидывает её в урну. Выражение его лица, наконец, приобретает всю серьёзность, навеянную обстоятельствами, и он делает шаг вперёд. — Я в деле. Бакуго сам пропихивается в эту игру и тянет за собой остальных. Изуку всего-то говорит Шото, что он может позвать друзей, потому что чем больше человек — тем лучше. Шото всего-то хочет ответить, что у него нет друзей. Но Бакуго нравится влезать в неприятности, на бурлящих от проигрыша эмоциях он готов пойти ва-банк на всё, что угодно, и фраза, вроде «эта игрушка не для слабонервных» его абсолютно не останавливает. Он не знает правил, не знает даже, на что они играют, он просто рвётся туда, чтобы всех уделать. — Не думаю, что это хорошая идея, — говорит Урарака. Она общается с этими ребятами больше остальных, поэтому к ней стоило бы прислушаться, но когда это нехорошие идеи их останавливали? — Да ладно, — пожимает плечами Сэро. — Это обычная игра на желания. Я допускаю все варианты, и не то чтобы они были так уж ужасны. Урарака выгибает бровь, скрещивает руки на груди. Шипы на браслете упираются в кожаную куртку, и выглядит это убедительно. — Был случай, когда одному парню загадали покончить с собой. И угадай, что случилось, — хмыкает она. — Это не безобидные желания. Они не играют на безобидные желания. В этом и весь смысл. Она не из тех, кто осторожничает, поэтому если Урарака и говорит, что это опасно — значит это сродни полному пиздецу. Но Шото подозревает об этом ещё с самого начала: ухмылка на лице Изуку выглядит чересчур предвкушающе. Так что он осознаёт, на что соглашается. А Киришима просто пропускает сказанное мимо ушей. Если Бакуго идёт, то и он тоже. Изуку называет им место встречи — это старая заброшка в нескольких кварталах отсюда, охваченная тусклым светом фонарей, расставленных по округе. Это единственное, что освещает бетонные стены, поэтому внутри непроглядная темень. Шото с секунду глядит на здание, узнаёт в нём выставленные в ряд трубы, тёмно-синие очертания стен. Буквально вчера он смотрел на него, ни о чём не подозревая. Машины припаркованы у подножия, где из осыпавшегося бетона торчат толстые заржавевшие штыри. На первом этаже никого нет, и Шото кивает на раздолбанную лестницу в углу, потерявшую несколько ступеней. Они поднимаются на самый верх, пролезают через дыру и оказываются на крыше, выстланной чёрной резиной. Изуку с остальными уже ждут наверху, освещая пространство небольшими фонарями. Пятеро человек в центре, остальные — массовка, сидящая немного поодаль и наблюдающая со стороны. Урарака быстро возвращает себе прежнюю беззаботность, машет черноволосой девчонке рукой и та отвечает ей лёгким подмигиванием. Киришима смотрит вперёд, вглядывается в Изуку слишком пристально, и выдаёт сквозь натянутую ухмылку: — Где-то я его уже видел. Пять на пять, они становятся друг напротив друга. Кто-то из толпы отдаёт в руки Изуку две чёрные кепки, наполненные скомканными бумажками, и он подзывает к себе Шото, отдавая одну из них прежде, чем обратиться ко всем: — Правила простые: обе команды вытаскивают двусторонние бумажки из своей кепки. Номер, написанный на зелёной стороне — тот, по которому загадываете желание вы, на красной — по которому загадывают желание вам. И желание вы загадываете тому, кто вытащил одинаковый с вами номер, и наоборот. После того, как он его выполняет, он загадывает желание другому по такому же принципу. Есть стоп-слово для тех, кто хочет отменить загаданное желание. Сегодняшнее стоп-слово: неон. Произнесённое стоп-слово означает, что вы проигрываете и выходите из игры. То же самое происходит и в том случае, если вы не выполняете желание. Кроме того, вы не должны произносить ни слова, если человек, который загадывает желание, не просит вас об обратном, в ином случае это также означает проигрыш, — он окидывает беглым взглядом толпу. — Кто-нибудь хочет рассказать считалочку и выбрать того, кто начнёт первым? Светловолосая девушка поднимается с земли, подходит