Mutus Liber

      Нориаки сразу понял, что это сон, потому что он его уже видел. Знакомая чёрная грязь сковывала его тело, доходя до самой груди, руки крепко прижаты к бокам, под ногами не чувствовалось никакой опоры. От того, что его сдавливало со всех сторон, с каждой минутой становилось всё труднее дышать. Силы оставляли его, словно вода, вытекающая из лопнувшего кувшина, и если сначала он ещё мог попытаться выдернуть руки из трясины, то теперь не получалось двинуть даже пальцами. Было холодно настолько, что зубы стучали друг об друга, а грязь к тому же была ещё и омерзительно липкой, заползая под одежду, пока его засасывало всё глубже. На чёрной поверхности напротив него с чавкающим звуком лопнул пузырь. Нориаки погружался глубже, и грязь уже доходила до его шеи, оставалось немного до того момента, как она зальется в рот и ноздри и он не сможет дышать. В тщетной попытке хоть как-то отсрочить неизбежное Нориаки запрокинул голову. Ибис смотрел прямо на него, наклонив голову на бок так, как это часто делают птицы. Хотелось закричать, но грязь уже дошла до рта. До ушей донёсся шум крыльев, и Нориаки посмотрел в сторону: в трёх метрах от него из грязи торчало маленькое сухое деревце, всё перекрученное и склонённое низко к земле. На одну из голых веток уселся крупный ворон. Он переступил с лапы на лапу, почистил перья клювом. Последнее, что он увидел и услышал, было то, как ворон отвлекся от методичного перебирания клювом перьев на собственном крыле. «Иерофант!», − каркнул он. Грязь хлюпнула, Нориаки судорожно вздохнул в последний раз, и чернота сомкнулась над его макушкой.       Внутри не было ничего. Он медленно опускался вниз, закрыв глаза, чтобы грязь не попала и в них. Тяжесть вокруг тела исчезла, и теперь он словно погружался на дно глубокого озера. Он потерял счёт времени и не осознавал, сколько провёл в этом состоянии, но в один миг почувствовал, что его ноги мягко толкнулись во что-то твёрдое. Земля, понял он, твёрдая земли, и распахнул глаза. Вокруг не было грязи, а на небе не висел устрашающей тенью огромный ибис.       — Чего ты хочешь, Иерофант? — голос, произнесший это, был не громкий и не тихий, не хриплый и не звонкий.       Нориаки огляделся, но было темно, и он не мог разглядеть даже своих рук.       — Кто ты? — спросил он, не ощущая страха или тревоги. — Я не вижу тебя. Я умер?       — Пока ещё нет, — ответил голос, и то тут, то там вспыхнули с десяток маленьких светящихся сфер.       Они рассеяли тьму, и Нориаки понял, что он находится посреди пустыни. Вокруг, насколько хватало зрения, простирался песок, бесконечные наносы, испещрённые извилистыми линиями.       Перед ним стоял кто-то, кого нельзя было с полной уверенностью назвать человеком. У этого существа было человеческое лицо, смуглое, с тонкими чертами, которое с одинаковой вероятностью могло бы принадлежать и мужчине, и женщине. Торс его был скрыт плотным коротким плащом из белых перьев, из-под которого торчали серые длинные птичьи лапы, согнутые в коленях. Существо переступало на них по песку, раскачиваясь из стороны в сторону, волосы на его голове скрывала поднятая маска с изогнутым тонким клювом, похожим на серп.       — Чего ты хочешь? — повторил человек-птица. — Зачем ты взывал ко мне?       — Я ничего не хочу, — ответил Нориаки. — Я к тебе не взывал.       Человек-птица покачал головой, в его тёмных миндалевидных глазах, очерченных длинными ресницами, не было ничего, кроме спокойствия и усталости.       — Все люди чего-то хотят, разве можешь ты быть исключением? Ты искал встречи и был одарен этой милостью. Если тебе есть, о чём просить, то проси. Я дам тебе то, что ты пожелаешь. Желаешь ли ты вечной жизни? Богатства? Чужой благосклонности и любви? Желаешь ли ты сил, которых нет ни у кого? Я дам тебе то, что ты хочешь, и мы разойдёмся.       — Нет уж, — Нориаки рассмеялся неожиданно даже для себя. — Я уже заключил один неудачный контракт и новых не хочу. Просто уходи. Мне ничего от тебя не нужно.       