Да ну его

В ультра-стильную, обставленную по последнему слову техники квартиру, располагавшуюся в Мейфэре, втиснулось очередное (недоброе) утро. Громоподобно, словно карающий глас Господень, зажужжал один из рабочих мобильников. Кроули проснулся и сразу же слишком чётко для человека, что только-только вернулся в мир после рандеву с Морфеем, осознал: ему пиздец. Тело со злобой припомнило нерадивому хозяину всё, чему он накануне позволил случиться: и выпивку, и драку, и… чёрт знает, что ещё. Может быть, он вчера забавы ради прыгал без страховки как минимум с двух Тауэрских башен, а на десерт померился силами с бетономешалкой?.. Мобильный продолжал настаивать на том, что извергу (или извергессе? извергине?.. блять, нет, не тот момент для подобных размышлений) на том конце невидимого провода необходимо ответить. Кроули, неуклюже растёкшийся по дивану в трусах, одном носке и — почему-то — в сорочке, противился этому всем своим похмельным существом, но единственная уважительная причина, по которой разрешалось пропускать рабочие звонки, — тебя грохнули. Хотя как раз-таки сейчас «пациент» был скорее мёртв, чем жив. С закрытыми глазами Кроули не с первого раза дотянулся до телефона и нажал на кнопку. — Я так понимаю, тебя, Шнурок, в ближайшие часы не ждать? Дагон (а именно она называла Кроули-Змея исключительно Ужом или — в минуты необыкновенно хорошего настроения — Шнурком) звучала чуть терпимее скрипа гвоздя по стеклу. Кроули прямо видел глумливую улыбочку пираньи, только что вкусно отобедавшей неудачливым исследователем, и ядовитый взгляд больших, слегка голубых глаз навыкате. — Нгхк… Нвсм… Авщт… — Ясно, — «правую руку» Вельзевул нисколько не удивил крайне содержательный ответ, выдавленный в трубку. — Мне уже рассказали, как ты вчера оторвался. Не слишком ли ты стар для подобного дерьма? Кроули хватило лишь на стон раненого лося. Перевод: «Дагон, иди пустыню пылесось, мне вот вообще не до ебучих бесед». — Ждём тебя в офисе часам к десяти, учти. Новое дело намечается, опять кое-что крупное, и ты будешь здесь нужен. Кроули буркнул что-то в ответ и отключился. Экран сотового показывал 13:40. Ещё есть время привести себя в порядок (точнее, прийти в состояние зомби, которого подняли хотя бы через пару дней после смерти, а не через год). Итак, попытка сесть. Выразительное «С-с-с-с-с-сука» ознаменовало успех столь рискованного шага. Сказать, что болел каждый квадратный сантиметр бренной плоти — ничего не сказать. Кроули устроил локти на коленях и осторожно взялся за раскалывающуюся голову обеими руками. Тошнило, как последнюю тварь. Уж не очередной ли сотряс у него часом?.. Кроули посидел так пару минут. Шипя и матерясь (перебрал все известные ему ругательства; припомнил даже те, что услышал в четыре от какого-то огроменного шумного ирландца, на тот момент нового собутыльника отца), всё же отстал от дивана и потащился в сторону ванной. Зеркало без восторга показало все 185 сантиметров худого великолепия с засаленной шевелюрой, по которому шутя проехался асфальтоукладчик. Левый глаз припух; кожа вокруг него окрасилась в оттенки спелой сливы. Разбитая губа также потемнела, а пластырь, приклеенный к ней ещё вчера, благополучно присох, судя по ощущениям. То, насколько костяшки были сбиты, недвусмысленно намекало: асфальтоукладчик живым не ушёл. Кроули снял грязную рубашку. По телу расплывались синяки разного размера. Пластырь на ноющем колене тоже прирос к повреждённой коже. М-да. Хоть сейчас на обложку специального выпуска «HoboNews», посвящённого секс-символам Хакни. Избавившись от остатков одежды, Кроули обречённо полез в ванну. Полный страданий акт омовения