неспешно, словно делает это уже не впервые. После того, как каждый берёт себе по бумажке с номерами, она начинает: Один — это смерть. Фумикаге становится с краю. Два — рождение. Сэро оказывается напротив. Три — это ветер. Шинсо делает шаг в сторону остальных. Четыре — свечение. Бакуго подходит к своей команде. Пять — огонь. Момо скрещивает руки на груди, оставаясь на месте. И шесть — вода. Очако кивает. Семь — веселье. Нейто присоединяется к своим. Восемь — беда. Киришима двигается в сторону. Девять — туда. Изуку улыбается в осознании. И десять — сюда. Шото выигрывает. Они становятся в две линии друг напротив друга. Шото внимательно рассматривает свою бумажку, а затем переводит взгляд на Изуку, улыбающегося в ожидании. Слова Урараки эхом проносятся в голове: «Знаешь, как они называют это? Игра в самоубийц». — Семь, — говорит Шото. Шинсо делает шаг вперёд, почти ухмыляясь. Конечно. Кто же ещё, как не он? За всё то время, за все те считанные минуты, что они здесь находятся, Шото замечает одну вещь — Шинсо не двигается с середины и не смотрит по сторонам. И не то чтобы он намеренно хочет насолить ему или поиграть с его страхами, но раз уже ставки так высоки, то почему бы и нет? В этом весь смысл. — Встань на край крыши и посмотри вниз, пока не почувствуешь, что падаешь, — Шинсо невольно напрягает руки. Его сердце пропускает удар, но он не показывает страха ничем, кроме расширенных зрачков. Он молча двигается к краю и поднимается на небольшой выступ, пока толпа наблюдает за ним, выкрикивая слова поддержки. Сегодня она разгорячённая и безумная, подобные игры, по-видимому, пользуются большим спросом. Шинсо дышит прерывисто и быстро, чувствуя, как дыхание застревает в его горле, больно бьётся о лёгкие и печёт, припекает изнутри рёбер. Он слышит его отголосок у барабанных перепонок, а затем снова в горле, где оно превращается в пульс и терзает сознание громкими ударами. Сжимает пальцы в кулаки, опускает голову, открывая глаза. Паника охватывает всё его естество, страх перед высотой такой безразмерный и ужасающий, такой затягивающий, хватающий за руку и устремляющий куда-то вниз. Ощущение, что сзади него стоит кто-то, способный столкнуть вниз с такой высоты, накрывает его с головой. Он упадёт, он наверняка разобьётся. Пальцы его трясутся, но он продолжает смотреть вниз, пока толпа не прерывает всё выкриками о том, что он справился, он выполнил загаданное желание. Прежде, чем Шинсо возвращается на место, проходит добрых полторы минуты. На ватных ногах и со сбитым дыханием он становится обратно в ряд. Шото на него больше не смотрит. — Девять, — говорит он. Сэро делает шаг вперёд, принимая это за обязательное действие. Шинсо понятия не имеет, что это за человек, он не умеет разглядывать страхи, о которых никто не знает, как Шото. Поэтому он спрашивает напрямую: — Специализируешься на дрифте? Сэро медлит: — Нет. Гадёныш попадает прямо в точку, выуживая наружу его слабую сторону. Что угодно, но не дрифт, у Сэро получается что угодно, но не блядский дрифт. Поэтому Шинсо кивает и говорит: — Тогда сделай несколько оборотов на тачке своего приятеля, — кивком головы он указывает на Шото, тот равнодушно выгибает бровь. Выходит, и так можно было. Это невозможно, это стопроцентно невозможно. Сэро профан в дрифте, на чужой машине без предварительной подготовки — тем более. Но Шото молчит, и Сэро молчит тоже. Эта игра не принимает возражений, а ему просто так не хочется проигрывать этому раздражающему типу, решившему отплатить Шото, использовав при этом Сэро. Поэтому он спускается вниз, и остальные спускаются за ним. Шото отдаёт ему ключи от тачки. Он спокоен, и Сэро хочет надеяться, что в нём теплится вера в своего друга, а не то самое равнодушие. Делая выдох, он садится в макларен, и его лицо мгновенно озаряется синей подсветкой панели. Толпа отходит немного поодаль, и Сэро позволяет себе выругнуться, спрятанный тонированными окнами от чужих глаз. — Твою мать, — говорит