Человек-птица перестал раскачиваться и удивленно посмотрел на него, кажется, забыв, что нужно моргать.       — Это невозможно. Я не могу уйти, пока не исполню то, зачем был призван. Если ты ничего не хочешь, то мы останемся здесь ровно столько, сколько нужно, чтобы ты озвучил своё желание.       — Хорошо, — Нориаки уселся прямо на песок, ожидая, что он будет раскалённым, но песок не был ни холодным, ни горячим. — Тогда расскажи мне историю.       — Какую историю ты хочешь услышать?       — Расскажи мне историю о том, как я здесь оказался.       — Как пожалеешь, Иерофант, — прошелестел человек-птица, и через мгновение пустыня исчезла вместе с ним и светящимися сферами, зависшими в воздухе, мир вокруг наполнился светом и шумом.       Вокруг был обычный Каир в солнечный день. По широкой дороге сновали машины, на тротуарах бродили местные, в стороне возвышались стены мечети, к которой стекались потоки туристов. Нориаки сразу узнал это место и этот жаркий день. Он не стал задумываться о том, как и почему оказался здесь, а сорвался с места и побежал, не чувствуя под собой ног.       Он несся через толпу людей, которые его словно не замечали, отчаянно пытаясь успеть, но он успел только подбежать к краю проезжей части, когда увидел то, чего не замечал раньше. Он увидел на крыше здания высокую фигуру в жёлтой одежде. Не узнать Дио было невозможно. Даже расстояние не делало его менее заметным: широкий разворот плеч, раскинутые в стороны руки, запрокинутая голова. Выражения лица нельзя было разглядеть, но Нориаки не сомневался, что он смеялся. Он перевёл взгляд туда, куда смотрел Дио, и понял, что человека, стоявшего на крыше здания напротив, он тоже знает. Это был Джотаро, даже в такую жару, как обычно, кутающийся в свой чёрный плащ и прячущий лицо в его высокий воротник. Рассыпанные по вороту чёрные перья в ярком свете солнца переливались, напоминая нефтяные пятна на водной глади.       Тревога свернулась у Нориаки в животе морским узлом, лоб покрылся испариной. Он почувствовал, что сейчас случится что-то плохое, и не ошибся. Дио в гневе оторвал перила от металлической лестницы, ведущей на крышу, и кинул в Джотаро. Сверкающий на солнце металл перелетел через улицу, и Джотаро легко отразил удар тыльной стороной руки. Ему это не причинило никакого вреда, но острый кусок металла отлетел и вместо того, чтобы просто упасть вниз, вонзился в крышу проезжающего мимо такси. Нелепая случайность, но завизжали тормоза, машину закрутило, и она врезалась в фонарный столб на углу с жутким скрежетом и звоном осыпавшегося лобового стекла. Люди тут же бросились к месту аварии, пытаясь помочь пострадавшим, но Нориаки знал, что смертельных травм нет ни у водителя, ни у пассажиров. Он знал это, потому он был внутри. Он увидел, как крепкий мужчина, владелец лавки с одеждой напротив, вытягивает за руку женщину с заднего сидения, и узнал белое платье своей матери, а потом увидел отца, самостоятельно выбравшегося с другой стороны. Джотаро тоже был там, слился с толпой людей, помогая открыть дверь. Нориаки отвернулся. Ему не хотелось видеть, как его, потерявшего сознание, вытаскивают, с трудом отжав заклинившую дверь, и как кровь струится по его лицу из порезов, оставленных стеклом.       Он снова взглянул на крышу здания. Дио больше не смеялся, застыв на краю крыши и цепко вглядываясь в происходящее внизу. Голова внезапно закружилась, мир опрокинулся, словно чашка со стола, и Нориаки зажмурил глаза, а когда открыл их, то оказался в больничной палате.       