Анафема

Верховенский взбалмошен донельзя — постоянно ввязывается в сомнительные авантюры, легко из них выпутывается, и всё для того, чтобы попасть в следующую. В университете всё идёт как по маслу — помогает и удача Ставрогина, и собственная пробивная целеустремлённость Верховенского — он непременно хотел быть первым во всём и среди всех, поэтому надрывался, но учил днями и ночами, часто забывая банально поесть, а о сне так и вовсе говорить нечего. В постоянном полупомешанном состоянии, в котором он находился, ему и приходили множественные идеи, осаждавшие его ещё с школьной скамьи — ждать до того, пока он выпустится, сделает себе карьеру, станет более-менее узнаваемым и весомым человеком было долго, а что-то менять хотелось уже сейчас. Соратники у Верховенского уже успели появиться — не так много, как хотелось бы, и не такие самостоятельные, как было необходимо, но для первого раза сойдёт — и лучше, чем ничего. Пётр успел стать среди них авторитетом — опять же не без помощи Ставрогина — и теперь вертел ими как хотел, мечтая приспособить их к революционному делу. Ну, если это дело у него получилось бы, а если нет — всегда можно позвать на помощь своего верного друга — Ставрогин за такие слова обычно пребольно сжимал его подбородок ледяной рукой, пока Петя не извинится. К следующему вызову Верховенский готовится тщательно — запирается в комнате, завешивает шторы и отключает телефон, на всякий случай обмотав его фольгой. Идиотизм, конечно, но вечно полусонному и бредящему Верховенскому только так казалось, что он теперь уж точно остаётся один с иллюзией полной безопасности. Ставрогин появляется моментально, стоит Верховенскому об этом подумать, и привычно зависает в воздухе, стащив цилиндр и заставив его точно так же замереть в пространстве. — Что за секретность? — оглядывается он, усмехаясь, — Я же вроде говорил тебе, что никто, кроме тебя, меня не видит. Пётр отмахивается и прикладывает руку к лицу, силясь успокоить дёргающийся от недосыпа глаз. — Я хочу открыть подпольный кружок, — Верховенский щёлкает пальцами, и Николай тут же встаёт уже перед ним, внимательно глядя, наклонив голову. — В чём проблема? Возьми да открой, — Ставрогин ухмыляется, — Или ты хочешь, чтобы я и мечту твоей жизни за тебя повёл? — Не делай вид, что не понял, — Верховенский обиженно надувает губы, — Мне нужно, чтобы за мной шли. И чтобы об этом кружке никто, кроме причастных, не узнал. — Уже подобрал себе команду для спасения мира? — Только издеваться и умеешь, — Пётр хмурится, скрестив руки на груди, и задумчиво расшагивает по комнате. Нет, помощь Ставрогина ему явно была необходима — с его собственной «осторожностью», отданной ещё в детстве, Пётр бы просто раскрыл всё дело ещё до его начала и с лёгкостью вылетел бы из университета, и оставалось только молиться, чтобы не в тюрьму. Из тюрьмы бы он выбрался — опять же не без Николая — но проверять, способен он на это или нет, не хотелось. — Какой ты ранимый, — закатывает тёмные глаза Ставрогин — видно этого всё равно не было, — Не переживай так, всё я сделаю. Но за это нужно что-то серьёзное — всё-таки теперь моё воздействие должно распространяться ещё и на других людей. — Что, например? — Отдай мне свою совесть, — после недолгого молчания заговаривает Николай, — и я тебе обещаю, что твой кружок будет в целости и сохранности. — А как я буду без совести? — задумчиво улыбается Пётр. — Да спокойно, ты как будто всю жизнь без неё живёшь, — фыркает Ставрогин, — Отдаёшь или нет? — Отдаю, отдаю, — кивает Верховенский — собственный кружок всё-таки был его неисполнимой мечтой ещё со школьной скамьи, а значит, это того стоило. Пётр зажмуривается, ощущая уже обыденную тянущуюся ниточку из макушки, в закрытые глаза привычно ударяет свет, вот только когда Верховенский приоткрывает веки, Ставрогин не исчезает, а стоит на месте, озираясь. Он смотрит на Петра, и тот видит, что глаза его из заполненных чернотой превратились в обыкновенные человеческие, притом весьма светлые. Ставрогин криво усмехается. — Что случилось? — бормочет поражённый Верховенский. Ставрогин делает пару неловких шагов по комнате и останавливается, поправляя волосы. — Я обретаю тело, вот что случилось, — Николай прикасается к своей груди и погружает в неё руку наполовину, неудовлетворённо хмыкая, — Но не полностью. — И что теперь делать? — Верховенский, не удержавшись, привстаёт на цыпочки и гладит Ставрогина по волосам. Тот отбрасывает его руку. — Не зарывайся, — чеканит