он, выкручивая ключ. — Твою мать, твою мать, твою мать. На дороге полно свободного места, есть куда развернуться, и сама она — идеально гладкая. Все условия для красивого дрифта налицо. Он убеждает себя, что здесь нет придорожных бордюров, нет того, во что можно бы врезаться, так что всё в порядке, всё будет в порядке. Он старается игнорировать мысли о деревьях и непроглядной темени, в которой их совсем не видно. Сэро вдавливает газ в пол. Первый оборот — полный, удачный, почти красивый и без заноса, второй к нему присоединяется. На третьем Сэро чувствует, как макларен пытается распрямиться, и выкручивает рулевое колесо. Он не справляется со скоростью и отбросом, его заносит в сторону и едва ли не выворачивает, но он вовремя выжимает тормоз и останавливается, доводя круг до конца и даже не выскакивая за линию дороги. Сердце Сэро бешено бьётся, он не двигается и даже не думает убирать руки с руля. У него было так много неудачных дрифтов, после чего приходилось наведываться к Каминари и чинить бампер или фары, но сегодня он почти справился. По правде говоря, это лучший дрифт из всех тех, которые он проделывал, хоть и в подмётки не годится тому, что вытворяет Шото. Сэро припарковывает макларен обратно и отдаёт ключи владельцу. Когда всё остаётся позади, облегчение дрожью накрывает его плечи, заставляя выдыхать горячий воздух со счастливой улыбкой на губах. Шинсо бесшумно хмыкает, явно не ожидая подобного результата. Когда они поднимаются на крышу и становятся по местам, Сэро вытаскивает свою бумажку из кармана джинс: — Три, — называет он. Яойорозу выходит вперёд. Ну, тут всё даже слишком просто. Он незаметно подмигивает Очако прежде, чем произнести: — Сними футболку. Урарака выгибает бровь. Яойорозу выгибает бровь. Сэро абсолютно не понял принцип этой игры. Футболка летит куда-то на землю, оголяя чёрный гладкий лифчик. Толпа взрывается довольными возгласами, свистит и аплодирует. Яойорозу без толики стеснения становится обратно, как ни в чём не бывало. — Пять, — говорит она. Киришима салютует двумя пальцами в шаге. Яойорозу всматривается недолго и почти незаинтересованно. Она вытаскивает перочинный ножик из заднего кармана штанов и подкидывает Киришиме. — Умеешь играть в «Нож и Пальцы»? Покажи мне самую большую скорость. Киришима улыбается. Подкидывает ножик в руке, раскрывает его, садится на колени, приставляет раскрытую ладонь к чёрной резине и начинает. Сначала медленно, чтобы раззадорить, затем быстрее. Ему даже не нужно делать вид, что он занимается этим впервые. Через несколько секунд лезвие быстро мечется меж его пальцев, безошибочно и точно даже в такой темноте. Бакуго заинтересованно наблюдает за тем, как далеко это может зайти, но Киришима способен играть с ножами как угодно, будь то трюки или метание. Яойорозу загадала неверное желание. Он останавливается, безошибочно проделывая одно и то же на протяжении нескольких минут, и возвращает Момо её нож. Бакуго надменно хмыкает. — Два, — говорит Киришима. Фумикаге выходит. — О, ну надо же, — неинтересно. Вообще неинтересно. Он видит этого парня впервые, играть с ним — неинтересно. На Фумикаге чёрная маска, прикрывающая губы и рот. И сам он весь в чёрном, с причудливыми серебряными кольцами на руках и длинной цепочкой на груди. Киришима долго обдумывает, что бы такого ему загадать. Пока игра идёт гладко, и это невероятно скучно. — Души себя, — улыбается он. — Души, пока я не скажу «хватит». Фумикаге сглатывает. Его чёрные волосы чёлкой падают на глаза, когда он наклоняет голову, обхватывая свою шею руками. И он начинает — сдавливает длинными пальцами, но не смотрит, не поднимает глаз. Вены набухают уже через тридцать секунд, а горло ощущается одним большим куском стекла. Хочется ослабить хватку хотя бы на мгновение и сделать спасительный вдох, но Киришима всё ещё нависает над ним с ненормальной ухмылкой и внимательно наблюдает за тем, как тщательно его собственные пальцы впиваются в