darkside

Доминик проснулся со всеми вытекающими последствиями похмелья. Голова звенела, в ушах стоял топот его же собственной пустоты. Лицо опухло, к красным щекам невозможно было прикоснуться – они начинали гореть сильнее, и было больно. Дичайше хотелось пить. Он потянулся за сигаретой, надеясь разбавить утро, но пачка была пустой. Вместо Мальборо он нащупал выпитые бутылки и громко выдохнул, падая обратно в постель. Он был даже не в состоянии думать. Какая же идеальная пустота – надо же! И именно она разрушала собой барабанные перепонки. Сухие губы дважды слиплись, Доминик попытался прокашляться, но было невыносимо паршиво. Почему-то первой мыслью, поселившейся в похмельной голове, был План-Зэд. Не чертов консультант, не деньги, не убийства, да даже не Токио. План-Зэд. – Бля-ять, – вытянул Ховард. Компьютер! Еще бы! Он нащупал телефон наугад, разыскав его под подушками, и даже не заметил, что обстановка вокруг была весьма и весьма деликатна. К ней следовало присмотреться, обдумать пару моментов: давно ли постель становилась такой смятой от одного только Доминика, давно ли в воздухе пахло чем-то еще, что перекрывало спирт? Здесь пахло машинным маслом, горящим безумием и возможностями. Но Ховарду было наплевать. На часах горело 11:16. Он не знал, что План-Зэд не работает в выходные. – Мэттью? – спросил он в трубку. Но, кажется, ошибся, распознав гудки за тонкий голос смазливого юноши. – Блять, – протянул он повторно, смягчаясь до нейтралитета. Телефон отлетел обратно к подушке, голова прижалась к простыням, Ховард выпал из реальности. Он тяжело зажмурил глаза и глубоко вдохнул. Дико хотелось пить. Пара вымученных шагов довела его до кухни. Он жадно глотал воду из-под крана, насыщаясь ей, попутно умывшись, застыв над раковиной еще на несколько минут. Его трясло, перед глазами плавали черные квадратики. Совсем как системный сбой – один из тех, что в его компьютере устроил Мэттью. В дверь постучались, заставляя голову лишний раз содрогнуться от боли. Доминик закатил глаза, в последний раз разбивая ледяную воду об свое лицо, и на ватных ногах дернулся к коридору. На пороге стоял Токио. Немного чумазый, прокуренный, без особенного настроения. – Маму избили на работе. Ездили в травму, оформлять не стали. Ну, там, то, се… – Ты… – замялся он, пытаясь найти, что ответить. Но Ховард не смотрел на его уставшее лицо и не обращал внимания на мешки под глазами. Он даже мало думал о его матери – знал, что такое бывает. Производственный бордель, Гамбург, порт, что с них взять. Доминика повергло в шок поле боя, устроенное на коленях Токио. И эти ноги – тощие палки, даже без мяса, – были выставлены напоказ. Весь в синяках, ссадинах и расчесах, мальчишка стоял перед ним в женских шортах. В джинсовых, мать их, женских шортах, которые едва прикрывали задницу. И если из-под них не торчали плавки, значит, Токио либо был без белья, либо надел свое самое откровенное. – Это ее шорты? – спросил Доминик, впуская мальчишку внутрь. – Ага. Он оглядел лестничную площадку и резким хлопком закрыл дверь, запирая ее на все цепи. – Почему ты в них? – спросил он строго, оборачиваясь. – Тебе не нравится? – обиженно повысил Токио, показательно вильнув бедрами, выкрутившись перед Ховардом. Доминик сглотнул. О, блять, еще как нравится. – Ты в порядке? Из-за мамы. – Конечно, – Токио кивнул без эмоций. – Просто у нее такая работа. Она привыкла. Я привык, ну… – Хорошо, – Ховард понял, заминая тему. Он посмотрел на мальчишку и решил, что к нему нужно было подойти ближе. – Сегодня останешься? – Да, если ты не против. – Хочу, чтобы остался. Доминик болезненно медленно поднял ладонь и провел по изуродованной щеке Токио своими грубыми пальцами. Рука увесисто спустилась к плечу и как-то сама упала на пояс. Пальцы вцепились в ремённые петли на шортах. Они были всего из пары ниточек – ладонь Ховарда на их фоне казалась просто гигантской, одного касания хватило, чтобы задеть кожу мальчишеских бедер. Ноги были все в мурашках. – Они такие короткие и узкие. Мне хочется их с тебя снять. – Снимай, – почти просил Токио. – У меня