С моей смертью покончено

      Они проснулись где-то за час до рассвета. Порыскав в бардачке, Каллен находит пару злаковых батончиков, банку солёных орешков и пачку чипсов. Учитывая нынешнее положение, все выглядит вполне неплохим завтраком, к тому же большую часть орешков они приберегут на потом.       На заре, когда солнце наконец показывается на востоке, Каллен выпустил собаку, и Канюк, весёлый и преисполненный бодрости духа, понесся за окрасившими небо розовыми лучами.       — Когда ты в последний раз виделся с подругой? — интересуется Дориан во время поедания чипсов.       — Ну… — Прищурившись, Каллен склонил голову набок, словно подобное движение может помочь вспомнить. — Где-то года три назад. Плюс-минус.       — Вы расстались на хорошей ноте, или…       Он кивает.       — Да, хотя Кассандра была упрямо убеждена, что всё в мире должно работать иначе, тогда как я… Мы не всегда находили общий язык, скажем так.       — Могу я поинтересоваться почему?       — Она верила, что самым лучшим будет перестать бороться друг против друга. Что главным приоритет — это найти способ… объединить выживших.       — Но ты не верил, что это возможно?       Каллен коснулся языком шрама на губе.       — Ты сам уже видел, как это работает. Нет ничего зазорного в том, чтобы быть идеалистом, но в реальности не все настолько принципиальны, — такое мнение доведет тебя до могилы. Может не сразу, и не позже, но в итоге всё равно умрёшь.       — Хм. — Дориан запнулся в попытке достать языком застрявшие между зубами крошки. — А тогда, когда ты нашел меня у сарая, я ещё часто задумывался… Почему ты позволил мне остаться?       Распахнув рот, Каллен начал заливаться румянцем. После закрыл рот и снова открыл как рыбка, начиная то одно предложение, то другое.       — Ладно. Я понял к чему ты клонишь, — наконец прокряхтел он. — Ты выглядел тогда уставшим и, не знаю, безобидным, что ли. Что на самом деле могло быть уловкой, но… Я решился довериться тебе.       Вот и он — проблеск идеализма под налётом пресыщенного жизнью цинизма.       — И это лучшее решение, что ты когда-либо принимал, я уверен.       Закатив глаза, Каллен улыбнулся, наклонился ближе, схватил Дориана за подбородок и притянул к себе в быстрый и грубый поцелуй.       — А я всегда думал, что просто слишком красив, чтобы быть подстреленным, — шепчет Дориан, держа мужчину за воротник рубашки, чтобы тот не уходил далеко.       Прыснув, Каллен пальцами ерошит бороду Дориана и говорит ему где-то в волосы:       — Куда же без этого.       После перекуса Дориан снова ложится на кровать, стараясь припомнить позу из йоги для расслабления позвоночника. Сегодняшний день станет очередным днём, проведенным в машине, — в лучшем случае, — так что небольшая доза потягушек не помешает.       — Я подгоню джип, — говорит Каллен, похлопав того по колену.       — Угу.       По правде говоря, Дориан бы с радостью провёл ещё одну ночь в фуре. Непрактично, учитывая, что они не могут развести костёр в салоне, а иллюзия замкнутого пространства и безопасности именно и является иллюзией. Но всё же. Не открывая глаз, он дышит через нос, вдох, а за ним выдох, и по новой.       Услышав какие-то звуки, он резко вскакивает, смотрит через лобовое стекло в поисках Каллена, который стоит между грузовиком и оврагом, где они спрятали джип. Мужчина замер как вкопанный, поза его напряжена, а взгляд устремлён на восток.       Звук нарастает, становясь тихим рокотом и шебуршанием покрышек по асфальту.       — Нет, — выдыхает Дориан. — Ох, нет, нет… — Он резко тянется к дверной ручке и открывает дверь, чтобы выйти, однако Каллен сделал шаг ему на встречу и машет не высовываться. — Беги, — проговаривает Дориан, хлопнув руками о приборную панель. — Да беги ж ты, черт бы тебя побрал!       