он, — Теперь — ничего. Буду ходить, как обычный человек. Верховенский трёт пальцами виски и смотрит на почти неотличимого от нормальных людей Николая — разве что слегка воздух идёт рябью там, где его тело ещё полностью не обрело себя. В человеческом обличье он, пожалуй, ещё притягательнее, но всё это Пётр упорно списывает на его способность вызывать доверие к себе. — И разве это удобно для тебя? — тянет Верховенский, — После возможностей исчезать и парить? — Ты невероятно мелочен, Пётр, — усмехается Ставрогин, с опаской садясь в кресло и расслабляясь, не провалившись в него, — Это всё — ничто по сравнению с тем, что я, обретя тело, больше не буду завязан на тебе. — А это плохо? — изгибает бровь Верховенский, — Мне казалось, я тебе нравлюсь… Петра перебивает громкий смех Ставрогина, и Верховенский с опаской шикает, боясь, что кто-нибудь может услышать. — Тише, пожалуйста! — Сам виноват, — отсмеявшись, продолжает Николай, — «Нравишься», надо ж было выдумать такое! Впрочем, ладно, за свою наивность ты мне и правда симпатичен, — Верховенский слегка краснеет, опуская взгляд, и что-то бормочет под нос. — Так вот, — возвращается к теме разговора Ставрогин, — дело не в том, нравишься ты мне или не нравишься, а в том, что после полного обретения тела я буду способен питаться жизненной силой любого человека, а не только твоей. Тебя мне, может, даже жалко — ты всё тот же ребёнок, только подушку не крестишь. — Хватит, — жалобно тянет Пётр, — Это несмешно! — Как скажешь, — Ставрогин треплет его холодными пальцами за щёку, — Тем не менее, мне нужна твоя помощь. — В чём? — Сделай так, чтобы я был похож на остальных, — хмыкает Николай, привстав с кресла и обеспокоенно осматривая себя перед зеркалом, — С момента моего последнего появления в мире людей мода значительно поменялась, — развернувшись, он бросает Верховенскому свою трость. Тот ошеломлённо ловит её, разглядывая Ставрогина во все глаза. — В смысле переодеть тебя? — Можно и так сказать. — У меня ничего на твой рост нет, — Верховенский придирчиво осматривает его с головы до ног, — Так что придётся идти в магазин. — Нет проблем. Проблемы всё-таки возникли — как минимум из-за того, что на Ставрогина оглядывался почти каждый второй, а сам Николай с жадностью облизывался, проходя мимо людей. — Прекрати так делать, — смущённо дёргает его за рукав Пётр, — Все на нас смотрят. — Я бы посмотрел на тебя голодного за полным столом еды, к которому ты даже не можешь прикоснуться, — ворчит Ставрогин, надвинув цилиндр на глаза, — Давай пойдём быстрее. Идея одеть Ставрогина во что-то, кроме костюма, казалась Верховенскому поистине дикой даже не столько потому, что он уже слишком привык к его виду в костюме, а потому что ему самому вид затянутого в пиджак, рубашку и жилетку Николая изредка приходил не в самых приличных снах — списать это на бесовские искушения было довольно сложно. Тем не менее, самому Ставрогину пришлись по душе чёрная водолазка с высоким горлом и такие же чёрные брюки. — Теперь ты больше похож на нечисть, чем раньше, — резюмирует Верховенский, оглядывая его с ног до головы, — Но мне нравится. Конечно, ещё стоило сводить его в парикмахерскую, но Пётр отказался от этой затеи. — Не позволю тебе срезать такие волосы. — Как ты на них зациклен, — хмыкает Ставрогин, — Впрочем, мне всё равно. Возвращались домой они уже спокойнее — Ставрогин не выбивался своим внешним видом из общей массы народа и был этим крайне доволен. — Ты перестанешь ходить ко мне, когда станешь телесным? — спрашивает Верховенский уже в прихожей, стягивая кроссовки и бросая их куда-то в угол. — Только если ты сам того захочешь, — пожимает плечами Ставрогин, — Я тебе всё равно обязан. И за вызов, и за энергию, и за помощь. — Тогда почему я не могу звать тебя другом? Ставрогин на секунду хмурится, но затем расслабляется, прохаживаясь в коридоре. — Да зови, пожалуйста, мне-то что, — фыркает он, заправляя волосы за ухо. — Класс, мой лучший друг — чёрт, — восхищённо тянет Пётр. — Нос не задирай, друг мой любезный. Верховенский порывается неловко обнять его, но руки свободно проходят сквозь грудную клетку. — Сколько раз говорил так не делать, и ты всё равно продолжаешь, — вздыхает Ставрогин, — Шут с тобой. — Не могу удержаться. — Тоже мне, революционер. Ты хоть в «Катехизис» заглядывал? — То, что я человек обречённый, я знаю. Но моя привязанность не мешает делу. — Идиот. — Без тебя знаю. Неловкое похлопывание по плечу заставляет Верховенского улыбнуться.