У человека, лежащего на кровати, была бледная кожа, из которой ушла вся краска, и на фоне её и блеклой больничной пижамы рыжие волосы казались неуместно ярким пятном, словно засахаренная вишня на верхушке снежно-белого сливочного торта. Нориаки медленно приблизился к самому себе и понял, что он, похоже, спал. Точно это определить было нельзя, потому что его голова была перемотана плотным бинтом, скрывавшим глаза. Осколки стекла повредили его веки, и Нориаки знал, что когда он проснется, то не увидит ничего, кроме сплошной черноты. В тёмном углу скрипнуло кожаное кресло, и он, вздрогнув, перевёл взгляд на источник звука. Тень в углу скрывала лицо Дио. Он сидел, закинув ногу на ногу, лениво перекатывая между пальцев правой руки неизвестно откуда взявшийся нож. Нориаки подошёл ближе, встал прямо напротив, но Дио смотрел сквозь него и не замечал. Тогда, когда случилась авария, и позже, в палате, он не знал, что Дио был там. Его силы позволяли ему легко скрываться от ненужного внимания, но теперь благодаря дару человека-птицы он явственно видел себя на больничной койке и Дио напротив.       Дверь отворилась с тихим щелчком, и в палату вошёл лысеющий мужчина в белом халате и его родители. Мама сжимала в руке платок и шла за врачом мелкими шажками, а отец придерживал её за плечо. Глаза у обоих были опухшие от слёз.       — Не волнуйтесь слишком сильно, — врач остановился у постели и перевернул несколько страниц на красном планшете, который держал в руках. — Повреждения несерьезные, в основном на коже век. Видеть будет, в худшем случае, может, не так хорошо, как раньше.       Английский у врача был неплохой, но с сильным акцентом. Родители его поняли, и мама интенсивно закивала.       — Когда он проснётся? — отец сжал плечо матери и улыбнулся, услышав обнадеживающий прогноз.       — Не раньше утра, а может, и к обеду. Его сейчас лучше не тревожить, мы сделали всё, что могли, а дальше его молодой организм должен справиться сам, — врач взял в руку бледное запястье и прислушался к пульсу, а затем удовлетворенно кивнул сам себе. — Когда он проснется, мы ещё не снимем повязку, поэтому лучше вам быть рядом, чтобы его успокоить и всё объяснить. Но эту ночь он точно проспит крепко, так что идите и отдохните хорошенько. Не тратьте силы на напрасное бдение у постели больного. Вам они ещё понадобятся.       Родители рассыпались в благодарностях, врач заулыбался им в ответ, и они покинули палату. Дио всё это время молча просидел в углу. Дверь за врачом и родителями закрылась с тихим хлопком, палата погрузилась в тишину, и Дио, хмыкнув, встал с кресла, покинув угол, в котором сгущался сумрак, и вышел на свет единственного торшера, тускло горевшего у кровати. Он подошёл прямо к койке, поигрывая ножом в руках. Нориаки разглядел неровное розоватое лезвие из кремния и деревянную рукоятку, обмотанную узким кожаным ремешком. Дио опустился на корточки и принялся пристально вглядываться в лицо Нориаки. Свободной рукой он провел вдоль его линии челюсти, пальцы скользнули под подбородок и коснулись адамова яблока, скрытого тонкой кожей шеи, а затем рука скользнула к затылку. Через мгновение повязка на глазах ослабла, и Дио принялся медленно её разматывать. Когда последний слой бинта соскользнул, обнажились закрытые глаза, поверх которых пролегли два алых следа пореза с мелкими швами хирургической нити сверху. Веки дрогнули, но лежавший на кровати Нориаки не проснулся. Дио скользнул рукой ниже, коснувшись груди поверх мягкой пижамы прямо напротив сердца. Нориаки представил, как несколько гулких мерных ударов отдалось под ладонью, и на лице Дио появилась широкая пугающая улыбка. Он словно почувствовал что-то, и через мгновение Нориаки вздрогнул, когда увидел, как свет от торшера блеснул на узком острие ножа в резко занесённой руке. Он не успел отвернуться сразу и словно в замедленной съемке смотрел на то, как нож опускается вниз, вспарывая тонкую кожу правого века. К горлу подступила тошнота, и он упал на колени, пережидая приступ, ощущая, как выворачивает пустой желудок.       