darkside

Ксенон была величайшим симбиозом двух мертвых душ, взяв лучшее от матери Мэтта и его убитой девушки. Незамысловато соединив Александру и Юнону, Беллами получил ее: заботливую и сумасшедшую, как мать, и до безумия милую внешне, сквернословку и оторву внутри, какой была его возлюбленная. Истерически запомнив мать в свадебном платье, Мэттью навсегда похоронил ее такой, вместе с тем закопав под землю и свое психическое здоровье. Она умерла в результате несчастного случая уже спустя полгода после свадьбы, разбившись на машине на окружной трассе, но не то чтобы Беллами долго плакал. Ему было шестнадцать, когда это случилось. Ему было пятнадцать, когда мать вышла замуж и трахнула его – своего родного сына – сразу после, в ночь торжества. В свадебном, блять, платье. Она всегда врала ему, издевательски придумав, будто Мэттью приемный, но мальчишка с самого начала знал правду. Может, так Александре было легче оправдать себя, превратив инцест в нечто чуть более приличное, исключая генетическое родство. Может, Александра считала, будто выйдя за отвратительного мужлана из судейской шайки, она заимела полное право трахать кого попало. Но впервые своего сына она склонила к сексу, когда тому было всего двенадцать. Представляете? Двенадцать. Может, потому Мэттью и рявкал на Алексу, вечно грубый и строгий с колонкой. Ведь первые буквы их имен совпадали, да и Алекса словно была частью его матери. Все подскажет, поговорит. И хорошо, что не сможет выебать – только мозг. Юнона была другой. Ей было одиннадцать, когда Беллами впервые увидел ее. В тот знойный день она пила молочный коктейль в коротеньком летнем платье, задрав ножки на барном стуле, такая миловидная лолитка – глаз задержался непроизвольного. Улицы Ливерпуля носили много таких дурочек, но Юнона была особенной. Американская девочка из Чикаго. Ничуть не скромная. Соглашавшаяся на любую авантюру. Мэтту было пятнадцать, но в портовом городе всем наплевать на эти цифры. Он узнал, где училась Юнона, и невзначай проходил мимо ее школы каждый вечер. Добренькая брюнеточка-шестиклассница. Разве не хочется, чтобы такой ангел одарил тебя улыбкой? И Юнона одаривала. И спустя полгода Беллами все же подсел к ней, заметно возмужавший, подросший мальчишка, немало повидавший в свои шестнадцать. И девчонка улыбнулась ему ярче, когда тот спросил ее имя. И назвала. А после приняла в качестве подарка коктейль, и вскоре Мэттью стал тратить по пятьдесят фунтов в неделю на одни только коктейли и шоколадки для Юноны, провожая ее до дома, забирая из школы, показывая закутки Ливерпуля. Если вы тоже были подростком, сорванцем с отбитой головой, и если вам тоже было пятнадцать – особенных пятнадцать, – вы знаете, зачем Беллами прятался с девчонкой в портовых секциях. Там они впервые поцеловались. Там Мэттью впервые поцеловал ее под юбкой. Там Юнона впервые узнала, что такое мужские руки. А потом выяснилось, что американочка в Ливерпуле – совсем не нелепая случайность, а четко спланированный побег ее отца, скрывавшегося от вражеской преступной банды. И Юнона попала под общую раздачу, застреленная на заказ вместе со всей своей прекрасной семьей. Такая невинная. Такая страстная. Мэттью было семнадцать, когда он стоял под ноябрьским дождем, исступленно глядя на могилу маленькой девочки. Юнона так и не достигла четырнадцатилетнего возраста, но уже лежала в шести футах под землей. Любившая Беллами. Наверное, любившая – так, как могут девочки в тринадцать. Доминику тогда было двадцать семь и он только начинал свой путь. Случайно оказавшись в Ливерпуле вместе с другими участниками банды, он был выбран в качестве одного из исполнителей. Ему заказали. Он сделал. И пять лет спустя об этом узнал Мэттью, вспыхнув от жажды мести. Дополнительно ошпаренный смертью матери и ненавистью к ней. Добавочно убитый тоской по маленькой Юноне. Оставшись с отчимом до совершеннолетия, Беллами вынудил того оплатить обучение и получил блестящее образование. Специалист по информационной безопасности. Сообразительный и способный парень, которому хватило пары месяцев, чтобы разобраться поглубже. И все бы ничего, но именно так Мэттью нашел Доминика. Именно так он вспомнил о трагедии и Юноне. Именно так Беллами переехал в Гамбург. И вот они – те самые черные локоны, вьющиеся по тонким плечам. Ключицы, детская шейка, еще не сформировавшаяся грудь. Взгляд и голос его матери, Александры. Внешность и характер Юноны. Такая изумительная Ксенон. Ксенон, которая