***
Эндрю говорил, что справится, что Нил ничего не значит. Эндрю повторял, убеждал (не других, скорее себя), что не псих, что не одержим. Пытался забыть, выкинуть, вырвать, вычеркнуть, торчал на поле ночами, не слушая Ваймака, Кэвина или Эбби, не слушая никого. Как всегда. Крыша съезжала, когда понимал: мелкий говнюк обязательно возразит, пойдёт наперекор. Фыркнет на его реплику, закатит глаза — фальшивые, с линзами; абсурдное сочетание сучьей смелости и аномальной боязни привязываться изумляло. Не давало покоя. Как навязчивая идея, как самый большой заёб в его больной башке. Разгадать, решить головоломку и объяснить себе самому, с хрена ли его так повернуло. Прекрати, Джостен, прекрати притворяться, прекрати бежать и корчить из себя не пойми что. Перестань, и, может, меня хоть немного, сука, отпустит. Эндрю вскрывал старые раны, выводил и бесил. Чтобы в итоге принять: нихуя. Не отпустило.***
— Ты решил откинуться от рака лёгких, что ли? От наркоты не сторчался, перешёл на убойную дозу никотина. Не ищешь лёгких путей. — Отъебись. Аарон зеркалит усмешку, копирует с поразительным мастерством. — Ты действительно без него дуреешь, а прошли сутки, не больше. Эндрю поджигает сигарету и скалится. — Не думай, что знаешь меня. Аарон переключается в привычный молчаливый режим. Тем лучше.***
— Всё нормально? Би излучает позитив, но не навязывается. Наверное, это профессиональное, Эндрю сложно судить, сколько в ней искреннего интереса и участия, мозгоправам доверять сложно. — Абсолютно. А есть повод для беспокойств? Би пожимает плечами. — Не трудно заметить, как на тебя влияет его отсутствие. Ей даже не нужно называть имя. Нил. Всё дело в нём. Каждый считает своим долгом сболтнуть о том, что Джостен не с ними и что это на него, несомненно, влияет. Только не отсутствие, а похищение и тот факт, что, возможно, он уже мёртв.***
Джостен возвращается едва живой, больше похожий на отбивную, на сплошную гематому, чем на нормального человека, и Эндрю с горечью осознаёт: лучше б терпел трёп ребят лет эдак десять. Нил больше не вешает лапшу на уши, Нил не сочиняет складные и не очень легенды, Нил ходит по краю с куда меньшим запалом. Морщится при каждом движении и твердит что он в полном, мать его, порядке — и вполовину не так убедительно, как прежде. — Я убью тебя, Джостен. Пиздёныш давит улыбку через силу. — Смелее, Миньярд. Заверши начатое. Блядство. Эндрю глотает все эти сраные чувства, которых так много, что они застревают в районе солнечного сплетения кусками-ломтями. Эндрю, сцепив зубы, делает глубокие выдохи-вдохи, игнорируя резь в животе. Увы, с ненавистью, ядом расползающейся по телу, не расправиться столь просто. — Я на девяноста четырёх процентах? Шутник. Пытается разрядить обстановку, когда поводов острить ноль целых, ноль десятых. Эндрю видит его шрамы, видит ожоги, видит, как долго над ним издевались, как пытались запугать и сломать, уничтожить в нём человека, оставить животное с инстинктами, со страхами, жаждой жить или отчаянным желанием умереть лёгкой смертью, когда дело дрянь, и ждать чего-то, кроме адской боли, не имеет смысла. — Ещё слово — и перешагнёшь отметку в сто двадцать. Он рассматривает лицо Нила, изуродованное автомобильным прикуривателем, его разодранные руки и захлёбывается яростью. Не имели права, они не имели ни малейшего права посягнуть на то, что давным-давно его. Не должны были вообще к нему прикоснуться. — Ты лжёшь, Эндрю. — Неужели? — Счётчик обнулился, не так ли? Джостен читает его, особо не напрягаясь. Шкалы и впрямь больше нет. Она бесполезна после тихого и искреннего: «Ты потрясающий».