кожу. От паники, заставляющей сердце биться быстрее, мозг отчётливо ощущает сильное кислородное голодание. Виски пульсируют, а ноги подкашиваются. Когда Фумикаге понимает, что вот-вот потеряет сознание, он приоткрывает губы, чтобы прошептать стоп-слово, но Киришима оказывается быстрее. — Хватит. Фумикаге падает на землю, сдирая маску с лица, отпуская горло и колюче кашляя, пока слёзы льются из его глаз крупными каплями, а струйка слюны размазывается по подбородку. Толпа не решается произнести ничего, только настороженно молчит, пока Фуми пытается отдышаться и вернуть своим глазам возможность видеть свет. Киришима показывает ему большой палец, когда он поднимается и становится обратно на своё место. — Восемь, — хрипящим голосом говорит он. Очако делает шаг вперёд. Фумикаге принимает условие высоких ставок и тоже вступает в эту игру. — Если твоей девушке так нравятся игры с ножом, то возьми его у неё и попади в пространство в стене над её головой. Очако усмехается. Она бы без каких-либо сомнений назвала бы стоп-слово и ушла из этой игры, которая ей, на самом деле, до лампочки, но задание её заинтересовывает. Яойорозу отдаёт ей нож и прислоняется к стене недостроенного чердака, обшитого пенопластом. Очако опускает голову, прикидывая расстояние, и уже через секунду нож врезается в белый пенопласт в тридцати сантиметрах над головой Момо. И Фумикаге нечего сказать, потому что он не обозначил точное место попадания, так что фактически Очако выполнила предписанную задачу. — Один, — называет Урарака, возвращаясь на место. Нейто выходит вперёд. Очако улыбается, потому что сегодня судьба ей явно благоволит. Она ещё раз окидывает взглядом худощавого высокого блондина с перебинтованными пальцами, смотрит на его безразмерную куртку и изрезанные джинсы, обтягивающие тонкие ноги и опускающиеся к массивным кроссам. Нейто равнодушно скользит по ней взглядом в ответ. — Вынь одну из тех конфеток, что валяются в кармане твоей куртки, и съешь её, — она довольно сияет. — Это всё. Всё желание. Нейто раздражённо хмурится, готовый выругнуться, но вместо этого лишь прожигая Урараку недовольным взглядом. Он вытаскивает скатанный шарик из упаковки и засовывает в рот, языком отталкивая его за десну. Шото не поворачивает головы, но внимательно наблюдает за происходящим. Он, наконец, нашёл то, что искал. — Четыре, — говорит Нейто, пока сознание ещё не покинуло его окончательно. Бакуго выходит из ряда. Из всех возможных вариантов ему попался сварливый пёс на крутой тачке. Лучше, чем его молчаливый братец, но всё же. Нейто предпочёл бы кого-нибудь менее темпераментного, но так даже интереснее. — Засоси этого парня, — Нейто улыбается, указывает на Киришиму пальцем и отходит в сторону. Бакуго открывает рот, чтобы высказать этому обдолбышу своё мнение, но быстро вспоминает о правилах. Тогда сжимает кулаки, подходит ближе, но мгновенно останавливается. Он сам рвался в эту игру, сам клялся уделать Киришиму, и теперь проиграть ему в каком-то невыполненном желании — полнейший, мать его, абсурд. Бакуго разворачивается. Киришима приподнимает брови, закусывая нижнюю губу. Он не выглядит ошарашенным или разозлившимся, он выглядит заинтересованным в дальнейших действиях, и для него эта игра — действительно игра. Бакуго долго смотрит куда-то вниз, но затем, словно на выдохе, поднимает глаза и впивается губами в чужие, обхватывая щёки Киришимы двумя руками, проникая языком в его рот, когда он позволяет это сделать, когда он отвечает на поцелуй, без возможности горячо выдохнуть. Сердце Бакуго подскакивает куда-то к горлу, делает кульбит и ухает обратно, когда он отстраняется, всё ещё держа лицо Киришимы в своих руках и избегая его взгляда любыми возможными способами. Киришима облизывает губы, подначивая, и Бакуго быстро вытирает свои рукавом куртки, поспешно возвращаясь на место. Когда всё закончится, он отмудохает этого обмудка. — Шесть, — произносит он злобным рыком. Изуку делает шаг вперёд