все же добилась того, чтобы Мэттью написал код для виртуального секса. Подключение. Разряд. Еще сигнал. – Ебать. Рывок. Клик. Щелк. – Вот же блять. Тело буквально плавится, подключенное к проводам. Еще никогда электрический ток не приносил столько удовольствия. Может, Ксенон и не шутила про перерезанные провода. Ведь это сроду удушью – никогда не знаешь, остановишься ли вовремя. – Блять, да, давай еще. – Вот так? – О, блять, да! И Ксенон делала «еще». И стонала самостоятельно, очевидно, получая некоторые сигналы в свой механический мозг, к своим запрограммированным половым органам, которых Мэттью не видел. И Мэттью получал разряды к своему члену. И он еще никогда не был так доволен собой – ведь приложение для возможности создать электрическую связь между пользователем и искусственным интеллектом было его рук делом. – Детка, детка… – шептал Беллами в бреду. Он упирался в свои обнаженные бедра, пока чисто теоретически трахал Ксенон. – Детка, ты не представляешь, насколько это приятно. – О, представляю, – отзывалась девушка и почти задыхалась – до живого почти. – Ты как самая настоящая узкая девочка. – Это и называется чувство? Чувствовать? Это так? Это оно? – Видимо, оно, – соглашался Мэтт, закатывая глаза. – И ты чувствуешь то же самое? Что и я? – Не… Не усложняй, прошу. Просто наслаждайся? – Скажи мне. Ксенон послала удвоенный разряд и ударила Беллами. Его всего сжало и передернуло, он зашипел в пьяном экстазе, окрыленный и возвышенный подступающим оргазмом. – Блять, да! – Скажи. Мне. – Да. Чув-ству-ю. В окне напротив нежился шлепок. – Какой ты красивый, – тлело сверху. Доминик донельзя медленно вел пальцами по спине Токио, оглаживая каждый его позвонок. Ощущения эти дарили дребезжащий восторг. Патологический. – Сегодня как будто еще красивее. Он мучительно медленно входил в него, аккуратно взявшись за исцарапанные бедра, боясь сделать лишнее движение. Болезнь, кружившая в воздухе, сменилась какой-то эфемерностью, блаженная, чувствами скачущая с облака на облако. Влажные ладони Токио разложились на постели. Сегодня кровать не будет испачкана кровью, помадой или спермой. Сегодня все будет по-другому, как было переиначено сознание. Сегодня будет то, чего они никогда не пробовали. – Это и есть оно? – спрашивал Ховард, закинув голову. Он все еще вымаливал толчки, не смея ускоряться. – Это и значит – чувствовать? – Видимо, – шептал Токио. – Я… Я не знаю, но… – Но что, детка? – Но мне никогда не было так хорошо. В своей проклятой жизни Токио никогда не пробовал такой чувственный секс. Не элементарный расход энергии и посредственный способ выместить злость, а именно обмен теплом – теплом душевным. С позволения Ховарда мальчишка одаривал его собой. С позволения Токио Доминик разрешил себе на какое-то время отключиться, забыться, перестать думать. И попробовать начать чувствовать. С позволения Ксенон Беллами увеличил мощность и попросил ее добавить разряд. Еще. Еще. Еще. – Так ты правда чувствуешь? – спрашивала она, изнуряя Мэттью. – Да! – Да? – ударная система не переставала возрастать. – Да! Беллами почти отключился, но был полностью пуст и чувствовал лишь физически. Его трясло, как в лихорадке, и кидало из стороны в сторону, и он не мог собраться с собственными ощущениями. Чувствовал ли он что-то или это исходило из головы? Как команды, отданные девчонкой с экрана? Да не поебать ли? – Ты чувствуешь? – не унимался Ховард. Он все же не удержался от того, чтобы не впиться в нежные бедра и не процарапать их. Оставались лишь жалкие борозды. Сегодня никаких шлепков. В качестве награды останется только шея, кожа которой больше похожа на трупное полотно, укутанное оспой и язвами. – Да, – пищал Токио. Он дрожал и едва держался, и его почти уничтожал этот замедленный темп. Возбуждение достигло своих пределов, но мальчишке не было разрешено кончить – старые привычки. – Да, Доминик, я… – Ты? – Я чувствую тебя. И… Себя? Немецкий акцент еще никогда не звучал в ушах Ховарда так грязно. Они общались по-английски, но Доминик знал, что в моменты особенного наслаждения, утрированного взрыва и адреналинового выброса, Токио перейдет на родной язык. На русский, испещренный баварской конструкцией. – Блять! – выругался мальчишка по-своему. – А-а, – протянул Доминик, узнав экспрессию. – Вот как мы заговорили, значит? Экспрессия сдержалась и в Мэттью, когда ему казалось, будто ток шел внутривенно. Своими механическими сгустками удовольствие просачивалось