Анафема

— Я хочу отомстить отцу, — Верховенский начинает с места в карьер, вернувшись домой из университета и громко хлопнув дверью. Ставрогин, потеряв способность незримо находиться рядом с Верховенским, по возможности ходил везде с ним, вызывая закономерные вопросы друзей и однокурсников Петра, так что Николай чаще оставался у него дома и совершенно изнывал от скуки из-за того, что у него не было ни возможности вернуться в свой мир, ни возможности пользоваться другими людьми этого мира. Он был бы рад жить здесь якобы нормальным человеком, устраивать склоки и ссоры, разбивать сердца и доводить до помешательства, но до всего этого было очень далеко — он был слаб и ещё недостаточно материален, чтобы это осуществить, потому приходилось соглашаться на унизительные условия Верховенского в обмен на его энергию. Пока что Пётр был его полноправным хозяином, как бы Николаю не хотелось этого признавать, и только от него зависело, высвободится Ставрогин или нет. — Иногда я начинаю мечтать, чтобы ты нарушил какое-нибудь правило, и я бы со спокойной душой отправился назад, — ворчит он, совершенно игнорируя слова Верховенского, — Чего сегодня так долго, умник? — На факультатив ходил. И ты не ответил на мою просьбу, — напоминает Пётр. — А как мне на неё ответить? Отомстить — очень расплывчивое понятие вплоть до убийства, а здесь мои полномочия всё, — ухмыляется Ставрогин, — Так что выбирай выражения, иначе я тебя покину очень и очень быстро. — Я не знаю. Но хочу, чтобы ему было так же плохо, как было в детстве мне, — рассеянно произносит Верховенский, разуваясь и входя в комнату, — Избить — это меньшее, чего он заслуживает. — Ну одно избиение погоды не сделает, — жмёт плечами Николай, — К тому же сомневаюсь, что он его переживёт, а это уже смерть. — Идиотское ограничение, — Пётр почти шипит, заламывая руки, — Ты же на самом деле всемогущий, я уверен! Просто почему-то трусишь… Верховенский не успевает договорить, как Николай прижимает его за горло к стене, заставив его захрипеть в отчаянных попытках выбраться. — Твою мать, Ставрогин… — Если ещё раз я услышу от тебя что-то про трусость, я нарушу своё правило об убийствах, и его жертвой окажешься ты, — холодно произносит Ставрогин, — Знай своё место, мешок с костями. Он ослабляет хватку, и Верховенский сползает по полу, судорожно глотая воздух и растирая руками шею, на которой — Пётр был уверен — в будущем останутся следы от пальцев. — Понял, понял… — торопливо заговаривает он, кашляя, — Мне просто было интересно… почему нет… Ставрогин присаживается рядом с ним на пол, вытянув длинные ноги и закинув их одна на другую. — При убийстве высвободится слишком много энергии за один раз, — сухо отвечает он, — Это влёгкую разорвёт моё человеческое тело, и всё придётся начинать сначала, а столько черт характера у тебя просто не наберётся. И я так и останусь получеловеком-полупризраком. Верховенский хочет было сказать, что это и значит, что Николай боится, но предусмотрительно не говорит, заметив, как тут же хмурится Ставрогин. В самом расцвете сил умирать от рук чёрта не очень-то хотелось, так что своё мнение можно было придержать при себе. Заодно и не портить с Николаем только-только устаканившиеся отношения. — Ладно, — примирительным тоном говорит Верховенский, — давай ближе к делу. У тебя есть какие-нибудь идеи? Кто-нибудь уже просил мести, и если да, то как? — Варианты с дыбой и испанским сапогом, я тебе скажу, немного устарели, — усмехается Николай, — да и могут оказаться смертельными. Расскажи мне лучше про него подробнее. — Да ничего особенного, — фыркает Пётр, — С моих пяти лет, когда мама умерла, я остался на нём, но мной он решительно не занимался. Домой мог неделями не приходить, из садика не забирать — меня отводили воспитательницы — я съедал последнюю еду в доме и сидел голодал. Когда я в школу пошёл, ещё и бить начал за оценки. К универу я вырос и сам стал замахиваться, так что перестал. Сейчас нашёл новую пассию и она его содержит, — едко заканчивает свою тираду Верховенский, — Не пойму, нахрена тебе эта информация, но раз уж просил. Ставрогин по привычке взмахивает рукой в воздухе в попытке материализовать трость, затем усиленно трёт пальцами переносицу, размышляя. — И что, кроме тебя и пассии, у него никого нет? — Да кому он