Взамен, Каллен поднимет руки вверх, задирая одну руку чуть выше, нежели вторую и слегка машет якобы в приветствии. Пригнувшись за приборной панелью, Дориан отчётливо увидел, как в солнечном свете мелькнула связка ключей от машины, описав дугу, и приземлилась где-то на обочине дороги.       Этого не может быть. Да быть такого не может. Рёв мотора становится раскатистым, когда мимо фуры проезжают два грузовика, воздух рассекает донёсшийся через громкоговоритель голос:       — Ни с места!       Каллен задирает руки повыше, поднимает плечи и словно втягивает голову. Машины резко тормозят, из них выскакивают пятеро солдат, четверо с оружием наперевес, двое целятся в Каллена, остальные — на возможную засаду в лесу. Последний достает шприц.       — Живо на землю!       Пытаясь услышать хоть что-нибудь сквозь бешеный стук сердца, Дориан наблюдает, спрятавшись за дверью тяжеловеса. Наклонившись, солдат проводит тест на инфекцию. Должно быть результат отрицательный, потому как мужчина дважды проверяет колпачок на шприце, а после, убрав его, кивает остальным.       Наперед выступает самый рослый солдат.       — Поднимайся. Ты здесь сам?       Медленно поднявшись, Каллен согласно кивает.       — Эти последние месяцы ты со своими дерьмоголовыми друзьями задали нам серьезную взбучку, смекаешь?       Мотнув головой, Каллен говорит:       — Я не…       Солдат оглушает его, приложив прикладом по голове, от чего Дориан поднес ладони ко рту, чтобы не издать всхлипов. Поморщившись, Каллен падает бедром на спрессованный гравий и прижимает ладонь к ране на боку.       — Нахрен, стоя здесь, так сами напросимся на пулю в лоб. В машину его, — рявкает солдат другим двоим. Те схватили Каллена почти что за шкирку и запихнули в задний отсек грузовика.       Внезапно лает испуганный Канюк, — он находится на другой стороне дороги, — но как только на него наводят ствол оружия, убегает в спешке, поджав хвост между лап.       Оставшиеся люди загрузились по машинам и, взревев, два джипа друг за другом уезжают вдаль по трассе.       Нужно сесть им на хвост.       Дориан рвется из кабины, но спотыкается о сиденье и вываливается на гравий, выбив из груди воздух и счесав кожу на ладонях. Подорвавшись, он успевает сделать несколько шагов, прежде чем колени подкосились. Он вновь упал, тело болит, противно пульсирует рана на руке, струйка горячей крови стекает между её пальцами. Павус прижимает ладонь к животу и делает глубокий вдох, чтобы наполнить лёгкие, но вместо облегчения у него кружится голова, чёрные с белыми шоры затуманивают края его зрения, пока он наблюдает, как машины исчезают за поворотом.       Уехали. То, насколько ему посчастливилось не погнаться за ними, Дориан понимает лишь секунду спустя. Если бы он действительно погнался, его бы убили. Безоговорочно. Из него вырывается сдавленный крик, когда он сжимает кулаки, бесполезная ярость испепеляет сердце, оставляя кислый привкус во рту. Взгляд устремлён вдаль, язык плещется в слюне, зрение затуманено.       Полоса света поверх деревьев, застлавших долину, постепенно усиливается от бледного до насыщенно-золотистого цвета. Холодно. Холодно, как в бетонной кладовке на заправке. Далекое, как сон, пение птиц, а ответа нет. Ответа нет.       Канюк. Дориан вздрагивает, едва не ослепнув от слез. Одному богу известно, сколько он уже сидит так на коленях, лишь бы не часы, надеется он. Сопли стекают на губу и капают с подбородка, он смахивает их рукой и пытается подняться на ноги.       — Канюк! — Дориан потерял его. Ох, Господи. Потерять их обоих, одновременно… В груди противно заныло, он утер снова выступившие слезы. — Канюк, ко мне!       Пожалуйста, пожалуйста…       Слишком поздно Дориан вспоминает, что не должен кричать. Он безоружен, а солдаты явно кого-то выслеживали. Вдалеке послышался звук: слабый лай.       Мужчина свистит так же, как щебечет зарянка.       