закончился быстро, насколько это возможно: самое главное, все намертво приклеившиеся пластыри были ликвидированы. Кроули сидел на кухне в чёрном домашнем халате и задумчиво заливал горячим кофе таблетку обезбола в желудке. Воспоминания, пошатываясь, выстраивались в голове в неровную шеренгу, как вконец обленившаяся солдатня. Вчерашний вечер, плавно перетёкший в ночь, был… странным. И чересчур насыщенным. …Им «повезло» напороться на Хастура в изрядном подпитии, когда они собирались зайти в клуб и обратиться к кому-то из администрации: сейчас не помешала бы аптечка. Общеизвестный факт: хуже Хастура только нажравшийся Хастур. Отбились от него кое-как («Я, бля, не понял, вы чё, ебанулись и друг друга отпиздили?!.. Это вас отпиздили?! Кто отпиздил?! Этим уёбкам нужно ебальники начистить!.. А, уже? Надо добавить!!!»). Отбиваться пришлось и от нескольких людей, впечатлённых тем, насколько эпично «лютый шотландец» измордовал того верзилу: кто-то одобрительно хлопал по плечу, кто-то пытался пожать руку. Кроули язвительно пообещал расписаться у каждого желающего на груди независимо от пола, но позже. Они сидели в какой-то плохо освещённой комнатушке для персонала после того, как отмылись от крови. Азирафаэль прикладывал к скуле небольшой пластиковый пакет (льдом поделились сердобольные бармены). Такой же пакет лежал на столе, но Кроули пока к нему не притрагивался. Да и больше смысла имело бы полностью залезть в ванну со льдом, а не отмораживать только травмированный глаз. Охранник принёс бутылку виски по просьбе и забыл про стаканы. Паренёк новенький, не совсем введённый в курс дела, видимо: не очень понимал, кто эти отмудоханные двое и почему к ним такое особое отношение. Кроули чуть скривился, когда глянул на этикетку бутылки (White Horse), но возмущаться не стал. Всяко лучше, чем white pony. Сидя на подлокотнике пожилого псевдокожаного дивана, Кроули прижимал к губе кусок марли, пропитанной обеззараживающим средством, в другой руке держал кое-что для внутренней дезинфекции (вскрытую бутылку). Время от времени пил (Азирафаэль от «воды жизни» отказался) и едва слышно шипел от боли: губу щипало. Вывалянный в грязи чёрный пиджак устроился на диванной спинке. Азирафаэль о чём-то говорил. Он пребывал в необъяснимо приподнятом настроении, будто стычка в подворотне — всего лишь маленькое увлекательное приключение — приятно его взбодрила. Серо-голубое море красиво, так красиво переливалось в свете флуоресцентных ламп, вспыхивая серебристыми отблесками — летучими рыбками, выскакивающими из воды. Кроули старался не смотреть на Азирафаэля так по-змеиному, как обычно это делал: запасных тёмных очков он ведь из дома не прихватил. Отводить взгляд (и моргать) приходилось титаническим усилием воли. Кроули вслушивался в сам струящийся голос, не в слова. Время от времени кивал, поддерживая видимость диалога, отвечал скупо. На самом деле, боялся лишний раз открыть рот: была велика вероятность, что язык выдаст гадость (гибкий длинный ублюдок всегда наготове устроить подлянку). Тем не менее, Кроули находился рядом с Азирафаэлем вот уже, наверное, минут сорок и до сих пор не оскорбил его как-нибудь. Наверное, стоило благодарить старый добрый скотч: он всегда «смягчал», сглаживал метафорические острые углы Кроули, во все стороны угрожающе торчавшие иглами дикобраза. А вот чему надо быть благодарным за то, что Азирафаэль сейчас вёл себя так, как будто это не Кроули на протяжении месяца грубил ему в особо крупных размерах и в принципе всячески выражал свою неприязнь к «необъятнозадому ангелку»?.. Вообще вся ситуация… Кроули ощущал себя, как недопустимо любопытный кит, вынырнувший