darkside

Ожидаешь звонок с утра? Такой же, как ебаное августовское утро, когда солнце жарит уже с семи. Острым ударом, сейчас заноет череп, станет крошиться, разлетится в щепки. Представь, тысячи ножей одновременно впиваются в твою чертову голову. Хреново? Да и мне не слишком-то заебись, приятель. Понимаю. А как оно бывает, ну, у нормальных людей? Может быть, блядская романтика, воздушные поцелуи, прочее сопливое дерьмо, розовая мишура? Но, согласитесь, сложно проснуться в приподнятом настроении, когда ты глушил водку до талого, чтобы прекратить мысль. Когда в стену летели не стаканы, но громкие слова, истерический вопль. Когда снова и снова втыкал в свой долбанный компьютер, который – интересно, отчего! – перестал шалить. Шарманку свернули, больше не будет нудятины. Доминик, ты же устал от рутины? Вот у тебя отобрали синтетический наркотик. Теперь-то ты повеселишься. Танцуй, шушера, танцуй! Доминик, ты первый и единственный человек на земле, который на это подсел. Ты стал зависим не от мысли, не от убеждения. Ты повернулся на идее. На связи с чем-то, что оказалось неподвластно твоему понимаю; твоя расшатанная психика не смогла этого принять. Тяжело. Доминик, ты первый человек, ударившийся в неосознанную привязанность, которой не существовало. Как? Довольно просто! И ладно бы к человеку. Но ты отдался во власть чувству. Чувству, блять. Чувству, что смог оказаться обманутым. Бе-зу-ми-е! Тебя это возбудило? Так ты любишь слабость? А на коленки? Ух. Че-ерт, да-а, этого я не ожидала! Да, да, да… Делай это снова. Спускайся ниже, пальцами на бедра, дай мне мурашек. На колени, блять, кому сказано! Подчинись, будь хорошеньким, будь послушен, щенок! Делай все, как я скажу. Ты ничтожен. Делай, делай, делай это снова. Так ты у меня слабенький? Ты? Поэтому выпросил Мэттью быть сверху? Доминик. Доминик, о. Какой же ты, блять, жалкий. – Доминик. Ожидаешь звонок с утра? Вряд ли, но умываешься собственной слюной, когда голову давит. Похмелье. И стояк. В штанах липко. Ну, это привычно. Все-все-все. – Доминик. Но голос в трубке, чего же он хочет? Дрожит – даже не наигранно! Там стонут, кривляются, так просят помощи! Спаси, спаси эту душу! Спаси – ведь она в твои руках и хочет быть спасенной. Ты ведь веришь? Говорят, ты напился вдребезги, как и всегда. Снова звонил Фресту, когда пришло сообщение. Шаблонная угроза, полетело в спам, ты даже не прочитал толком – на то был расчет, об этом уже говорили. Мошенники чего-то хотели, шли по скрипту. Скука. Ты даже не вчитался. Какой же безмозглый. Пробка. Ни для кого не секрет, слухи про тебя пошли, знаешь? Говорят, ты напился вдребезги, как и всегда. Снова звонил Фресту, что-то доказывал, завязал спор, был довольно щедрым на оскорбления, такой ты у нас ненапряженный интеллектом. Скакал с немецкого на английский, как на члене консультанта из План-Зэд. Помнишь его? Или прошло довольно скоро? А крысиная трепня распространяется еще быстрее. До начальства дошло: ты струсил? Значит, можешь подставить бизнес? Сдать? Сдался! Доминик… Струсил! Доминик! Сдался! Под-дал-ся, стал одержим, сам того не осознав! Ты теперь навечно погряз в этом дерьме. Ты теперь не отвяжешься, ты стал рабом, мучеником, ты сгоришь за грехи и свои, и всех жертв, познаешь счастье быть смертным! Ты веришь в то, чего не существует. И похороненное под пылью и желчью в тебе существует то, во что поверить не сможешь ни на йоту. Оно внутри, разъедает по кусочкам, и оно разумнее, хитрее. А ты… Сейчас будет смешно: глуп до святости. Наигрался? Довольно? Теперь получай. По зас-лу-гам. – Доминик, – просят еще раз, пока не отвечают. – Мне страшно, страшно… Мне так страшно… Ничего не вижу, ничего не могу… – Токио? – Ховард выгибает бровь. Он ни хрена не понимает. Остается дернуться, схватить судорогу, заорать немым криком. – Доминик, это… О боже, тут так темно, так страшно, так… – Что ты несешь? Где ты? Была бы моя воля – отвесила бы ему самую деревянную пощечину. Но руки в краске, кости, грубость… Я больше люблю борьбу психологическую. Может, поэтому мне так нравится Мэттью, ведь он издевается над Ховардом вместо меня. – Опять нанюхался? – Доминик даже нашел в себе силы посмеяться – вся эта суматоха с возней и слезами казалась ему забавной. – Я не знаю, где я, – голос ломается дважды, хотя звуков осталось мало. – Мне сказали быть послушным, связали, меня… Взрыв. Надрыв. Срыв. – Они говорили что-то о тебе, знаешь, это… – Что? – на секунду Ховард вернул себе самообладание. Не поддаваться. Только, сука, спокойствие! – Они сказали, что убьют меня, если я не пойду. Если я не скажу им всю правду… – Я не понимаю, – и Доминик снова дал слабину. – Боже. Круг по квартире, пнуть еще старую бутылку водки. Ебать же в рот, а ведь пару дней назад они с Токио трахались и были осточертело счастливы! Наркотики, алкоголь, жесткий секс, сперма, заткнутая в глотку, – а что еще было нужно? Теперь было бы достаточно и просто живого Токио. – Так-так. Так… – кровь густела, грубели пальцы. Взять бы себя в руки, хоть сделать вид! – Где ты? Что случилось? Что за люди тебя… – Они сказали, что знают все о тебе. И обо мне. О том, чем ты… – Этого не может быть, – пресекли нетерпимо. Может, Ховард и звучал взыскательным, почти что имеющим власть. Но даже пустышка Токио, попеременно вздыхающий и изображающий скандальный припадок, был сейчас на голову выше. – И, Доминик… – шептали, не забывая насильственно шуршать. – У них есть кадры, где… – Господи, я не понимаю! – тот почти рычал, его всего колотило. – Прости. Как неожиданно. Настолько, что Ховард не успевает додумать. – Мне так жаль, так жаль… – плакали тихонько, вырывая слова, захлебываясь себе под нос. – Я врал тебе, и… У них есть кадры, так много, где ты меня трахаешь… – И что с того? – Я врал, врал… Врал, врал, врал. А что с того? – Мне нет восемнадцати, – и Токио поперхнулся, застучав зубами. – Что, блять, ты несешь… – Они убьют меня, – уверяли жалостливо. – Чего, блять… – Доминик! Мне так страшно! Доми… И тишина. И только теперь Ховард понимает, в какой яме оказался. Не до конца, но процесс запущен. А вообще-то, еще и год назад. Только теперь Ховард понимает, что вызывавший номер не был определен. Откуда и как Токио сумел дозвониться – загадка ебейшая. Твою мать! Доминик любил работу, где не требовалось думать дальше биологически встроенных программ, в которых был задействован единственно инстинкт самосохранения. А чем оказалось вот это, что ему впихивали? Забота? О ближнем? Не смешите. Но Ховард и правда был не дальнего ума. Ему элементарно везло, только и всего: фортуна, неимение ценностей в жизни, каждый день как последний – таких людей и носит земля. Золотой билет был отыгран. Доминику удача больше не улыбнется. Задача выполнена – Ховард был загнан в необходимое состояние. Почти что спиритический сеанс, Доминика заменили его наименее похуистичной и изрядно нерациональной версией, вызвали мальчишку прошлых лет из мертвых – таким восприимчивым он бегал в Ливерпуле, пока не связался с плохой компанией. В тридцать четыре он сумел почувствовать себя подростком: адреналин, страх, шок! Сколько всего и сразу, а раньше ведь было не обойтись без дозы, чтобы ощутить хоть малейшую вибрацию по телу! Пиздец! Так что дрожь, адреналин, страх, шок, вибрации. Ноги сгибались, в животе скрутило. Полная дискоординация, пол плыл, как от приемлемо качественной наркоты. Ужас! И это все было доступно ему бесплатно? Охуеть! Доминик вертится, откидывает телефон в сторону, хватается за голову. Слишком вовремя он вспоминает о существовании компьютера, впитав слова Токио, что у некоторых «людей» были кадры, информация, файлы, чистейший компромат. Блять, какого хуя Токио не было восемнадцати? Ему ведь двадцать один в… В декабре? А-а, черт бы… Какого хуя! Он вновь натыкается на спам и оказывается предельно впечатлительным, чтобы дважды два ярко сложилось прямо перед его лицом. Вирус, взломы и цикличные атаки, заражение? А потом бессонные ночи, поехавшая крыша… Кто-то, кто-то! Кто-то с ним заигрывал, сумев пробраться в скрытый доступ, на их надежный дарксайд! Фрест этого явно не предвидел. Любой бы струсил на месте Ховарда – так наш жалкий щен себя успокаивал! Ой, Доминик, что-то у тебя тут под губками… Необсхошее молоко и шматки спермы. Давай-ка, убери. Он достает сообщение из корзины, восстанавливая, чтобы открыть и вчитаться внимательно.