Дивом ни разу не запнувшись, Канюк стремглав вылетает из леса и, скуля, утыкается ему прямо в ноги. Облегчение саднит не меньше, чем счёсанные ладони.       — Хороший мальчик, — пищит он, присев, чтобы удержать собаку. — Умница.       Его пробирает дрожь. Дориан возвращается в грузовик, пёс следует прямо за ним, садится за руль, закрывает лицо ладонями и плачет навзрыд.       Солнечный свет постепенно нагревает кабину. Канюк вечно отвлекает его от безвременного горя, облизывает ему лицо и уши. Он гладит собаку и смахивает слезы рукавом одежды. Медленно достает аптечку и начинает смахивать крупинки гравия с рук, чтобы потом всё обработать антисептиком и заклеить пластырем. Утро быстро скатывается в полдень, а он уже как выжат словно лимон. Странная предательская слеза обжигает глаза, однако в теле больше нет воды, чтобы растрачивать её вот так вот попросту. Каждый мускул в нем содрогается от тупой боли, когда он тяжело опирается о спинку водительского сиденья.       Каллена не стало. Вероятней всего, военные зададут ему вопросы, не получат удовлетворительных для себя ответов, и убьют. Люди, схваченные и утащенные, не возвращаются. Порой их перераспределяют или переводят, или еще сотня эвфемизмов к слову «убиты», но суть всегда такова — они не возвращаются.       В своем воображении он видит улыбку Каллена в суровом свете прошедшего дня, и прижимается лбом к своим разбитым коленям.       Есть два варианта: остаться или двигаться дальше. Что тот, что другой не вернет напарника, как будто такое вообще было возможным, ушедшие либо Богом забытые, либо навсегда остаются в анналах истории.       Так что он поднимает голову. Поступит так как и всегда. Продолжит двигаться дальше.       В Келоуну. Найти Кассандру, если это вообще возможно. Да если вообще удастся найти саму Келоуну, начать с этого. Провинция для него по большому счету полная загадка, а за прошедшие сутки картинка с картой с Джаспера уже успела выветриться из памяти. Если он будет ехать по дорожным указателям, то возможно…       — Минуточку…       Поднявшись на ноги, он тянется к бардачку, открывает его и роется в нынче бесполезных страховых документах, груде ручек, высохшем санитайзере для рук и запасной зубной щетке. Что-то гремит под руками, и он останавливается, чтобы оценить — пузырек с рецептом. Лоразепам. Вымучено усмехнувшись, он открывает пузырек и сует одну таблетку под язык, прежде чем запихнуть остаток в рюкзак. «Так себе утешение, — думает он, — но сойдет». Он продолжает поиски и…       — О! — Он обнаружил выцветшую, потрепанную карту, испачканную в кофе, и практически распадающуюся на глазах. Начинает разворачивать её, чтобы распределить по приборной панели, и едва не разрывает пополам в процессе.       Это карта Онтарио.       — Ох, твою-ж-налево!       Ехать вслепую значит. Если ехать по большим автострадам, то они в конце концов должны же куда-нибудь довести его. Может даже и…       Под грудиной трепещет надежда, выбивая устойчивый ритм: «Может, у него всё получится, может, всё будет хорошо». Если бы можно было протянуть руку к своему горлу, чтобы подавить это чувство, он бы так и сделал. Только послушно прижимает пальцы к центру груди, морщась от боли. Надежда бессмысленна, так же бесполезна, как лечение пули в живот молитвой. Каллена не стало.       А вот вещи остались. Он поднимает рюкзак Каллена на плечи, впервые осознавая, насколько тот тяжелее его собственного.       — Вот же ж олух, — бурчит он, утерев сопли рукой. Они должны были разделять поклажу. Самопожертвование — извращение на одного, но он верит нет ничего хорошего в беспричинных страданиях и неважно как тихо человек взваливает их себе на плечи. Если они с Калленом снова увидятся, — ага, а как же, размечтался, — то он задаст ему хорошую встряску. Закинув на плечи ещё и свой рюкзак, Дориан спускается с грузовика.       