на поверхность, которого привлекла волшебная песня необычного двуногого. Океан волновался, гнал зверя ко дну: «Человек — знамение гибели!». Но там, в глубине, другой охотник — тоска. Глядя на мокрый китовый бок, легкомысленно подставленный солнцу, белокурый певец с ямочками на щеках лучезарно улыбался с палубы судна, дружелюбно тянулся ладонью к шершавой коже… а за его спиной прятался хищный гарпун. Может, Кроули не помнит, как съел марку ещё вчера, и происходящее — долгий трип? Или ему это просто снится?.. Глоток скотча, и губа возмущённо взорвалась микроприступом боли. Нет, не сон. — Возможно, стоит обратиться к врачу? Кроули встрепенулся и, не мигая, уставился на Азирафаэля. — Я имею в виду Вашу губу. Травма может быть серьёзнее, чем кажется. — Да брось, хуйня, — Кроули отмахнулся рукой, в которой держал бутылку: под укоризненным взглядом Азирафаэля виски почти хлынуло наружу. Хотелось добавить: «По сравнению с пойманной в двадцать четыре маслиной и ножевым в семнадцать, не говоря уже про вывихнутое плечо и неоднократно сломанные рёбра, ЭТО — комариный укус», но Кроули сдержался: прозвучало бы до ужаса… хвастливо ребячье. Будто он — Том Сойер, а Азирафаэль — розовощёкая Бекки Тэтчер. — В таком случае, с Вашей раной мы постараемся расправиться самостоятельно, — Азирафаэль поднялся с дивана, оставив там лежать свой импровизированный ледяной компресс. Подошёл к столу, где зияла пасть раскрытой аптечки, воняющая больницей, и обработал руки антисептиком. «Мы»?.. Слегка сбитый с толку, Кроули поставил бутылку на пол и отнял марлю от лица: кровь почти не шла. Хороший знак. Впрочем, на Кроули всё заживало, как на собаке («Это потому, что ты рыжая сутулая псина», — с видом учёного каждый раз заявлял Хастур). — Позволите? Кроули оторвался от созерцания марли и поднял недоумевающий взгляд. Азирафаэль с парочкой пластырей стоял рядом. На лице — благожелательное выражение, и в глазах — что-то слишком похожее на… обычное сочувствие? Где-то Кроули уже это видел: давно, в детском доме, куда попал в шесть. Та пухленькая невысокая воспитательница — миссис О’Доннел, от искренней доброты которой хотелось реветь ещё больше, чем от разбитого носа или оцарапанного локтя. Позже, когда Кроули чуть подрос, её обеспокоенное кудахтанье порождало желание удрать как можно скорее, перед этим звонко послав её куда-нибудь подальше. Кроули смутился, мягко говоря. На деле же талантливо отыграл роль рыбы, что вышла на променад по берегу (раскрыл рот, закрыл рот, не издав ни звука), опустил глаза, скорчил совершенно не читаемую рожу, начал выделывать какие-то несуразные жесты руками, по ходу дела не заметив, что кровавая марля упала за диван… В общем, как умел, силился невербально выдать: «Да ладно, не надо, ты чё, ни к чему это, зачем оно всё, ну, я ж не семилетка». — Мистер Кроули, — Азирафаэль был мягок, но настойчив, — это меня нисколько не затруднит. К тому же, это самое малое, что я могу сейчас для Вас сделать в качестве благодарности за Вашу помощь. Мысль, что Азирафаэль коснётся его, жарко зарядила под дых не хуже того недоделанного фашиста. В последний раз Кроули так нервничал, пожалуй, в шестнадцать, когда его чуть не приняли со слишком большой для худосочного подростка партией наркоты. Азирафаэль, очевидно, терпеливо ждал ответа словами через рот. Кроули замер, шмыгнул носом и сдался (конечно, блять, сдался). — Валяй, раз настаиваешь, — хриплый голос не особо хотел слушаться, но, к счастью, предложение было недостаточно длинным, чтобы прорвалась вредительская дрожь. Кроули сосредоточенно смотрел в сторону. Азирафаэль приблизился. Ненавязчивый аромат одеколона. Кроули