Анафема

Растёт Верховенский, растут и желания — он оканчивает гуманитарный профиль с животрепещущей надеждой поступить на политологический — амбиции выросли тоже, от мечты иметь влияние на сверстников до мечты влиять на события в стране, но эту мечту он приберегает на восемнадцатилетие, которое как нельзя кстати наступает именно в одиннадцатом классе — отцу было настолько плевать, что он лишний год водил Верховенского в садик, забыв про то, что начался школьный возраст. Впрочем, возможность легально покупать алкоголь раньше всех своих одноклассников Петра радовала донельзя — пьяный он хотя бы не чувствовал, что половины из его натуры уже не существует — она отдана чёрту заради его попыток создать себе тело и исполнения порой глупых, а порой наициничнейших желаний Верховенского. Пётр не жалуется — быстро привыкал к необходимости жить без эмпатии или мягкости. За глаза о нём давно шептались, но ему было плевать — чувство стыда он давно обменял на невозмутимость. Николай приходит к нему по щелчку пальцев, с каждым разом становясь всё насыщеннее и плотнее, как акварельный рисунок, на который кладут слой за слоем новую краску. В какой-то момент он смог держать в руках предметы обычного мира, и Верховенскому стоило больших усилий не насмехаться, хлопая его при встрече по ладоням или пытаясь стукнуть кулаком. От прикосновений тот, тем не менее, уходил, не позволяя Верховенскому ничего сверх границы желаний. В этот раз оно было донельзя простое. — Отметишь со мной день рождения? — Верховенский достает бутылку вина и два бокала. — У тебя друзей нет, что ли? — скалится Николай, зависая в воздухе и закидывая ногу на ногу. — Со своими мерзко. Подчиняющиеся собачки, которые преданно глядят в рот, чтобы, когда ты отвернёшься, разорвать тебя на части, — Пётр разливает вино по бокалам, затем долго смотрит на Николая, — И сядь, пожалуйста, в кресло, ты меня смущаешь. — Целых два желания, ничего себе. — Да хрен с тобой, не хочешь — не надо, — фыркает Верховенский, опрокидывая бокал залпом. — Вино так не пьют. — Так покажи, как надо. Верховенский доливает себе ещё и протягивает Николаю его бокал. — Мы с тобой всё на «ты», а на брудершафт не пили, — замечает Пётр, — А ещё хочу знать, почему ты сказал мне только имя. — Не вопрос, — Николай скрещивает с ним руки и отпивает немного, — Николай Всеволодович Ставрогин. Не знаю, правда, зачем тебе эта информация. — Просто хочу знать больше о том, кто владеет половиной моей личности, — усмехается Верховенский, — Причём лучшей. — Льстишь себе. Пётр обиженно давится вином и сердито смотрит на Ставрогина. — Это ещё как понимать? — За свою ну очень длинную жизнь меня вызывали люди и получше. Правда, у всех был общий минус, ну да ладно. Верховенский, забыв про обиду, заинтересованно придвигается ближе к Николаю, прикончив и этот бокал залпом. — Какой же? — Они все в меня влюблялись, — усмехается Ставрогин, — Ну и на этом наши пути, собственно, расходились. — Каким образом? — А не твоё дело, Верховенский, — хмыкает он, — Не влюбляйся, не пей вина. — Не очень-то и хотелось, — Пётр наполняет бокал ещё раз и в противовес словам Ставрогина отпивает ещё немного, — Ты слишком много о себе думаешь. Ставрогин хрипло смеётся. — Ты очень забавный, — резюмирует он, — Но этого мало, чтобы добиться успеха. — Но ты же мне поможешь? — Не за так, само собой, — Николай пожимает плечами, — Мне тоже нужны силы на исполнение желаний. Кстати, за моё потраченное на тебя время ты мне тоже должен. — Ты и так всё время рядом со мной! — За это я беру твои жизненные силы — благо, ты достаточно энергичен, чтобы этого не замечать. — Вампирище, — Верховенский закатывает глаза, — Вызвал на свою голову. — Уже поздно вздыхать. Без меня тебя бы так и унижали что в школе, что в лагерях. Верховенский хмурится, скрестив руки на груди. Он привык думать, что всё происходящее — лично его заслуги, но, видимо, пришло время вспомнить, что значительную