Скалистые горы сливаются с горизонтом за его спиной, становясь гарантом пройденных миль, которые уже были проеханы, чтобы добраться до внутренних районов провинции. Он не уверен, хватит ему бензина или нет. Он остановится в следующем городе и посмотрит, может, найдется с пару литров.       Медленно он подходит к тому месту, где в последний раз стоял Каллен, на асфальте отчётливо виднеются пятна крови после возникшей стычки, и выискивает взглядом солнечные зайчики на где-то упавших в траве ключах от машины. На это уходит порядком нескольких минут, но он всё же находит их и подбирает негнущимися онемевшими пальцами.       Каллена нет. Пора и Дориану знать честь.       Канюк следует за ним в джип, он озадачен и растерян.       — Все хорошо, — говорит Дориан кобелю, приглашая его залезать в салон. — Давай. Залезай.       Неохотно, но Канюк всё же запрыгивает. Он не сдался в поисках: пронзительный взгляд, навостренные уши, и постоянно принюхивается. Дориан садится на место водителя и захлопывает дверь, включает первую и выводит джип на дорогу вверх по холму.       Плохая удача. На мгновение он слышит в голосе голос Феликса. Слышит, как тот смягчает каждую букву, произнося поговорку словно оберег, чтобы защитить их от порицания, если они столкнутся с ужасами, не подвластные им. «Ты ничего не мог сделать, Дориан».       Он включает радио, чтобы избавиться от призраков.       На миля за милей трасса простирается вдоль реки, пока наконец не пересекает её, мостовая кладка громко шуршит под колесами машины. Переезд даётся медленно, потому как в течение многих лет дорога захламлялась просевшими в грунт камнями и прочим мусором, однако основные завалы — упавшие деревья с большими валунами — были расчищены. Верный признак непрекращающегося присутствия армии. Внезапно в голове возникает уродливая мысль и Дориан понимает, что эта магистраль ведёт обратно к карантинной зоне в Калгари. Они проехали сотню километров лишь для того, чтобы вернуться на практически то же самое место и застать кончину Каллена. Невольно он смеется, — смех получился вялым от беспомощности. Остаётся только ехать вперёд.       В следующем городе, в поисках гаража для машины с парой литров топлива он завозит их на околицу. И на большую часть дня забывается в горе. Бездумном собирательстве с целью выжить. Пригород вполне безобиден, здесь нет никого, как нет и припасов, так что остаток вечера он проводит на крыльце дома, подобранного для пристанища на ночь.       Трава, устилающая газон по обе стороны от подходной дорожки, покачивается от порывов прохладного ветра, от которого на коже его рук проступают мурашки. Бабочка с оранжевыми крылышками, на которых виднелись аляповатые черные пятна, описывает перед ним большой круг, будто преследуя собственную тень и, наконец достигнув её, исчезает в деревьях неподалёку.       Канюк продолжает поиски. Он кружит по округе, суя нос буквально в каждый открытый дверной пролёт.       Насколько сложно будет забыть? Будет ли пёс вечно вострить уши и задирать хвост, учуяв отголоски какого-то особенного запаха, аромата древесного угля или смрада химического соединения в поте другого мужчины, обманываясь, словно он появится с минуты на минуту? Наконец, он возвращается к Дориану, подавленно кладёт голову на лапы и ждёт, как несомненно ждал и до этого.       Дориан никогда не задавался вопросом, откуда у Каллена собака.       — А ты мне не расскажешь, да? — говорит он Канюку, похлопав его по ребрам. Пёс перекатывается набок, разводит лапы в стороны, словно приглашая почесать ему живот и Дориан соглашается. Именно в этот момент он понимает, что Канюк теперь стал его собакой.       Как и пёс, он не теряет надежды, что Каллен подойдёт с минуты на минуту, вот только между ними колоссальная разница в том, что Дориан с уверенностью знает, что он не придёт. Настолько твердой, что она больно сжимает сердце в тиски.