***
Это как-то неприятно цепляет, когда Генри понимает одну вещь: Арми таскается за Гаем буквально хвостом. В этом, конечно, нет ничего удивительного — Арми ведь сам говорил, что когда-нибудь в будущем, когда отрастит пивной живот и поседеет, хочет занять место режиссёра и снять пару-тройку собственных фильмов, так что сейчас самое время учиться лучшему у именитых мастеров, — но даже несмотря на доводы разума, Генри кажется, что с ним поступили несколько нечестно. Впрочем, Арми не говорил, что будет проводить с ним всё свободное время — да и так получается, что часы съёмок у них разнятся, — и всё-таки отделаться от неприятного липкого чувства обмана Генри почему-то не может. Обиды не умаляет даже факт, что, оказывается, Арми в перерывах между съёмками и по вечерам учит Гая играть на гитаре, а тот взамен проводит с ним шахматные партии — которые, конечно же, Хаммер неизменно проигрывает (за некоторым исключением), и всё-таки… между ними такая поразительная атмосфера доверия и расслабленности, почти родительского понимания, что Генри немного завидует. Или не немного: Арми так стремительно утекает из-под пальцев, что невозможно понять: был ли он или не был. Генри всё чаще кажется, что не был. Чёртов Арми Хаммер просто сводит его с ума. Его так много и в то же время — так откровенно мало, что Генри не может разобраться в собственных ощущениях: когда Арми здесь, когда рядом, ему хочется сказать «помолчи немного, успокойся, сядь и сиди, не мельтеши перед глазами, просто угомонись, господи, парень» — и когда он исчезает, когда не слышен его смех или голос, когда пространство вдруг становится таким огромным, желание найти Арми взглядом, увидеть, убедиться, что с ним всё в порядке, становится едва ли выносимым. Это отвлекает. Это просто чертовски отвлекает. Генри вздыхает. Даже привычка Арми притаскиваться к нему домой каждый день и тренироваться, репетировать и просто заниматься ерундой ничего не ставит на свои места. Привести бы Хаммера в чувства подзатыльником, а потом крепко обнять так, чтобы у него затрещали кости, взять его лицо в ладони и ласково очертить пальцами скулы, ткнуться носом под подбородок и крепко вдохнуть запах… Последнее, наверное, лишнее. Да, однозначно лишнее. Но от одной мысли всё равно становится как-то душно, Генри судорожно выдыхает и прикрывает глаза. Картинка, мелькающая под веками, не заставляет желание утихнуть — наоборот, оно крепнет и обжигает, скручивается тлеющей, дымящейся спиралью где-то в грудной клетке, перебивает трахею и не позволяет дышать. Это почти наваждение. Почти зависимость. Генри просто хочет быть уверенным, что Арми в порядке, что ничего не произошло, не случилось, что этот гиперактивный ретривер никуда не вляпался. Генри просто хочет быть. И чтобы Арми тоже был — под его защитой.***
Дольше всего по времени занимают съёмки экшн-сцен. Операторы творят какую-то невероятную магию с камерами, пока техники сооружают невообразимые каркасы-сцепки, чтобы заставить автомобили танцевать по площади, а затем — планировать, как на карусели, в студии. Сцена во всех смыслах поразительна: едва ли такую красивую погоню Голливуд видел за всё время своего существования; и тем сильнее пьянит мысль, что Гай, этот невероятный режиссёр и в той же мере невероятный человек, собрал такой поразительный актёрский состав: всё ощущалось на своих местах, совпадало, как отточенные детали механизма, и пусть съёмки только начались, но не было ни минуты, когда они уставали друг от друга или были напряжены под конец дня. Удовольствие ради удовольствия и работа ради него же. Разве что-то могло быть лучше? И всё-таки что-то идёт не так уже скоро. Не то чтобы Генри замечает это сразу — когда Арми Хаммер включает режим «советской красной угрозы», отвлекаться просто опасно для жизни, — но всё-таки замечает. И в этом, конечно же, тоже виноват Арми. Разве кто-то ещё мог вывихнуть коленный сустав прямо во время съёмок? Возможно, случись это с кем-то другим, Генри проявил бы дружеское сочувствие и спокойно дождался, когда съёмки войдут в привычный режим; но всё дело в том, что это не кто-то, и ещё хуже то, что Генри действительно не смог сидеть на месте ровно и не рваться, чтобы узнать, всё ли в порядке. Ладно, ложь. Он держал себя в руках. Всё это время — держал, настолько крепко, насколько мог, даже когда бессилие и злость за собственную безучастность начали жрать изнутри, ведь всё, что мог сделать Генри, — наблюдать, как Арми старается не опираться на больную ногу, чтобы ещё сильнее не травмировать, как он морщится и шипит от боли, думая, что этого никто не видит, как порывисто накрывает ладонью и растирает колено, надеясь, что