Mutus Liber

      Когда Нориаки очнулся, жгучей боли больше не было. Лежа на мягкой постели, он чувствовал давление плотной ткани на своем лице. Его рука рефлекторно взметнулась, и кончики пальцев нащупали бинт. Осознание произошедшего обрушилось на него через пару мгновений. Легкие свело судорогой, стало трудно дышать, а сердце в груди ухнуло куда-то вниз. Разматывать повязку не было смысла, ему и без этого было понятно, что если он попытается открыть глаза, то его взору предстанет лишь бескрайнее всепоглощающее ничто. Руки безвольными плетьми упали обратно на кровать. Тишина вокруг оглушительно звенела, сдавливала собой, словно в тисках. Рассудив, что, скорее всего, это его спальня, Нориаки ещё немного полежал, окончательно приходя в себя, и решился.       — Ванилла, — позвал он, и его голос с трудом можно было узнать, таким хриплым он стал.       — Ну, — ответ раздался откуда-то справа, из угла, и Нориаки обрадовался, что не ошибся: позови он в пустоту, это было бы донельзя нелепо.       — Что он тебе приказал? — язык распух, и, казалось, с трудом ворочался в пересохшем рту.       — Ничего особенного, — раздался глухой звук, и Нориаки понял, что Ванилла захлопнул книгу, видимо, ту же, которую читал накануне. — Всего лишь приглядеть за тобой, пока ты не очнёшься. Это я выполнил…       Нориаки услышал шаги, почувствовал движение воздуха рядом с кроватью.       — Это я выполнил и могу идти, — Ванилла немного помолчал и продолжил. — Я рад, что он понял, всю твою бесполезность. Я всегда знал, что тебе не стать хорошим учеником. Он по-настоящему велик, и его дело имеет огромное значение для всех нас. А ты? Я никогда не понимал, что он нашёл в тебе. Глупый мальчишка, не способный видеть дальше собственного носа. Ничего, скоро всё кончится, и он выбросит тебя в ту же грязную канаву, из которой подобрал.       Судя по звуку, Ванилла Айс брезгливо сплюнул на пол, а потом вышел, хлопнув дверью комнаты. Нориаки даже не приподнял головы. Он тоже не понимал, что Дио в нём нашёл. И был рад, что всё это скоро закончится. Его охватило удивительное безразличие к собственной судьбе: если бы сейчас сюда ворвался Дио и приказал ему выметаться, то он бы молча собрал вещи и ушёл, куда глаза — ха-ха — не глядят. Нориаки горько усмехнулся своему мысленному каламбуру.       Он не знал, сколько часов пролежал вот так. Беспокойный сон периодически настигал его утомлённый разум, но многочисленные сложноуловимые образы, роящиеся в его сознании, словно черви в сыре, тут же забывались, стоило ему очнуться. Нориаки просыпался, вздрагивая всем телом, ощущая, как сердце испуганной птицей, пойманной в силки, бьётся где-то в горле, а потом, слегка успокоившись, опять погружался в странные картинки прошлого, настоящего и несбывшегося будущего.       Прошло много беспокойных, тревожных часов, прежде чем дверь распахнулась и Нориаки узнал шаркающую старушечью походку Эньи, которая принесла ему еду. Ел он молча и быстро, не ощущая вкуса, мечтая поскорее покончить с этим и лечь обратно. Оказалось, что за то время, что он провёл у Дио после больницы, он отвык есть, ориентируясь только на звуки, запахи и ощущения пальцев.       Когда Энья ушла, унеся с собой посуду, Нориаки неловко провёл руками по лицу и пижаме, пытаясь понять, не запачкал ли подбородок и мягкую ткань. Он задумался о том, как выглядит. На голове, должно быть, воронье гнездо, а пижама одна из тех, что хранились в его шкафу, самая простая, с нейтральным рисунком на хлопке. От тела слегка пахло застарелым потом — видимо, он пролежал здесь порядочно времени и потел во сне.       