Некромюзикл с некрокотом

Башка разрывается. Темнота жуткая. Сбоку лежит фонарь, еле светит, садится. С чего бы, заряжен же был, видать, аккумулятор совсем плох. Человек пытается сменить позу. Всё тело ноет так, будто его через дробилку пропустили. Рана на груди болит, но, вроде бы, кровь остановилась. Всё нормально, пронесло. Ему нужно идти туда, к… К кому? Он не помнил имени. Помнил, что в лес, далеко. На голове здоровая шишка. Это же надо было так треснуться, чтобы память отшибло. Сколько лет жил, и на тебе. Он попытался вспомнить своё имя и не смог. Вообще. Кто он, откуда? Когда он пытался вспомнить, мозги наизнанку выворачивало. Ещё немного отдохнуть. Немного. Кажется, он сколько-то проспал. Встаёт, шатаясь. Идёт, как пьяный, от стенки к стенке. Эту дорогу он помнит, но как его чертовски потрепало. Местами он понимает, что выключается, а когда включается, то не всегда помнит, как он шёл предыдущий отрезок пути. Все знания в голове носили какой-то размытый характер, помнились только ощущения, и то, так призрачно и размыто. Рана не слишком беспокоит, но он старается налепить гелепластырь на грудь и лопатку. Когда он оказывается на поверхности, то пугается. Когда он, блядь, успел выйти? Память, как решето. Неподалёку ведь ещё могут быть его недоброжелатели. Выключения и включения становятся привычными. Счёт времени совершенно потерян. Он часто просыпается ночью и идёт. Ему показалось, что до леса он шёл неделю, не меньше. Но откуда ему было знать? Он сознательно ночует в домике. В старом домике – он знает это. Здесь был кот. Интересно, откуда мог взяться кот? В лесу глубокий снег. Ноги проваливаются. Но, в принципе, он продвигается. Идти долго, он помнит. Сколько именно – сказать не может. Он заставляет себя отключаться не в снегу, а хоть как-то на поваленных деревьях. И медленно, но идёт, идёт и идёт. Лес бесконечен. Снег холодный, но, видимо, ходьба греет. Ночи среди тёмных деревьев и вовсе сводят с ума. Он боится заблудиться и одновременно не боится. Время ползёт, летит или идёт – он не может определить. В голове будто в колокол ударили. Понимает, что запнулся, он только уже лёжа на земле. Что-то дзынькает, противно отзываясь в голове. Темно, не видно нихера. Поднимая голову, он упирается взглядом в дуло винтовки. Высокий силуэт над ним светит фонариком. – Душа моя, – говорит он, – это я! И счастливо улыбается. Он знает его. Он шёл к нему – теперь это понятно. Слышит полувсхлип сверху. Его поднимают, ведут куда-то. – Словил пулю, – пытается объясниться он. – Но всё хорошо, мне повезло. Только отлежаться нужно. Он снова плывёт. Потом на дворе день. Он на постели, его рана перевязана. – Тебе нужно поесть. Садись. К нему тянут ложку. – Слушай, я так башкой треснулся. Не помню почти ничего. Ты… В общем, как тебя зовут? И меня заодно. Зрение спросонок проясняется, и он видит, что у человека напротив тёмные круги под глазами. – Меня Ядго зовут. Себя сам вспомнишь, ладно? – Ладно, – безропотно подчиняется он. В перерывах между ложками бульона с фасолью (хоть эти слова он помнит) он рассказывает, что помнит из того, что произошло. На лице у Ядго глубокая печаль. – Не расстраивайся, всё нормально будет, – подбадривает он его. – Просто башкой треснулся. – Мяу! – раздаётся снизу, и на постель запрыгивает кот. – Привет, серый, скучал? Взгляд Ядго устремляется куда-то в окно. Время идёт. Понемногу головная боль уходит, суставы перестают ныть, а правая рука начинает более-менее работать. Ядго занимается рассадой: все окна заставлены ящиками с растениями. Не всегда зная, что сказать, человек, остающийся безымянным, большей частью молчит. Ядго много поёт, а ему знакомы эти мотивы, и он подпевает, чувствуя, как открываются в голове какие-то ячейки памяти. Он сам вспоминает, что кота зовут Шайтан. Вот с чем у него плохо – так это с голодом и жаждой. Ядго