и раньше его «слышал», когда они сталкивались в офисе, но сейчас Азирафаэль был настолько близко, что можно различить запах его кожи, примешивающийся к парфюму. Держи себя в ёбаных руках. — Будьте добры, поднимите голову немного, — показалось, или это нотки веселья?.. Пришлось повиноваться. Главное, закрыть глаза. Кроули физически не смог бы заглядывать в серо-голубую бездну на таком расстоянии. Главное, мертвецки крепко сцепить руки в замок, чтобы не поддаться дикому порыву схватить Азирафаэля за лацканы запачканного кровью пиджака, рывком притянуть его к себе, прихватить зубами белую кожу шеи, не сдержаться, полноценно укусить… Главное, не слушать чертей в голове, которые, хихикая, нашёптывали: «Если бы он знал, что ты представляешь, когда яростно надрачиваешь в ванной; если бы он знал, какая ты мразь, он бы даже здороваться с тобой перестал, ни за что в жизни не остался бы с тобой в одной комнате, он бы…». Всё заняло секунды. Касания тёплых пальцев, настолько деликатные, будто лицо задели крылом — лишь скользнули кончиками белых (наверняка белых) перьев. Кроули предательски дёрнулся и нахмурился: замаскировал это под реакцию на боль, когда на ранку лёг пластырь. — Готово! Вы держались мужественно, мистер Кроули, что похвально. Кроули открыл глаза (Азирафаэль почтительно отошёл на шаг, добродушно улыбаясь) и неосознанно потянулся к пластырю на губе. Кожа словно продолжала хранить чужие прикосновения. — Однако, Вашему колену также стоит уделить внима… — НЕТ! — Кроули заорал так, как орут непутёвые йоги-новички, в первый раз ступившие голыми ступнями на угли. Возникшей перед мысленным взором красочной картинки «Азирафаэль опустился перед ним на колени и невинно смотрит на него снизу вверх» оказалось достаточно. Кроули смущённо кашлянул. — В смысле, я… Я сам сделаю. Ты… Не надо. Давай эту херню сюда. Азирафаэль, слегка вздрогнувший от такой бурной реакции, невозмутимо протянул Кроули второй пластырь. По серо-голубому морю едва заметно пробежалась насмешливая тень. Кроули присобачил пластырь на ободранную кожу с размаху, словно себе в наказание за недостойные мысли о своём собеседнике, и поспешил глотнуть ещё виски. Видно ли сейчас на измордованной смуглой физиономии нелепый румянец, оставалось только гадать. Следующее воспоминание: Азирафаэль в какой-то момент засуетился, сообщил, что ему давно пора, мол, завтра его с отчётом ждёт Гэбриэль. Кроули, который прикончил половину «Белой Конины» и почувствовал себя несказанно легче, вызвался проводить Азирафаэля если не до дома (речь шла о Сохо, кажется), то хотя бы до такси. Стоя на улице у клуба, они курили и разговаривали (чей-то язык всё же развязался), пока ждали вызванную машину. Кроули страшно жалел, что не помнил, о чём именно говорил с Азирафаэлем, а наговорить он, пьянь дурная, мог много чего. Но, если верить этим мутным кадрам в сознании, не похоже на то, что Азирафаэлю было с ним неприятно общаться. Кроули нёс какую-то чепуху, заставляя своего очаровательного слушателя улыбаться и даже тихо смеяться. Серо-голубое летнее море игриво плескалось в глазах напротив, что вызывало бесстыжую подростковую эйфорию. Её омрачал лишь гигантский билборд «Попроси прощения», который вращался в голове. Даже скотч, разгулявшийся в крови, не помог Кроули произнести эту давай-же-скажи-блять-ничего-сложного фразу. Подъехала машина — Ауди белого цвета. Кроули любезно (джентльмен херов) открыл дверь Азирафаэлю: он с благосклонной улыбкой кивнул, сел на заднее сиденье… И Кроули застыл, вцепившись в ручку двери, не в силах захлопнуть её и дать водиле — сумрачному арабу с аккуратной бородой — увезти Азирафаэля прочь в