есть для тебя кое-что. Сперва у Доминика были другие планы. Ведь он получил зарплату. Ведь помада так идеально вписывалась в палитру, укусившую кожу мальчишки своими тонами, яркостью, жестокостью. Наплевав на головную боль, еще впечатывая ладонь в собственное лицо, надеясь проснуться, Ховард порылся в тумбе. Из окна гнался свет – солнце жарило нещадно. – Держи, – протянул он. – Это… – Думал, тебе понравится, – улыбнулся Доминик, стягивая мигрень. Токио расплылся в самой безобразно-благодарной улыбке, какую только мог примерить на острое избитое лицо. Его футболка бессовестно задралась и оголила пояс, когда мальчишка дернулся к зеркалу, чтобы как можно быстрее примерить помаду. И шорты. Шорты, мать их. Ему только чулок и не хватало. – Черт, – выругался Токио, закончив мазать помаду. – Да я бы выебал сам себя! Доминик любовался, прислонившись к стене. – Не сегодня, дорогой, – плеснул он с иронией. Шаги стукнулись по полу, приближаясь к мальчишке. – Сегодня ты мой. Пальцы вновь пробрались к петлям. Токио оказался в плену больших рук и спирта. И его губы, криво накрашенные темно-бордовой помадой, напоминали застывшее вино. Алкоголя с Доминика достаточно. Но это не значит, что он откажется от десерта. – Сегодня ты мой. Он подхватил мальчишку на руки и бросил его в постель. Спустя пару секунд шорты уже были расстегнуты, но никто не собирался их снимать – трахать тощую задницу в женской одежде казалось особенно интересным. От футболки избавились, потянули за волосы, только покрывшиеся корочкой царапины вновь раздирали, и устланная укусами шея краснела в новых местах. Первые следы помады отпечатывались на постельном белье, нежной коже изрезанных лезвием рук Токио и грубом лице Ховарда. За всем этим наблюдал Мэттью, довольно ухмыляясь из окна напротив. Шторы в квартире Доминика так и не были опущены.

***

Третий час ночи. 2:13 – цифры застыли на экране. Ксенон дремала, заболтавшаяся Алекса от скуки впала в спячку. Мэттью, убившись на подоконнике, никак не мог успокоиться, продолжая пялиться в раскрытые шторы. 2:33. Черт, проверять время каждые двадцать минут – какую же нужно иметь выдержку, такой выверенный интервал! Молодец, Мэттью, молодец! Делаешь успехи! В окне напротив уже давно не горел свет, но Беллами четко разглядел силуэт – тот, что был менее знаком. Это Токио шастал по кухне, своим голым телом пугая буфет и холодильник. Искал последние крошки, будто надеялся, что у Доминика найдется что-то кроме ледяного пильзнера и наркотиков. Ты ведь видел? Видел, верно? Смотрел, наблюдал, как он ебал этого мальчишку? Такого бессовестного, мерзкого, костлявого мальчишку? Если ты дашь Ховарду выебать себя без резинки, считай, проснешься с венерическим букетом. Да там даже резинка мало чего исправит, если вы не собираетесь напялить сразу пачку. Так что жди букетик. А что, удобно! И не нужно заморачиваться на ебаные цветы. Внимание уже оказано. Вместо конфеток будет сперма. И фото на почту. И открытые кровотечения по всем плечам. На первое свидание Доминик подарит тебе сифилис, герпес и ВИЧ, перевязанные бантиком из хламидий. Чудесно! Но ты видел? Правда видел? Как Ховард безжалостно трахал этого парня, будто тот кусок пластмассы или всего лишь мясной осколок? И ты хотел бы так же, ага? Ой. Подожди? Нет, мы так и хотели сказать: кусок не мяса, а пластмассы. Понимаешь? Настолько… Да не перебивай! – Пожалуйста, хватит, – прошипел Мэттью. Он сделал это тихо, чтобы не разбудить своих сожительниц, но довольно громко, чтобы услышали мы-мы-мы. А мы слышим. Слышим, стонотина. Блядское отродье ты, Мэтт. Сколько раз тебе еще это повторить? – Я хочу побыть в тишине, – попросил он. – Вы никогда меня не воспринимаете. Не ставите всерьез. У меня есть… Своя жизнь есть, желания, потребности. Если бы не я, вас бы не было. Если бы не мы, не было бы тебя. Ты бы умер шесть лет назад. Шесть лет на-за-а-д! – Поебать. Поебать? – Да нет же, – вдруг вырвался голос. 