постоянно напоминает, что ему нужно больше пить и чаще есть. Они вскапывают место будущего огорода, выбирают место и ставят теплицу. Этим заниматься не сложно. Он знает, что чувствует к Ядго что-то. Это проедает ему голову. Он пытается заметить между ними хоть какие-то признаки тому. А вдруг он просто его товарищ? Но ему кажется, что он помнит какие-то моменты. Ещё месяц томления, и он решается. На дворе практически лето. Ядго носит воду в бочки из мелкой речки. Совсем небольшая: шириной в разведённые руки, глубиной по грудь. Берега, поросшие свежей травой. Они набирают две бочки в бане и одну в доме. Ядго разгибается и потягивается. Человек осторожно приобнимает его со спины и притягивает к себе. Тот становится натянут, как струна, того и гляди, лопнет. Ядго убирает его руки. – Между нами ведь что-то есть? Ядго оборачивается, по его лицу невозможно понять хоть что-нибудь. – Давай ты сначала всё вспомнишь. Он не знает, что и думать. Обрывки памяти начинают кружить голову ещё через несколько недель, ураганом воя в голове. Зацепиться практически не за что. Но как-то раз он довольным голосом заявляет Ядго: – Я вспомнил, как меня зовут. – И как же? – Андреа! – Андерс, – автоматически поправляет Ядго. Видно, что тут же жалеет об этом. – Андерс, – задумчиво повторяет он. Андерс так Андерс. После этого в мозгах полная каша. Он признаётся как-то за ужином: – Всё в тумане. Ядго кивает ему с серьёзным видом. Андерс чувствует чудовищную неправильность в происходящем. Он вспоминает фамилию: Хольстайн. Медленно плывут ещё имена: Дюк, кажется, Колин. Финни? Потом перед его глазами поселение. Загон с индюшками. Библиотека. Одним утром он ищет Ядго, бежит, сломя голову. Находит в теплице. – Шаман, – говорит он. Тот меняется в лице. – Ты зачем меня мучаешь? – Андерс подходит к нему, гладит по бокам. Ядго снимает с рук грязные перчатки. – Я же помнил про нас, чуть не рехнулся… Ядго – это то самое имя, да? Которое ты не говорил? – Ты до сих пор ничего не понял? – Что именно? Он ведёт его в баню, подводит к небольшому зеркалу и говорит: – Смотри. Андерс послушно смотрит. – На глаза смотри! Зелёные с большими карими пятнами. У Ядго похожие, но серые. – Андерс, тебя ранили, и ты умер в туннелях под городом. Воскрес и пришёл сюда месяца через полтора после того, как я уже и не знал, что думать. Ты – мертвяк. Некролюд. Понимаешь? Допрыгались. В голове что-то взрывается, оглушая. Огород вовсю цветёт, когда он вспоминает практически всё. – Ты долго будешь себя в чём-то винить? – Андерс захватил Ядго в свои руки. Конечно, он сильный и вырвется, но всё же. – Если бы не я и Шайтан… – шипит тот. – То я бы сдох в подвале и всё на этом. А так сдох, но воскрес. Чем ты недоволен? Теперь моя вечность равна твоей. Ядго сдаётся и роняет голову ему на плечо. Крепко держит за спину. – Я не хотел этого для тебя. – Ты не виноват. Давай уже примем всё это, как факт? У меня, конечно, много пробелов в голове, но с тобой всё однозначно. Больше ни одной ночи порознь, ладно? И почему Ядго? Тот вздыхает. – Не знаю, кто в то время нам давал имена, но он просто сокращал фамилии. Итого получилась толпа некролюдов с нелепыми именами типа: Кела, Токе, Маун. И в таком духе. – А ты? – Ядминго. Ядго. Андерс задумывается. – Мне тоже сменить имя? – Это твоё право. Если хочешь начать сначала. – А ты не против? – Имя – это не так уж и важно. – Наверное, это и вправду так. Мне нравятся твои, любые. Лишь бы это был ты. Впервые за долгое время Ядго улыбается ему. Кажется, это и есть счастье. Ближе к вечеру, Андерс сидит с Шайтаном на улице перед костром. Ядго в бане. – Ну, серый друг. Как ты думаешь, кем мне назваться? Если по аналогии с Ядго, то как-то глупо получается: Хойн. Какой из меня Хойн? Может, Хайн? Нет? Как насчёт того, чтобы жить со Стайном? – Мрр, – мурчит Шайтан. – Всё-таки