Когда спазмы прекратились и он смог подняться, то увидел, что Дио уже исчез. Окно в палате было приоткрыто, белая штора трепетала от ветра, а его тело продолжало лежать на кровати. Повязка была на месте, на ней не выступило ни единой капли крови, и казалось, что всё произошедшие было видением, но Нориаки знал, что утром он очнется, не почувствовав ничего странного, а когда придёт время убрать повязку, когда врач, словно шелуху лука, слой за слоем снимет белый бинт с его лица, он откроет глаза и не увидит ничего. Врач с красным планшетом в руках будет бормотать, что всякое бывает, наверное, что-то пошло не так, они делали всё возможное и травма была незначительной. Все анализы покажут, что с глазами всё хорошо, и он предложит им вернуться в Японию и искать причину внезапной слепоты в голове. Мама ужасно много плакала в те дни, отец больше молчал, но крепко сжимал его руку, а сам Нориаки чувствовал себя обессиленным. Ему не хотелось общаться с мамой, которая то и дело пыталась отвлекать его разговорами, не хотелось выходить в больничный двор, куда отец пытался вывести его погулять, ему не хотелось даже возвращаться домой. Он целыми днями лежал или сидел на своей кровати, иногда поднимаясь, чтобы исследовать наощупь палату: холодные железные бортики кровати, гладкая под пальцами синтетическая ткань штор, слегка шершавая краска на стене, семь шагов от двери до окна, семь шагов обратно.       Наступил момент, когда действительно пора было возвращаться домой. Местные врачи больше ничего не могли сделать для него, раны на веках зажили, и не оставалось причин, чтобы держать его здесь. Сон в последнюю ночь не шёл к Нориаки. Он долго лежал, пока ему не надоело и он не встал, чтобы побродить по комнате, уже привычно отсчитывая шаги и вытягивая руки вперед и в стороны, чтобы не наталкиваться на предметы вокруг. В какой-то момент его нога налетела на что-то на полу, он споткнулся и отправился прямиком на пол, едва успев вытянуть руки, чтобы не приложиться носом о кафельный пол. Удар отозвался болью в ладонях и кистях, он выругался и, пересев на колени, вытянул руку, чтобы нащупать помеху. Под пальцами оказалось что-то прохладное и гладкое, похожее на кожу, вытянутой формы. Пальцы скользнули выше, и кожа сменилась на ткань. Он повел рукой выше, а затем ещё выше, пока опять не натолкнулся на что-то кожаное и гладкое. Под осторожными, почти невесомыми касаниями подушечек пальцев оказалась полоса, в центре которой находился металлический предмет. Нориаки ощупал его и вздрогнул. Это был ремень с пряжкой. Сверху раздался неприятный смех.       Нориаки вздрогнул и попытался отпрянуть назад, но в его волосы зарылись чужие пальцы, крепко удерживая. Он почувствовал себя абсолютно беспомощным и быстро и поверхностно задышал, пытаясь справиться с волной ужаса, разрастающейся внутри, открыл рот, но горло словно сжало, и у него не получилось выдавить из себя ни звука. Сверху опять засмеялись, за волосы потянули, заставляя запрокинуть голову.       — Я сейчас отпущу тебя, а ты не дёргайся. Можешь встать и сесть на кровать, она прямо сзади.       Голос у человека рядом был низкий и незнакомый, и говорил он на японском, но с акцентом. Нориаки ещё по смеху понял, что это мужчина, и сейчас в этом убедился. Пальцы в волосах разжались, Нориаки неловко поднялся с пола, сделал несколько шагов назад, а когда почувствовал, что отошёл от незнакомца на достаточное расстояние, развернулся и бросился в ту сторону, где, как он предполагал, находится дверь. Дверь действительно оказалась там, где ожидалось. Он налетел на неё и начал беспорядочно шарить руками по деревянной поверхности, пытаясь отыскать ручку, но она всё никак не попадалась, пальцы соскальзывали и натыкались лишь на ровную поверхность. Сзади раздались медленные шаги.       — Я предупреждал. Это бесполезно. Можешь сейчас закричать, если хочешь, но тебе это никак не поможет. Вернись на кровать и больше не глупи, если не хочешь лишиться ещё и языка, — голос у незнакомца звучал недовольно, словно он и правда не ждал, что Нориаки попытается сбежать.       — Чего тебе нужно? — Нориаки наконец смог выдавить из себя хоть что-то, и голос его прозвучал хрипло, словно он неделями не разговаривал.       Язык скользнул по пересохшим губам. Мужчина за его спиной хмыкнул.       — В сущности, ничего. Это тебе от меня кое-что нужно.       — Как мне от тебя может что-то понадобиться? Я даже не знаю, кто ты, — Нориаки почувствовал себя немного увереннее и развернулся к мужчине лицом, хотя для него это ничего не меняло, ведь видеть его он по-прежнему не мог.       — Мы вообще много чего не знаем. В этом и проблема, не так ли? — Нориаки собирался спросить, к чему он это сказал, но незнакомый иностранец уже перевел тему. — Впрочем, оставь, пустое это всё, и не до этого сейчас. Считай, что я благожелатель, проходивший мимо и случайно узнавший о твоей беде.       — Нет у меня никакой беды, — буркнул Нориаки.       Незнакомец насмешливо фыркнул. На плечо Нориаки опустилась теплая ладонь, мягко подтолкнув к кровати, и он решил послушаться и присел на самый край, выпрямив спину и сложив руки на коленях, готовый в любой момент вскочить и вновь оказаться у двери.       — Ну, нет так нет. Я не могу настаивать. В вечной темноте, кажется, тоже есть своя прелесть?       Нориаки сжал пальцы на коленях и резко втянул носом воздух.       — Ты врач? Тебя нашли мои родители?       Вопрос был встречен громким хохотом.       — Наверное, можно сказать и так. Впрочем, я скорее специализируюсь на изготовлении лекарств, а не на вмешательстве в человеческое тело. Хотя… — противный холодок пробежал у Нориаки по спине от этого «хотя», но он быстро взял себя в руки, откинув неприятные мысли. — Есть среди нас те, кто силён в искусстве врачевания.       — Так что ты хочешь сказать? Что у тебя есть лекарство от моей… болезни?       Нориаки услышал шаги, приближающиеся к нему. Судя по звуку, мужчина подошёл и встал прямо напротив него, а потом он почувствовал, как чужие руки легли ему на плечи и сжали их.       — У меня ничего нет для тебя. А вот у Него есть.       — У кого?       Нориаки сам не понял, почему внезапно перешёл на шёпот. Он почувствовал ужасную слабость во всём теле. Пальцы на коленях разжались, хотелось откинуться назад на кровать и раскинуть руки в стороны.       — О, ещё слишком рано для Его имени. Но поверь мне, он могущественен и велик. Он Солнце и Луна. Он часть Всего, и он ничто одновременно. Он родоначальник всех наук. Мир, в котором ты сейчас живёшь, вырос на истинах, изложенных им сотни и тысячи лет назад. Веришь ли ты, Какёин Нориаки, что за завесой глупости и невежества может скрываться что-то большее? Веришь ли ты, что зрение — это самое меньшее, что могут получить его верные слуги? — незнакомец наклонился прямо к Нориаки, его дыхание касалось бледной щеки и завитка рыжих волос у уха.       — Кто ты? — голос Нориаки совсем ослаб, в голове сгустился туман, мешавший думать.       — Моё имя Дио. Я живу здесь, в Каире и, как видишь, иногда развлекаюсь тем, что помогаю несчастным потерявшимся щенкам. Так что, Какёин Нориаки, нужна ли тебе моя помощь? Хочешь ли ты её? Примешь ли ты её?       Да, да, тысячу раз да, хотелось сказать Нориаки. Я приму что угодно и от кого угодно, если у тебя есть лекарство, только позволь мне ещё раз увидеть солнечный свет, лица родителей, старое дерево гинкго в школьном дворе, облетающее по осени. Туман в голове всё сгущался, но вдруг одна мысль пронеслась через его уставший разум, словно падающая звезда освещающая ночное небо.       — Какова цена?       Дио отпрянул от его щеки и ласково, будто бы даже нежно рассмеялся, не тем резким лающим смехом, которым хохотал до этого.       — Умный мальчик, я в тебе не ошибся. Цена — сущий пустяк. Ты останешься со мной в качестве моего ученика. Я научу тебя всему, что умею сам, но взамен я жду от тебя абсолютной преданности. Нельзя будет повернуть назад, слышишь? Я планирую начать великое дело, и мне нужен толковый помощник. Ты подойдешь как нельзя лучше, но я не потерплю никаких возражений, пререканий и попыток сбежать. Нам может понадобиться год, десять лет, столетие, и всё это время ты обязан будешь находиться при мне. После того, как я закончу, ты сможешь идти, если захочешь, конечно. Это все условия, Какёин Нориаки, — выдержав драматическую паузу, Дио, явно довольный собой, продолжил. — Так каков же твой ответ? Глаза и знания взамен на верную и преданную службу? Или останешься здесь, рядом с вечно плачущей матерью, винящей себя в том, что не уберегла единственного сына? Ну же!       — Да! — он не пытался кричать, но после шёпота его голос прозвучал неожиданно громко в тишине ночной палаты. — Я согласен. Я хочу всё, что ты можешь дать мне. Пожалуйста.       — Хороший мальчик, — по звучанию голоса было понятно, что рот Дио искривился в ухмылке.       Время превратилось в густой мёд, стекающий с ложки: секунды слились, медленно и вязко перетекая одна в другую. Нориаки замер, не зная, что последует дальше, и чуть не закричал, когда почувствовал крепкую хватку на своей челюсти и чужие губы неожиданно прижались к его собственным. Он попытался открыть рот, чтобы что-то сказать, но этим только позволил языку Дио проникнуть внутрь. Язык прошёлся по кромке зубов, скользнул глубже, а затем Дио немного отстранился и лёгким движением быстро лизнул его верхнюю губу. Нориаки тяжело дышал. Это был очень быстрый поцелуй, недостаточный, чтобы сбилось дыхание, но ему казалось, что он пробежал марафон, сердце выпрыгивало из груди. По дыханию Дио на своей коже он понял, что его лицо снова рядом, и ощутил, как зубы слегка сжали его нижнюю губу. Они сжимались всё сильнее, превращая лёгкое прикосновение в самый настоящий укус, и Нориаки не издал ни звука, когда почувствовал боль и тепло крови, заструившейся по подбородку.       — Укуси меня, — шепнул Дио ему прямо в губы. — Давай, так нужно.       Его рука сжала предплечье Нориаки, удерживая на месте, а вторая легла на затылок, обжигая кожу. Нориаки послушно нашарил своими губами губы Дио, втянул нижнюю в рот и сжал зубы. Рот наполнился металлическим солоноватым привкусом, а Дио хмыкнул и поцеловал его снова, на этот раз без языка. Это был почти целомудренный поцелуй, каким скромная невеста может одарить жениха у алтаря. Их кровь смешалась. Нориаки почувствовал, как туман в голове становится совсем невыносимым, и медленно опустился назад. Дио его больше не удерживал, его руки исчезли с тела Нориаки, и ничто больше не мешало ему провалиться в глубокий сон.       Нориаки проснулся рано утром и понял, что на его глазах больше нет повязки. Он приоткрыл их, и яркий свет из окна заставил его зажмуриться обратно. Понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть и открыть глаза вновь. Сквозь пелену выступивших слез он смог осмотреть палату и одежду, в которую был одет. Хотелось вскочить с кровати и выбежать в коридор, найти врача, сказать ему, что он здоров: посмотрите же, ваши прогнозы не оправдались! Но взгляд застыл в углу, на кресле, где сидел высокий мужчина. Его широкие плечи едва помещались в утопленную спинку кресла, а длинные ноги были вытянуты вперёд. Нориаки не нужно было даже догадываться, кто это. Он надеялся, что всё происходившее было простым сном, но наличие Дио в комнате указывало на то, что вчерашняя ночь была явью. Дио заметил, что он проснулся, и широко улыбнулся, демонстрируя ряд белоснежных крепких зубов.       — Ну, раз ты на меня смотришь, то, кажется, ритуал вчера удался и наш контракт заключён. Вставай. Я потратил на тебя много времени и не могу его больше терять. Нам нужно как можно скорее приступить к твоему обучению.       — Я… должен сказать родителям.       Нориаки ужасно захотелось увидеть мамино лицо. Ему казалось, что за то время, что он не мог видеть, он уже успел забыть, как она выглядит: оттенок её глаз, запах её духов, то, как она укладывает волосы.       — Не стоит. Они улетели в Японию сегодня утром.       — Что? — Нориаки подумал, что ослышался.       — Разве я не сказал тебе вчера? Великие знания требуют полной сосредоточенности и отрешённости от суетного мира. Как только ты скрепил со мной наш союз учителя и ученика, они забыли, что у них когда-то был сын. Не волнуйся, никаких твоих следов не осталось, и страдать они не будут. Разве не чудесно? Твоей милой маме больше не придётся плакать!       Нориаки не заметил, как Дио встал и опустился на стул рядом с ним. Его уродливая ухмылка оказалась ровно напротив, и он провёл большим пальцем по его скуле, словно вытирая непролитые слёзы.