это как-то поможет. Генри видит, как Арми сжимает губы от боли, как заламывает брови перед очередной шуткой, чтобы отвести подозрения, как переносит собственный вес, как обессиленно прислоняется плечом к стене, чтобы снизить нагрузку, или вытягивает больную ногу, когда они с Гаем снова зависают в трейлере побренчать на гитарах… — Это всего лишь растяжение! — как-то нервно смеётся Арми, когда через пару дней они снова зависают дома у Генри, и тот всё-таки укладывает его на диван и забрасывает больную ногу на свои колени, чтобы наконец надеть купленный фиксатор. — Хватит дёргаться, — почти устало вздыхает Генри, скрывая за ворчливостью беспокойство за этого двухметрового болвана, и давит раскрытой ладонью на живот Арми, чтобы заставить лежать спокойно, но пальцы съезжают под скомкавшуюся футболку, оглаживают пресс — и Генри почти одёргивает руку, когда Хаммер уже не смеётся — всхлипывает. Генри недоумённо хлопает глазами. Этот большой ребёнок, что… — Ты щекотки боишься? В ответ Хаммер всё-таки лягает его в бок здоровой ногой. Но наколенный фиксатор надеть позволяет.***
Паника пульсирует в горле и становится горше хлорированной воды: Генри, словно озябнув, кутается в наброшенные на плечи полотенца и не может отвести взгляда от поверхности бассейна. Арми всё ещё там, под водой. Конечно, в окружении помощников, аквалангистов и дублёра, с кислородной маской и с ждущим на «берегу» медиком в случае чего — и всё же это не отменяет того, что сердце Генри заполошно колотится в горле и не позволяет дышать. Он не справился. Он не смог его вытащить. Какого чёрта он не смог это сделать? — Арми, ты слишком вписался в роль? — насмешливо звучит голос Гая в динамике, но не успевает Генри повернуться в его сторону, как тон тут же меняется: — У тебя всё в порядке? Помощники по рации отвечают, что всё в порядке, просто небольшие форс-мажорные обстоятельства. Что за обстоятельства, они сказать не успевают, потому что через несколько секунд над водой показывается знакомая макушка — и Генри делает спасительный сиплый вздох: с Арми действительно всё в полном порядке. Зря только переживал. Ещё и улыбается, балда, так, словно ничего не произошло — не он двадцать минут находился под водой, пока пытались сделать первые дубли. Генри стыдно и досадно. И ещё — чертовски обидно за собственную немощность: в конце концов, Арми ведь не такой тяжёлый, и сцена достаточно лёгкая, и… — Чувак, это что было? — У Хаммера такая улыбка, что, кажется, даже если бы Генри оставил его специально под водой, тот был бы не в обиде. Такая вот наивность. Или жертвенность. И Генри не знает, что сводит с ума больше. — Ты оказался немного тяжелее, чем я рассчитывал, — пытается отшутиться Генри: главное, чтобы голос не подвёл. — Я не смог тебя вытащить. — О, так ты меня пытался вытащить? — словно перейдя к откровенному издевательству, смеётся Арми, и Генри недоуменно вскидывает брови: ну конечно же он пытался его вытащить, кого же ещё? — А то я подумал, что ты решил заодно и шлакоблок достать. Генри ощущает, как дрожат собственные губы: он пытался сделать что?.. — Они так хорошо его зацепили, что я не смог его сбросить в нужный момент, извини. — И, боже, в его взгляде, в его сомкнутых губах, даже в его позе столько искреннего сожаления, что Генри отводит взгляд, нервно встрёпывает влажные волосы — а когда снова смотрит на Арми, сердце в рёбрах отбивает азбукой Морзе шифровку всех чувств и переживаний, которые он испытывает из-за этого несносного, невероятного, необходимого, такого чертовски нужного… Генри судорожно вздыхает, когда Арми наклоняется к нему ближе, кладёт руку на плечо и, понизив голос, произносит: — Я не хрустальный, Генри. Всё в порядке. Не нужно переживать. Выжмем сегодня из этой сцены всё возможное, а потом пойдём выпить. Согласен? Я угощаю. Генри порывисто кивает, украдкой касается пальцами ладони Арми и позволяет ему отстраниться. Да. Да, всё верно. Арми со всем может справиться и сам. Он не хрупкий, не стеклянный, он не сломается и не разобьётся. Он сам по себе. У него есть те, кто его защитит. И всё же… Укутать в свои объятия, закрывая собой от всего мира, стать для него оплотом спокойствия, цитаделью, константой — чем-то неизменным и постоянным, быть в его жизни, иметь право на него, на его улыбку, его взгляды, его прикосновения — на всего Арми Хаммера. Иметь право дарить ему всю свою заботу — и всё то, что он только может попросить. Целиком и полностью. Генри проводит ладонью по лицу и тяжело вздыхает. Когда-нибудь он воплотит все свои импульсивные порывы в реальность, но пока у него есть более насущная проблема — вытащить наконец Арми Хаммера из воды.