Стайн? Ладно. Он думал о поселении. Баррайд и Джем уже как полгода ничего не знают о нём. Нужно будет как-то сообщить. Ядго выходит из бани, замотанный в полотенце, садится рядом, запрокидывает голову. – Ну, что. Добро пожаловать в третью волну, – говорит он с закрытыми глазами. – Стайн, – сообщает ему новоиспечённый некролюд. – Хорошо. Пусть будет так. Он склоняется к Ядго, целует в щёку. – Иди, помойся, – ворчит тот на него, – а потом уже лезь. Сдерживая слово, Ядго ждёт его в их общей постели. Но кое-чего не хватает. – Сможешь назвать меня по-новому? Ядго иронично поднимает брови: – Без проблем. Ложись ко мне, Стайн. Странно, непривычно. Но если он будет называть его так чаще… В постели Стайн думает совсем не о том. Задумчиво поглаживая Ядго по руке, он спрашивает: – Ты говорил, после смерти восприятие сильно менялось. Я не чувствую особых изменений. Почему? Ядго отвечает почти сразу: – Я думал над этим. Во вторую волну мы просыпались в изоляции. Вдали от родных и близких. Общество нас боялось. Время экспериментов и реабилитации напоминало больше нахождение в тюрьме. Было страшно. Мы знали, что никогда и никто больше не будет к нам относиться по-прежнему. Далеко не все родственники хотели иметь в семье некролюда. Проще всего было забыть об умерших и зачем-то вновь воскресших. Всё это вкупе с временной амнезией сильно давило на психику. Становишься депрессивным, нелюдимым. Думаешь, зачем всё это. Сам отказываешься от прошлого себя, зная, что по-прежнему жить уже не получится. Общество было не готово к нам. Мы сами к себе были не готовы. Кое-кто довершал начатое природой, заканчивая свой цикл существования. А ты… Ты много лет знаешь о том, что существуют некролюды. Для тебя это не в новинку. Мы долго жили вместе. Ты вернулся в те же условия. Думаю, Шайтану в своё время повезло так же. Он даже не узнал, что умер. Так что, с некролюдами было бы всё нормально, если бы семьи ждали их, а общество не пропагандировало бы изоляцию из-за наших различий. Вот что было бы настоящей реабилитацией. – А ты веришь мне? Что я всё тот же? Я боюсь, что ты будешь разделять меня до и после. Сам-то я не чувствую разницы. Я шёл к тебе раньше. Я отправился к тебе после смерти, даже не понимая, что мёртв. – Я не буду разделять, – сказал Ядго. И Стайн знал, что это будет так. – Слушай, а ты думал, что я остался в поселении? – У меня сразу были самые плохие предчувствия. Но я старался мыслить позитивно. В том плане, что ты жив, но решил вот так. Я хотел идти и искать тебя, понимал, что по всей дороге вряд ли найду, если что-то случилось, а если не найду, то что? Стучать в ворота твоего поселения? Это так странно смотрелось бы. Не думаю, что ты был бы доволен. – Как ты можешь что-то такое обо мне представлять, – было обидно Стайну. – Я не хотел думать о том, что ты умер. – А теперь? Ты рад? Вздох. – Я никогда не буду радоваться тому, что ты умер. Это противоестественно. Поставь себя на моё место. – Но это же очень удобно для нас, в конечном счёте. – У тебя, даже со мной, оставались контакты для нормальной жизни. И я бы не стал тебя останавливать. А теперь? Наш удел – надоедать друг другу до той поры, пока не разбежимся в разные стороны. – Ядго, я так мало тебя знаю, мне нужно столько лет, чтобы хотя бы наглядеться на тебя. Я уже не говорю обо всём остальном. Тот молчит, но трепет его за плечо, а потом выдаёт: – Мне понадобилось время, чтобы поверить в искренность твоей симпатии. А потом уже было поздно, я сам готов был обманываться. Стайн легко касается губами его лица. За лето они проводят колоссальные работы. Утепляют, обшивают и красят дом. Подливают фундамент, чтобы не гнили венцы. Кладут на крышу черепицу. Разворачивают ещё одну станцию на солнечных панелях, и в ясные дни энергии у них в избытке. Они выкладывают дорожки тротуарной плиткой. Стайн думает о том, чтобы