…награда ждет не только за проделанную работу, но и за грехи. И я хотел бы расплатиться с вами за них более…

Таких сообщений тысячи, ну тьма, десятки тысяч, если не миллиарды, и Доминик тонет в них.

…посмел пробраться глубже…

Его почта рвется на части, сообщения продолжают поступать теперь снова и снова, с разных адресов, из разных уголков планеты.

Я ведь буквально одержим вами.

Доминик задыхается.

Пропустите встречу – начнут страдать другие. Вы же пострадаете в любом случае.

Его уже даже не смущает, что кто-то получил доступ к скрытому каналу на его даркмэйл. Его не смущает ничего. Кроме этого содержания. Кроме Токио, который начал страдать. Кроме звонка. И пока Ховард мозолит глаза и режется об текст, Токио убирает телефон в карман куртки. Он поднимает услужливый взгляд, уже не такой щенячий, каким разбрасывается при Доминике. Напротив него улыбаются. Блядски довольные собой. И довольные мальчишкой Токио. Мы-мы-мы. Мы так тобой гордимся. – Молодец, – хвалят строго, закрывшись маской неуклонности. К лицу Токио тянется бледная рука, касание по щеке ощущается острым, ледяным, но таким настоящим. – Умница. – Не переборщил? – мальчишка мнется, то ли стесняясь, то ли предварительно кокетничая, ломая из себя. – Ничего. И Мэттью оставляет свои огрубевшие пальцы на щеке Токио. Впалые скулы тонут под лаской. Полагается вдохнуть, как в последний раз, и прикрыть глаза. Сухие и истерзанные нервотрепкой губы Беллами наконец-то имеют право достигнуть губ Токио. Не то чтобы Мэттью ожидал такого поворота событий, но к чему они пришли – фантастика! – Шоу начинается, – прошептал Беллами, оторвавшись на секунду. Приглашение на казнь было принято сполна. Доминик ворвется на эшафот, как на сцену Гранд Оперы, едва ли не с подарком – с букетом гнилых цветов и охапкой травматических моментов и проблем! – при полном параде. Он принесет себя. Остальное неважно. Может, Беллами был палачом только на словах. Пассивно. Ховард и без сторонней помощи отлично справлялся, затягивая петлю на своей шее. Терло, грело. Ему нравилось. Им нравилось. Нам нравилось. Сорвавшись с места, в чем был, Доминик лихорадочно бился ключами об дверь, закрывая квартиру, будто в том был смысл. Прокуренный подъезд, бетонные перекрытия, топот на всю лестничную площадку, смачный плевок себе под ноги. Нендерштрассе. Найденный в приложении адрес – Ольсдорф на севере, под аэропортом. С конкретикой Ховард разберется. Он выбивает дверь, на ходу получая доступ к взломанному аккаунту каршеринга. По карте прокладывают двадцать минут: чуть вверх, сперва вильнуть, блять, у Гингко, а сразу после прямо до упора. У Мэттью были Ксенон собственного производства и перепрограммированная Алекса, у Доминика оказалась только бездарная баба под стеклом мобильного телефона, назойливо втирающая «поверните направо». Ховард выжал педаль газа. Беллами грязно целовал благодарного Токио, светившегося от освобождения. Затягивалась петля. Цугцванг, господин Ховард. Хреновый же ты игрок в эту блядскую жизнь.