под заинтересованный свист толпы. Раздражённый до предела Бакуго свирепо глядит на него, придумывая подходящее для такого танцоришки желание. Изуку улыбается без толики страха в глазах. — Раз ты такой трюкач, ебани сальтуху на парапете. Если, конечно, не слабо. Изуку не раздумывает ни секунды. Подходит к краю крыши, поднимается на парапет и показательно смотрит вниз, прикидывая, какое, примерно, расстояние отсюда до земли. Шото смотрит на него почти беспристрастно. Толпа взрывается оглушительным вдохом. Изуку выпрямляется, смотрит вперёд, концентрируясь, пока все обеспокоенно переглядываются между собой. Он одаривает последним взглядом Шото, а потом делает сальто назад, аккуратно приземляясь в центре, подальше от краёв парапета. Изуку спрыгивает и возвращается на место, удостаивая Бакуго ухмылкой. — Знаешь, я соврал, — пожимает плечами он. — Никакого стоп-слова не существует. В этой игре нет стоп-слов. Ему не нужно озвучивать номер, чтобы знать, кому придётся загадывать желание, но он всё равно говорит: — Десять. Шото выходит вперёд. Теперь это его цифра, его личная цифра, и Изуку кажется, что она ему идеально подходит. Шото и сам «на десяточку» — хорош во всём, неудивительно, что это число выпало именно ему. Изуку засовывает руки в карманы джинс, звеня цепочкой. Теперь он готов показать всем присутствующим, что такое по-настоящему высокие ставки. — Вытащи свой пистолет из кобуры, — она хоть и называется «кобура скрытого ношения», но вряд ли от Изуку действительно можно что-то скрыть. Шото послушно приподнимает футболку и достаёт свой кольт, ожидая дальнейших указаний. Толпа замолкает, заметно напрягаясь. Изуку продолжает улыбаться. — А теперь выстрели себе в голову на раз, два, три. Считай вслух. Шото подбрасывает кольт в руке, ловя его за рукоять в воздухе. Он поднимает взгляд на Изуку, и внутри — пустота. Ничего из того, что должно бы там присутствовать: ни страха, ни отчаяния, ни паники — ничего. Шото снимает пистолет с предохранителя и приставляет дуло к своему виску. Бакуго судорожно переводит взгляд с Шото на Изуку, грудь его вздымается в тяжёлых вздохах. Ещё никто не пасовал до этого, и он абсолютно уверен, что его брат не спасует тоже. Сэро сглатывает, скованный в панике и не способный даже сдвинуться с места. Очако округляет глаза. Даже если она подбежит к Шото в попытке остановить его — это не сработает. Киришима неотрывно смотрит на Изуку. Улыбка его превращается во что-то непроглядное, выраженное в одних лишь кончиках губ, слегка приподнятых кверху, словно он наблюдает за кем-то поистине невероятным. — Один, — говорит Шото, перемещая палец на курок. В воздухе звенит оглушающая тишина. Толпа подводится на ноги, наблюдая и переглядываясь. — Два, — продолжает он, не прерывая зрительного контакта. Изуку смотрит в его глаза мечущимися зрачками, но выхватывает лишь всепоглощающую беспристрастность. Он думает о том, реально ли это — быть настолько равнодушным к собственной жизни. Как вообще Шото выживал до этого? Хотел ли он жить в принципе? — Три. — Неон, — Изуку выкрикивает на выдохе, поспешно сглатывая и прикрывая глаза на долю секунды. Его наигранная ухмылка мигом исчезает с лица, оставляя за собой лишь приоткрытые в панике губы и пульсирующие от резкого выброса адреналина виски. Толпа вскрикивает, прикрывает рты ладонями и безостановочно переглядывается. Бакуго запускает пятерню в волосы, оттягивает за кончики, жмурится и громко выдыхает куда-то в пустоту, пока его плечи содрогаются в немыслимом испуге. Шото ставит кольт обратно на предохранитель и прячет в кобуре под футболкой. — Ты проиграл, — говорит он, и Изуку больше не защищается улыбкой. Как первому вышедшему из игры, Изуку полагается выполнить ещё одно желание, и Шото не собирается совещаться с кем-либо, чтобы его загадать. — Я бронирую тебя, — кидает он. — На весь завтрашний день. Где-то позади на землю падает Нейто, лепечущий что-то себе под нос в чудовищном наркоугаре.