в следующем году посадить цветы, чтобы придать всему этому завершённый вид. – Квадроцикл бы, – говорит он Ядго в один из вечеров. – Чтобы летом можно было побыстрее добираться до города. – Есть покинутые места, где никто не живёт. Добираться лучше зимой, на снегоходе. Там, возможно, найдётся и квадроцикл. – Почему покинутые? – Некроволки охочи до живой крови. Очень агрессивные. А на мертвяков им насрать. Я так и обнёс пару мест, совсем пустых. У них куча планов, как бы там ни было, но им есть, чем заняться. Шайтан роет грядки, за что получает лёгкий нагоняй и удирает с довольным видом. В рабочих процессах возникает немало разногласий, Ядго рычит на него и то и дело обещает сломать ему нос. В свою очередь Стайн предлагает скрутить его скотчем и оставить лежать на полу. Когда Ядго материт его через слово, Стайн только шире улыбается. Пока он поёт, это всё неважно. Стайн даже не думал, что когда-нибудь будет относиться к кому-то с такой теплотой. По-видимому, Ядго тоже одолевают неконтролируемые бури, порой он тащит его волоком в постель, не даёт ни чуточки сделать что-то по-своему. Ему, по-видимому, нужно чувствовать себя главным, и Стайн легко позволяет это. – Я не знаю, что бы я без тебя делал, – напряжённо шепчет ему Ядго. – Я не знаю, как я раньше без тебя жил. Он что-то накрутил себе, чем-то обеспокоен, и Стайн спешит остудить его пыл: – Я, знаешь, о чём жалею? Что мы не встретились хотя бы года три назад. Чего я страдал всё это время, где ты был вообще? Какого хрена? Ядго немного расслабляется: – Поговори мне ещё тут. – Мне всё пытались невесту найти, ну, там, в поселении. Но они не знали, что у меня такие извращённые вкусы, ну, типа там: рост под два метра… – Да ладно, я далёк от двух метров, – но ему это явно льстит. – А ты, между прочим, говорил, что тебе любой сгодится! – Ага, пришлось довольствоваться тем, что есть. Стайн пихает его под рёбра. Ему комфортно и дурачиться с Ядго, и чувствовать от него что-то пронзительно-щемящее. – Тебе понравится, если я тоже начну тебя подъёбывать, дылда? – Не дорос ещё подъёбывать, – со смехом отвечает тот. Через секунду настроение Ядго вновь меняется, и он делится мыслями: – Я всегда боялся показаться для тебя слишком простым. Обычным, что ли. Ну, помимо своей мертвячности. – После того, что ты вытворял? Ты издеваешься? Ты – мой мрачный бог. Был и остаёшься. – Мрачный бог? – смеётся он. – Это ещё что? – Ты хоть осознаёшь, как выглядишь в своём городском прикиде? Ядго вдруг задумывается: – Тебе, кстати, тоже придётся что-то придумать для выходов. И всё же. Вот он я, безо всякой шелухи. У тебя теперь те же сверхспособности: поймать несколько пуль и выжить, к примеру. Разве я не кажусь тебе, не знаю, скучным? – Ты что, клоун, чтобы меня развлекать? Вообще, что плохого в том, чтобы быть скучным? После всех этих разборок со стервятниками, жизнь здесь – это что-то новое, интересное, разнообразное. И ты. – Что я? Ядго нависает над ним, наваливается всей своей тяжестью, охватывает целиком и полностью. Стайн, если бы мог, слился бы с ним в одно существо навсегда. – Ты, как самое ценное в этой жизни. Или после-жизни. Посмертии. Ты когда-нибудь поверишь в это или так и будешь метаться? – Зайчик, ну куда ты лезешь? Стайн не сразу понял, что Ядго обращается к Шайтану, который залез ему на спину и преспокойно улёгся там. – Ещё и когтями втыкается! Шайтан! – Почему с некрокотом у тебя полное взаимопонимание, а со мной нет? – Животные честные. Нет, это уже ни в какие ворота. – Ты меня обижаешь. Я, может, и не животное, но я никогда тебе не врал. – Я знаю. Извини. Сам не понимаю, почему из меня лезет всё это. Из-за страхов, неуверенности в себе, что ли. Он ласково покусывает Стайна в плечо. Тот гладит его в ответ руками по спине, сгоняя Шайтана. Время идёт, и вскоре в песнях Ядго появляется местоимение «мы».