нужен, скотина, — нервно смеётся Верховенский, — на старости лет-то. — А сколько ему? — Пятьдесят с чем-то. — Ну, не сказал бы, что сильный старик, — усмехается Ставрогин, — Впрочем, идея у меня есть. Оставить его одиноким на всю жизнь. Чтобы и умирал тоже в одиночестве, не имея ни сына, который стакан воды принесёт, — он хохочет, и Верховенский неуверенно улыбается, — ни пассии, которая ему жизнь устроит. Как тебе такой вариант? — По-моему, это слишком гуманно. Ну давай, — соглашается Пётр, — я не против. — Какой ты всё-таки бессовестный. — Твоими же усилиями, — фыркает Верховенский, — Сам с меня эту совесть спросил. — Мог бы не прогибаться под меня, а предложить что-то другое. — Что? — Да свою мстительность, например. Тогда бы и с отцом ничего делать не пришлось. То, как крутятся шестерёнки в голове Верховенского, кажется, даже слышно. Можно было отдавать отрицательные качества? Как он раньше до этого не додумался? Почему продолжал отдавать эмпатию, сочувствие, да ту же совесть, в конце-концов? И почему Ставрогин ничего ему про это не сказал? — А так можно было? — хрипит поражённый Верховенский, заламывая руки. — А почему ты думал, что нет? — Я не знал… Почему ты мне ничего не сказал? — голос Верховенского становится напористей, — Ты знал и молчал?! — Ну да, — Ставрогин пожимает плечами, — Было интересно следить за тем, как ты выбираешь, чего из своих немногих положительных качеств ты готов лишиться. Грудь Верховенского, по ощущениям, медленно закипает. Его обманывали всё это время, а он и не догадывался, ну конечно! — Ты думаешь только о себе! — Верховенский вскакивает, закатывая рукава, — Такой же, как мой отец! Он пытается нанести удар, но Ставрогин опережает его, отвесив хлёсткую и болезненную пощёчину. Пётр вскрикивает, держась за ударенную щёку, и тут же получает по второй. Слёзы не выходит удержать, и Верховенский позорно всхлипывает, приложив ладони к горящему от стыда и боли лицу. — А я ещё звал тебя другом! — Ты, кажется, забываешь, кто я такой, — холодно говорит Ставрогин, — Я извлекаю выгоду только для себя хотя бы по той простой причине, что я чёрт. До твоего состояния мне нет дела, пока оно не влияет на меня. Верховенский вновь сползает вниз по стене, хныча и закрывая лицо ладонями. Больше не было дела ни до отца, и до мести ему — какой в этом смысл, если сам Пётр тоже остался совершенно один, и единственный, кто был ему действительно интересен, тоже обманывал его? За свою симпатию Верховенский бичевал себя ещё ожесточённее — он же помнит, что говорил Ставрогин о привязанностях и любви. Правда, нужен ли он так Петру, если на самом деле ничего не испытывает, кроме алчности. — Заметь, я тебе не врал, — Ставрогин садится рядом на корточки, — И ни разу не сказал, что можно отдавать только положительные. Я просил у тебя их, да, но ты всё так же мог вообще отказаться и предложить свой вариант. Так что не знаю, на кого ты злишься, кроме как на себя. — На себя и злюсь, — всхлипывает Верховенский, — За то, что привязался, а ты оказался… не пойми кем… — Я тебе не человек, — напоминает он, — Хоть у меня и есть заимствованные чувства. Так что хватит реветь. Хочешь поделиться чем-то отрицательным — я жду. Вместо этого Верховенский утыкается лицом в грудь Николая и громко шмыгает, пытаясь остановить слёзы. Лоб почти проходит сквозь Ставрогина, и Верховенский шарахается, перестав плакать от испуга, что сейчас он точно на него разозлится. Ставрогин не злится, а треплет его за красную от удара щёку и встаёт, выпрямляясь в полный рост. — Не рыдай. Всё не так плохо, как могло бы быть — до некоторых это не доходило всю жизнь, а ты понял, будучи достаточно молодым. Всё впереди. Пётр утирает слёзы, снизу вверх глядя на Ставрогина, и пытается обнять его подёрнутые дымкой ноги, и опять неудачно. — Встань, — командует Ставрогин, и Верховенскому приходится послушаться, едва удерживаясь на дрожащих от истерики ногах. — Ты всё ещё хочешь быть моим другом? — с надеждой спрашивает он, просяще глядя в светлые глаза Николая. «Больше, чем другом», — мысленно добавляет он. — Ты ужасный истерик, Верховенский, — вздыхает Ставрогин, — Но оставлять тебя из-за этого не собираюсь. Пётр облегчённо расслабляется, вытирая слёзы. — Я отдам тебе эту истеричность со всеми потрохами, если ты отомстишь отцу. — Не вопрос.