2:41. Время шло мучительно медленно, алгоритм двадцати минут сбился. Мэттью оглянулся через плечо, прощаясь с силуэтом Токио, и бросил свое любимое занятие. Сегодня в его номере даже не горел свет. – Малыш, – просили его. – Пожалуйста, только не сейчас. – Самое время, родной мой. 2:46. В глазах Беллами стояли слезы. Он смотрел в пустое пространство перед собой, затянутый занавесками и лихорадочной жарой гамбургского августа. Он ненавидел август. И так сильно любил ее. Ее – ту, что была самой главной среди сборной солянки мы-мы-мы. Она отчаянно молчала и до последнего отказывалась выходить, никогда не соглашалась на диалог, сколько бы Мэттью ни просил, даже нередко в своих молитвах крича навзрыд. Она появлялась только в те моменты, когда ему было действительно плохо. Когда он загибался. Когда был на шаг от прыжка вниз или лезвия по венам. В эти минуты она выходила, облачаясь в свое лучшее. Выходила и добивала. – Я прошу тебя, не надо, – еще пищал Беллами. – Но ведь ты так нуждался во мне. – Я звал тебя с октября. – Мне было так сложно. – Мне тоже. Он черство сглотнул, не в силах оторваться от видения. Она стояла перед ним, такая живая и добрая, улыбчивая, будто настоящая. Темные локоны вились и спиралевидно ложились на ее белые плечи, красота ослепляла, и эти нежные руки – Мэттью знал, как по-особенному касался каждый палец. Он закрыл глаза, пытаясь прогнать ее. Уже другую, сменившуюся. Следующую. Вторую половину главной. Ту, что стояла перед ним в своем лучшем свадебном платье. Ту, что любила его так, как никто и никогда не умел. – Пошла к черту, – выбросил он, глотая слезы. – Ну же, родной, малыш, ты… – Пошла к черту, – не унимался Беллами, и его голос становился все более озлобленным, и он закипал. Он сжал кулаки, готовый разбить стекло и вывалиться наружу. Три этажа – десять метров с погрешностью вниз. Лететь недолго. Сломает шею. Может, получит высшую инвалидность. – Я так долго шла к тебе, посмотри на меня, мой ангел, я прошу тебя! Неужели я не стою твоего внимания? Чтобы только взглянуть? На меня, твою… Но Мэттью уже сгорел. И он сорвался, спрыгивая на пол, разбиваясь сам об себя. – Пошла к черту, мама! И все исчезло. Только он, одинокий отельный номер и знойный август. 2:56 на часах. Тотальная пустота. Северный ветер внутри. И так было всю его жизнь. – Мэттью. Электрический голос вернул его в реальность, заставляя развернуться к проснувшемуся компьютеру. Она подсветила себя сама, позволяя Беллами взглянуть на экран. Ксенон. Бледная, с ослепительной улыбкой и мертвыми глазами. Темные локоны вились и спиралевидно ложились на ее белые плечи… – Ты снова кричал. – Прости, – бесчувственно вытолкнул он. – Иди ко мне. Он послушно сделал шаг, опускаясь на колени перед рабочим столом. Ксенон внимательно двинула на него свои механические глаза и почти по-настоящему улыбнулась. – Вот так. 3:01. Вступало воскресенье. Мэттью был трезв, но ощущал себя пропитым насквозь. – У тебя незаконченное дело, – напомнила Ксенон. – Садись сейчас. Я открою код. Беллами кивнул, благодаря технику без слов. В нем сидели противоречия и слезы, но было уже наплевать. 3:03. Еще довольно рано, чтобы идти спать. Доминик ляжет только после пяти, а Мэттью не может себе позволить уснуть в разное с ним время. Так он нарушит процесс. Повернет вспять алгоритм. – Начинай отсюда, – Ксен заботливо навела курсор на ошибочную строку. – Смотри, тут снова сбой. Ты перепутал языки программирования. Опять переходишь на два сразу. – Это Джава? – Нет, С++. – Я сейчас… – Значит, позови того, кто умеет. Беллами перенастроился. 3:12. – Напомни, что мы делаем? – Пишем расширение. – Цель? – Уничтожить Доминика Ховарда. – Причины? Ксенон взмыленно усмехнулась, электрический негатив раздался к мышке и передал эмоции Мэтту – так они общались. 3:11. Не забегая вперед, возвращаясь в прошлую минуту, Беллами почти понял, но ему стоило убедиться. – Потому что. Черные спирали на белой коже объявились в следующую секунду. Острая улыбка пронзила Мэттью, и эти безбожно выжженные графикой глаза поразили его. Ксенон снисходительно наклонила голову, и ее механический локон спал к груди, спрятанной под новым розовым декольте. Человечным голосом она произнесла: – Потому что он убил меня.