его чёртов Сохо. Над Кроули нависло призрачное угнетающее ощущение, что завтра всё будет уже по-другому («Конечно, будет, ты же протрезвеешь, дурачьё великовозрастное»), и вообще-таки выяснится, что сей недолгий, но совершенно удивительный промежуток времени, проведённый с Азирафаэлем, не более чем наркотические грёзы — опиумный сон унылого старины Эдгара По, горюющего по своей безвременно скончавшейся юной жене. На поверхности серо-голубых вод покачивался закономерный вопрос. В глубине виднелось что-то не совсем различимое. В груди шипящим комом шевелились чувства, переплетённые хвостами. Как же тяжело ощущать себя настолько беззащитным. Побеждённым. Кроули всеми остатками души ненавидел проигрывать, но серо-голубое море глотало всё, в том числе горечь поражения, и всматриваться бы в эти чистейшие воды вечность. — Э, господин уважаемый, мы ехай или только стой? — первым не выдержал водила. Кроули вздрогнул и слегка расслабил пальцы, пытавшиеся раскрошить пластик дверной ручки. — Азирафаэль, я… — Еблозавр ты ползучий, вот ты кто! Хастур, внезапно заоравший в ухо, всей своей «синей» тушей навалился на Кроули (тот чуть не пропахал носом асфальт): обхватил его одной рукой, в другой сжимая пиво. — А ты куда ваще собрался, белобрысый?! Спать пора, горшок звенит, что ль, или ёбырь ругается, домой загоняет?! Давай обратно, там ещё винище твоё принесли, чё ты как этот самый! Кроули, пытаясь удержать равновесие и при этом отцепить от себя Хастура, гаркнул: «Азирафаэль, беги, я его задержу!», со стуком закрыл дверь автомобиля (послышалась ругань на арабском) и хлопнул рукой по крыше, точно лошадь по крупу ладонью шлёпнул. Уязвлённая Ауди газанула. Кроули наконец-то удалось полноценно оттолкнуть наебенившегося «сослуживца». Бросив вслед снежному железному коню (кобылице?) полный скрытого сожаления взгляд, он закурил. — Не, ну куда уехал-то?!.. Точно к ёбырю. Ох уж эти пидоры, — обиженно прогундосил Хастур и приложился к бутылке. Кроули с его обидой был отчасти солидарен. Мысль про наличие у Азирафаэля «ёбыря» почти заставила перекусить сигарету пополам. — Дай сижку, рыжий. — По ебалу тебе дать надо, жаба престарелая, а не сижку, — Кроули злобно зыркнул на Хастура. Он дьявольски злился на этого седого дебила, но вместе с тем втайне от себя радовался, что тот прервал его несуразную попытку объясниться. — Кто бы мне говорил сейчас про битые ёбла, — Хастур фыркнул и отсалютовал Кроули бутылкой. Высосав остатки пива, беззаботно запустил её куда-то на другую сторону улицы. Ушераздирающий звон битого стекла, отборный мат и гневные кошачьи вопли. Хастур удовлетворённо оскалил жёлтые зубы. — Бухать идёшь, доходяга? Смерив коллегу тяжёлым взглядом, Кроули затянулся, выпустил дым через тонкие ноздри, точно взбешённая огнедышащая виверна, и бросил окурок на землю. …Дальше перед глазами замелькал калейдоскоп, сложенный из смазанных осколков: опять клуб, алкоголь, развесёлая толпа, Хастур и Лигур, шутки ради танцующие вполне чувственный медляк (почему из памяти не стёрлось это?..), и сам в сраку пьяный Кроули, успевший позажигать на танцполе под какую-то недурно заремиксованную русскую народную песню. То, как он добирался до Мейфэра и во сколько оказался дома, надёжно укрывала тёмная пелена. Двух рук явно не хватало, чтобы сделать фэйспалм нужной «интенсивности». Кроули с тихим «тук» опустил лоб на поверхность стола, прямо рядом с кружкой остывшего кофе. Он уже слышал всё то количество подколов, что ждало его на работе. Головная боль, слегка было притупившаяся, довольно разгоралась с новой силой. «Kalinka», блять. «Malinka» нахуй. Одно радовало: Азирафаэль уехал вовремя.