роль в его успехах играл именно Ставрогин. Это раздражало и одновременно отрезвляло — на что он вообще способен без помощи сверхъестественного? Так и был бы сопливым мальчуганом, которого бьют все, кому не лень, и даже собственный отец? С другой стороны, разве он бы сумел вызвать Николая, не будь ему это предначертано? Пётр — неисправимый фаталист и не испытывает никаких сожалений по этому поводу, наоборот, ему было гораздо проще относиться ко всему, когда он знал, что никак не может на это повлиять. Все его желания были предугаданы, а их исполнение — прописано заранее. Нестрашно — может, суждено ему умереть от призрачной тусклой руки Ставрогина. Верховенского это почему-то не пугало. — Ладно, — он отмахивается, — А это меня убьёт? — Нет. С каждым днём ты силы восстанавливаешь, так что не бойся,— Ставрогин долго сверлит взглядом бокал, а затем допивает оставшееся в нём вино, облизываясь. — И всё-таки мне интересно — я готов и отдать за это что-нибудь — почему с людьми, которые в тебя влюблены, тебе больше не по пути? — Верховенский подпирает голову рукой, облокотившись о стол, и внимательно смотрит на Николая, — В чём проблема исполнять их желания дальше? Ставрогин устало вздыхает и откидывается на кресло, наполовину провалившись в него. — Во-первых, потому что их единственным истинным желанием становится то, чтобы я на эти чувства ответил, — вещает его голова где-то за спинкой кресла, — А во-вторых, это само по себе запрещено. Я должен немедленно покинуть человека, иначе не поздоровится обоим. — Интересно… — Верховенский невольно фыркает, глядя на застрявшего Николая, — Ради бога, вылезай оттуда, я не могу смотреть спокойно! — Не поминай имя Господа всуе, — сурово насупив брови, Ставрогин возвращается в прежнее положение, — Да и это некультурно при мне. Верховенского рубит от выпитого, и он расслабленно растекается по креслу, мягко поглаживая пальцами подлокотники. — Ну и что ты возьмёшь за эту встречу? — мягко тянет он. Пётр обнимает себя руками и долго смотрит на Ставрогина, поджав от ожидания тонкие красные от выпитого губы. В голове шумит, и думать совсем не хочется — хочется поскорее переодеться в домашнее и лечь отдыхать — всё же его это несколько утомляло, да и Николай, видимо, в отместку за потраченное время вампирил вовсю. Главное было не уснуть — мало ли он больше не проснётся. — Знаешь, — Ставрогин ставит бокал на стол и зависает в воздухе, — Ничего не возьму. Будет тебе подарок на день рождения. Учитывая, что тебе больше не с кем было отметить, кроме как с чёртом из ада. Верховенский хохочет, прикрывая рот ладонью, и изумлённо глядит на Николая. — Неужели у тебя есть понятие праздника? — Ты не первый человек, который зовёт меня, чтоб отметить какую-то глупость вроде завершённого оборота Земли вокруг Солнца или что-то подобное, — фыркает Ставрогин, — Да и от радостного человека питаться лучше. — А мне кажется, что ты просто хочешь сделать мне приятно, — смеётся Верховенский. Николай что-то бурчит в ответ и пропадает, щёлкнув пальцами, оставив Петра смеяться в одиночестве. Без Ставрогина было уже не так весело, и Верховенский быстро успокаивается, выливая себе в бокал остатки вина из бутылки. — Ставрогин! — зовёт он, и Николай нехотя появляется опять. — Чего тебе ещё? — вздыхает он, — Учти — сейчас буду драть с тебя втридорога. — Я как раз хотел попросить тебя, — Петя неловко мнётся на месте, — Ты же знаешь, что я хочу на политфак… А я бы отдал тебе скромность. — Поступить обещать не обещаю, но удачей помогу, — смягчается Николай, — А теперь не мешай мне отдыхать, а то передумаю. Верховенский кивает, снова оставшись наедине с собой, и приятно потягивается в кресле. Без «друзей», приходящих не из-за Верховенского, а из-за факта праздника, без папаши, который даже не помнил, сколько ему лет, зато с чёртом — Пётр никогда не мог бы подумать, что назовёт это лучшим днём рождения в своей жизни. Но это было так.