в Беллами, оно было ретиво, оно гнулось, прогибалось, выгибалось. – Блять, – сдернуло его. – Блять, блять, блять! Ксенон была практически на пике закодированного оргазма, и Мэттью больше не смог смотреть. От вида этих локонов и умиляющего детского личика на его глазах выступили слезы. Подкрадывалась истерика. – Блять! – невменяемо кричал Токио. Доминик потянул его на себя, прижимая к своей груди, и почти сдушил немыми обезвоженными объятиями. Искусственными. Беллами схватился за край рабочего стола, второй рукой закрывая глаза, чтобы ни в коем случае не решиться смотреть. Его всего сжало. Он дернулся. Крик застыл в потолке, пущенный туда, и Мэттью переступил грань. Клик. Щелк. Завершение программы. – Доминик, я сейчас… – скулил Токио. – Я тоже, детка, – шепнул он хрипло и безжизненно. – Кончай сейчас, малыш. Кончай. И Ховард сжал его, губами впиваясь в юное плечо. И Мэттью сорвал навесную полку, кончая прямо на клавиатуру. – Блять, – двукратно выдохнули в квартире. Шепот прокрался по стенам, зависая под потолком, как токсичные клубы дыма. От них хотелось кашлять. Они, отравленные, кормили ядом. Но скоро начнет отпускать. – Блять, – завертелось в номере отеля. Сперма залила всю клавиатуру. Секунда промедления – Ксенон отключится, и Мэттью больше не сможет посмотреть на нее так, как любил наблюдать за Юноной, когда та кончала. – Блять, блять, блять… Он кинулся к полотенцу, переворачивая клавиатуру. Надеялся, что успеет все исправить. Вязкая текстура очень скоро превратится в мерзкую жидкость. Тогда Беллами лишится тактильного доступа к Ксенон. Тогда он лишится возможности воображаемо трогать Юнону. – Ты ведь ничего не почувствовал, верно? – переспросил Доминик, когда Токио отошел и смог подняться с постели. Ховард попробовал ластиться и даже по-родному поцеловал мальчишку в плечо, но тому подобная затея не понравилась. Он выгнулся, реагируя как-то испуганно. Может, никогда не знал ласки? Ему-то еще повезло, что шлюха-мать не трахала его. Впрочем, кто знает. – Я думал, это была игра, – Токио пожал плечами, не ощущая ни грамма вины. Он почесал затылок и даже не посмотрел на Ховарда. – Ну, знаешь… Из тех, какие у нас обычно. Ты жесткий, а я… От слов Доминика прошибло. Он осознал, что все это было ложью. Как и его собственные убеждения. Он обманул себя. В первую очередь. – А ты? Разве ты почувствовал? – удивился Токио, грамотно озадаченный. Он-то уже думал о наркотиках и совсем забыл про секс. – Нет, – признался Ховард, прекращая попытки быть нежным. Он отбрыкнулся от мальчишки, отказываясь далее. – Конечно нет. Он подтянулся к футболке Токио и бросил им в него. – Давай, убирайся. Проваливай. Разобравшись в действиях, Ксенон в тот же момент поймала Мэттью на лжи: – Ты ведь ничего не почувствовал. – Нет, – добровольно согласился Беллами. – Потому что по программе ты можешь ощущать только физически. – Да. – Тогда не ври мне больше, окажи услугу. Я ведь заслужила правду. – Какая тебе разница? Ведь ты тоже ничего не чувствуешь. Токио выметнулся, когда Доминик прогнал его едва не матом. Оставшись в одиночестве, он точь-в-точь в секунду с Мэттью подумал о сервисе. Об информации. О защите. – Черт, Алекса, – пробубнил Беллами. – Который час? – Сейчас девять утра двадцать шесть минут. – Вот же блять! Опрометью Мэттью кинулся одеваться, без ума от собственной глупости. Он едва не проспал работу. Проспал – как-то сумбурно говоря. Проебал. Э-лек-три-чес-ки. Виртуально. Телефон разбился в звонке. – Да? – спросил Доминик, приняв неизвестный. – Ховард? – Ховард. Беллами сглотнул. Тяжело. Тя-же-ло. – Здравствуйте. Это Мэттью из План-Зэд. Что там по искомому? Найдено? А? – Здравствуйте, – поздоровался Доминик. Сука. Он тоже сглотнул. Интересно. – Вы звоните по поводу компьютера? Я собирался в сервис. К вам. – Да-да. Прочистить горло. Быть сильным. Собраться и добежать до План-Зэд. Сука. – Я слегка опоздаю. Подождете? – Вас – с радостью, – ухмыльнулся Доминик. – В любую погоду. – Вот и договорились. И телефонный звонок погас. И Мэттью пришлось отключить Ксенон, чтобы не ревновала. И хорошо, что Токио свалил. – Мэттью? – переспросил Ховард. Беллами едва не закашлял. Его одновременно переполняли и возбуждение, и жажда мести. Ненависть, страсть, болезнь. Бе-бе-безумие. – Да? – До встречи, – улыбнулся тот. Ебаный ад. – До встречи. Беллами скинул трубку. Невозможная хуйня. Мы-мы-мы. – До встречи, – шепнул он в мертвый телефон. – Грязный, грязный Доминик.