Вдруг ему представилось, как он остается здесь навсегда. Прямо в этой комнате с белыми шторами на окнах. Как проходят дни, недели и десятилетия, а он всё ещё здесь. Как обветшает его пижама, отрастут волосы и даже борода. Энья продолжит годами носить ему еду в эту импровизированную темницу, где он, полубезумный и слепой, будет сидеть в пыльном полумраке, а длинные тяжи паутины начнут свисать с потрескавшегося потолка. И Дио больше никогда не зайдёт сюда, забыв о самом факте существования ученика-неудачника. «Нет, — подумал Нориаки, — я не забьюсь в угол своей комнаты, словно впавшее в спячку животное».       Он сел и спустил ноги с кровати. Босые ступни коснулись мягкого ковра на полу, а спустя несколько шагов ощутили под собой холодные камни. Где-то здесь должен был быть шкаф, и Нориаки, вытянув руки вперед, словно сомнамбула, мелкими шажками двинулся по прямой. Чутье не подвело его, и скоро под пальцами оказалась гладкая, чуть прохладная поверхность дубового комода. Его дверцы поддались ему с тихим скрипом, когда Нориаки потянул их на себя, и он зашарил внутри, пытаясь отыскать одежду. Мантия будто сама по себе скользнула ему прямо в руки бархатной змеёй. Он перебросил её через плечо и развернулся, снова вытягивая руки перед собой, чтобы покинуть комнату. Дверь нашлась легко, а вот дальше двигаться стало труднее.       Нориаки судорожно вспоминал, сколько шагов отделяло его спальню от поворота коридора, и корил себя за то, что раньше не придавал этому значения, не обращал внимания, не считал, принимал как должное. Одной рукой он ухватился за стену, а вторую вытянул вперёд, полагаясь на память тела, которое, как он надеялся, должно было хотя бы на уровне рефлекса запомнить верный путь.       Нориаки никогда не задумывался над тем, насколько длинный этот коридор. Сейчас он казался ему бесконечным, и его сердце радостно забилось в груди, когда пальцы все же наткнулись на угол. Его шаги стали совсем мелкими, чтобы не упасть с лестницы, но она всё равно возникла под ногами внезапно, и Нориаки едва успел ухватиться за край стены, почти выскользнувший из-под пальцев. Вниз он спускался долго и аккуратно, ощупывая носком каждую ступеньку, а затем заплутал, пытаясь найти вход в купальню.       Невозможно было понять, какое сейчас время суток, но судя по тому, что на пути ему никто не попался, час был уже поздний. Он натыкался на какие-то двери, заходил внутрь, обшаривал руками стены, понимал, что попал не туда, и вновь возвращался в длинный коридор.       Наконец удача улыбнулась ему, и за очередной дверью под подушечки пальцев вместо шершавой краски на стене оказался гладкий прохладный кафель. Нориаки вошел внутрь медленно, боясь поскользнуться, так же медленно стянул с себя грязную пижаму, бросив её прямо на пол у входа, а мантию осторожно пристроил на вешалке. Горячая вода смывала с тела грязь, пот, усталость и тревоги, мышцы расслаблялись под колкими струями. Нориаки зарылся пальцами в волосы, приподнимая их вверх, подставляя воде те участки, которые намочить было сложнее всего. Он понял, что забыл у входа взять банку душистого мыла, и зашарил рукой в поисках, но коварная баночка из чёрного камня всё никак не попадалась под пальцы. Нориаки сделал неловкий шаг в сторону, выходя из-под потока воды, вытянул руку вперёд, и искомая баночка приземлилась прямо в раскрытую ладонь: узнать её гладкие холодные бока на ощупь было совсем не трудно.       — Спасибо, — сказал он и вернулся обратно под воду, зачерпнул немного мыла на пальцы и запустил их в волосы, взмыливая вязкую массу, распределяя пену по корням, а потом его осенило, что в купальне никого быть не должно.       — Блядь! — Нориаки громко выругался, и баночка выскользнула из его руки, приземлившись на пол с оглушительным стуком; он испуганно прижался спиной к холодному кафелю, покрытому каплями воды. — Кто здесь?       — Ты не пришёл трижды, — ответил Джотаро, и Нориаки облегченно выдохнул, узнав его голос. — Я ждал тебя, но ты не пришёл.       — Я был… не в себе.       — Это я уже вижу, — мозолистые пальцы коснулись лица Нориаки там, где ставшая мокрой повязка примыкала к коже, и тут же исчезли.       — Как ты попал сюда? Чёрт, Дио же скоро почувствует, что ты в доме. Джотаро, зачем? Уходи немедленно, пока он не явился разбираться с тобой, — Нориаки старался обращаться туда, откуда слышал голос, и надеялся, что его лицо было обращено в нужную сторону и он не выглядит глупо со стороны, разговаривая со стеной.       — Ты не пришёл трижды, — глухо повторил Джотаро. — Я волновался. Я думал, что он убил тебя. Или хуже.       Нориаки решил не уточнять, что скрывается под этим «хуже», и лишь зябко передёрнул плечами, криво усмехнувшись.       — Уходи, Джотаро, пока не стало поздно. Ты не сможешь ничего сделать с ним в его доме, ты же знаешь.       — Уже вечер. И скоро пойдёт дождь. Без света он… слабее.       — Нет, уходи, пока ты ещё сможешь оторваться, у тебя нет шансов в его доме, даже, если он ослаблен.       Джотаро помолчал, а затем положил руки ему на плечи, и Нориаки внезапно осознал, что он обнажён. Ему стало неловко от того, что он стоит перед Джотаро совсем без одежды, с мокрой головой, покрытой мыльной пеной. Срочно захотелось закутаться во что-нибудь, прячась от его прямого сурового взгляда, которого он, конечно, видеть не мог, но прекрасно себе представлял.       — У тебя будет время. Не так много, я думаю, но должно хватить. Иди прямо на крышу, там тебя будут ждать.       — Что? Джотаро, я не понимаю…       Нориаки затряс головой. Нет, врал, что не понимает, потому что догадывался, к чему тот клонит, но в голове это всё укладывалось плохо.       — Ты должен бежать. Посмотри на себя: он забрал твои глаза. Что он заберет в следующий раз, чтобы ты не ушёл? Ноги? Или сразу твой разум? Уходи, пока ты ещё можешь. Я помогу.       — Нет-нет, — Нориаки понизил голос и перешёл на шёпот, так, что его почти перестало быть слышно из-за звуков, бьющих о кафель струй воды, — он нагонит меня, и всё станет только хуже. И ты пострадаешь. Нет.       — Это моё решение, Какёин, и я не отступлюсь. Принять мою помощь, или нет — дело твое, но я всё равно отвлеку его, даже если ты спрячешь голову в песок и не станешь действовать. У тебя будет совсем немного времени, если ты решишься, помни об этом, — тёплые руки Джотаро соскользнули с его плеч вниз, и через секунду Нориаки почувствовал, что в купальне он один.       Он вошёл обратно под воду, быстро смыл пену с волос и тела и обтерся первым попавшимся полотенцем. У дверей он вдруг понял, что не взял никакой одежды, кроме мантии, немного постоял в раздумьях и, скрипнув зубами, решил, что точно не наденет грязную пижаму. Пришлось натягивать мантию прямо на голое тело. Нориаки хорошенько затянул завязки под воротом, понадеявшись, что никто ничего не заметит. Впрочем, даже если бы кто-то и заметил, то в этом доме всем на это было плевать. Вода с влажных волос затекала с шеи на спину, внутрь, под плотную ткань, заставляя чувствовать себя неуютно. Всунув ноги в мягкие бабуши с загнутыми кверху носками, он вышел в коридор.       Его шаги были мелкими, но быстрыми, словно у девушек в высоких гэта во время летнего фестиваля. Одной рукой Нориаки, как и раньше, держался за стену, а второй придерживал ткань мантии у пояса, чтобы случайно не наступить на ее длинный подол, пока внезапно не наткнулся на кого-то. Он влетел прямо в другого человека и от неожиданности резко вскинул руки, упираясь ими в чужую грудь. Нориаки ощутил литые мышцы под пальцами и, сразу узнав Ванилла Айса, отдернул ладони. Только Ванилла позволял себе щеголять по дому с обнажённым торсом, даже Дио предпочитал накидывать яркие халаты, расшитые золотыми нитями, когда вставал из кровати после полудня и шёл в купальню.       — Иди обратно, — зашипел он прямо Нориаки в лицо. — На нас напали. Разве ты не слышал шум? Немедленно возвращайся к себе, пока не пострадал. Ему это не понравится.       Ванилла ухватил его за запястье и резко дёрнул себе за спину, давая понять, в какую сторону идти. Нориаки не стал ничего ему говорить, лишь послушно пошёл в сторону своей комнаты, замедлив шаг и прислушиваясь к тому, куда идёт Ванилла. Шаги его затихли быстро, и он понял, что тот свернул к двери, ведущей на задний двор. Идти за ним не было смысла, и Нориаки, наплевав на то, что он ничего не видит, побежал так быстро, как только мог.       Он вбежал в просторную гостиную и споткнулся об туго набитую подушку, лежащую на ковре. Упал, ладонями и коленями приложившись об пол, но тут же подскочил и продолжил бежать дальше, пока не вылетел на улицу. Шум битвы, развернувшейся на дворе, было слышно уже у двери, и Нориаки, едва ощутив на лице прохладу свежего вечернего воздуха, замер, словно прирос ногами к полу.       Он и представить себе не мог, что сейчас происходило прямо перед ним на дворе, мог только воображать, что Дио и Джотаро делают, ориентируясь на их голоса. Судя по довольному смеху Дио, тот побеждал. Этого и следовало ожидать — в собственном доме Дио был практически неуязвим. Чудом было уже то, что Джотаро удалось проникнуть куда-то дальше крыши, и сейчас он безнадёжно проигрывал.       Нориаки понял, что должен помочь ему. Он судорожно думал о том, что может сделать. Повеяло холодом. Несколько тугих капель дождя упало прямо на его лицо. Хлынул ливень, приглушивший шум битвы. Нориаки слизнул дождевую воду с губ, подумав, что теперь хотя бы его мокрые после душа волосы не выглядят странно. Кроме голоса Дио, стали слышны голос Ваниллы и клёкот Пэт Шопа. Нориаки никто не замечал. Он сделал шаг назад, возвращаясь в дверной проём, и ещё один, отходя вглубь комнаты, а затем он развернулся и побежал со всех ног, вытянув руки вперед. Наверное, он выглядел словно сумасшедший, пока нёсся через дом, то и дело спотыкаясь, падая, поднимаясь вновь, с мокрой головой, с голыми ногами, мелькающими из-под широкой мантии. Он так устал, что едва смог забраться по лестнице, но готов был ползти на четвереньках, если понадобится. Последние метры вверх по чердачной лестнице дались ему тяжело, но Нориаки справился и смог откинуть люк, ведущий на крышу.       — Эй! — он попытался перекричать шум дождя.       — Я ждал тебя раньше, — ответ раздался совсем рядом, прямо у него над ухом.       — Абдул! — Нориаки узнал его голос и неожиданно даже для самого себя обрадовался. — Что ты тут делаешь?       — Помогаю Джотаро. Ты готов идти? У нас мало времени.       — Зачем тебе помогать нам? Я не знал, что вы друзья.       — Мы и не друзья, — Абдул хмыкнул, — но у меня есть свои долги перед Джотаро, так что считай, что я их возвращаю. Да и причин не слишком любить Дио у меня тоже предостаточно.       Ответ его вполне устраивал, и Нориаки кивнул. Вдруг его левое запястье зачесалось, и от Абдула пришлось отвлечься. Зуд нарастал, становясь практически нестерпимым. Нориаки тряхнул рукавом и запустил в него правую руку, чтобы унять это ощущение. Под пальцы ласково, словно щенок головой, сам собой ткнулся маленький бархатный мешочек. Нориаки ухватился за тугие тесёмочки и вытянул его наружу. Это было странно: карты он не призывал, и раньше они никогда не появлялись под его рукой сами. Для того чтобы они возникли, всегда требовалось сосредоточиться и воскресить в голове их мысленный образ, представить гладкую глянцевую изнанку под пальцами. Сейчас они появились сами собой, и Нориаки бездумно вертел мешочек в руке. Абдул нетерпеливо дернул его за рукав. Времени оставалось всё меньше. Нориаки дёрнул тесьму, и карты из мешочка просыпались вниз, окружая его широким веером. Он до боли ярко представил, как они падают на мокрую крышу и часть из них подхватывает ветер, унося вниз. Мешочек стал тонким, похожим на шкурку мёртвого зверька, и внутри прощупывалась лишь одна единственная оставшаяся карта. Нориаки аккуратно извлёк ее и протянул Абдулу.       — Что там? — спросил он, ощущая, как его потряхивает от напряжения.       — Девушка с двумя чашами. Звезда.       «Звезда», — мысленно повторил Нориаки. Надежда. Светлое будущее.       — Мне нужно отойти, — он сунул карту обратно в рукав и решительно развернулся в ту сторону, где должен был находиться люк на чердак.       — Что? Ты передумал идти? — Голос Абдула звучал напряжённо, он опять ухватил рукав Нориаки, словно удерживая его от необдуманных поступков.       «Где же ты был раньше?» — с какой-то щемящей сердце нежностью подумал Нориаки и улыбнулся сам себе.       — Всё хорошо, я вернусь, мне просто нужно сделать ещё кое-что. Жди меня столько, сколько сможешь. Если окажешься в опасности, то уходи один и забирай Джотаро. Я постараюсь успеть.       — Какёин, — Абдул продолжал удерживать рукав, — времени почти не осталось. Ты уверен?       — Всё будет хорошо, — Нориаки мягко отцепил его пальцы от рукава и развернулся, чтобы уйти. — Я уверен.       Абдул взял его за локоть и уверенно повёл за собой. Нориаки понял, что тот помогает ему найти дорогу обратно к чердачному люку. Он ничего не сказал, но был очень благодарен за помощь. В люк он спустился один, оставив за плечами Абдула, стоявшего на крыше, ждать его возвращения.       Нориаки встал посреди чердака, вдыхая запах дерева, сырости из-за дождя снаружи и пыли. Нужно было что-то придумать, если он хотел помочь Джотаро, и думать необходимо было быстро. Он вдруг понял, что есть небольшой шанс того, что Дио не стал отменять его доступ в мастерскую. Конечно, возможно, он уже позаботился о том, чтобы нерадивый ученик больше не мог прикасаться к отныне запретным знаниям, но разум Дио всегда витал облаках, и о таких вещах он вспоминал не сразу, даже несмотря на свою природную мелочность и мстительность. Можно было выйти в коридор, обойти северную часть дома и войти в мастерскую через ее главный вход, а можно было попытать счастья здесь, с ее черной дверью, через которую он всегда выходил из мастерской прямо на чердак. Нориаки спустился с чердака, на ощупь нашел металлическую ручку и повернул ее. На секунду его сердце пропустило удар, когда ему показалось, что дверь заперта, но она просто была старая и тяжелая и через долгое мгновение поддалась, скрипя несмазанными петлями. Перешагнув по памяти высокий порог, он чуть было не скатился по ступенькам, но смог удержаться и, достигнув конца лестницы, дёрнул на себя ещё одну дверь, ведущую в мастерскую.       Она открылась сразу. Нориаки вошёл внутрь, зная, что там никого нет и быть не может, но его руки всё равно подрагивали от волнения, словно, вопреки всему, Дио мог возникнуть здесь из ниоткуда и прямо сейчас. Но Дио не возник. Кроме Нориаки в мастерской никого не было, лишь ее привычные запахи все так же витали в воздухе. Вокруг царила тишина, и он стоял не в силах понять, что ему делать дальше. Когда он бежал сюда, ему казалось, что решение придет на ум само собой, стоит лишь перешагнуть порог, но в этот раз чутье его подвело — как правильно поступить, было все ещё непонятно. Если бы Нориаки мог, то заглянул бы в древние мудрые книги, притаившиеся на полках, но перед глазами расстилалось лишь бесконечная темнота, а книги, к сожалению, не могли разговаривать, чтобы поведать ему чудесный рецепт спасения.       Нориаки не спеша прошёлся по комнате, осторожно обходя те места, где, как он помнил, должны были стоять различные предметы мебели, но всё равно несколько раз налетел на кресло и стол. В задумчивости, чувствуя, как утекает драгоценное время, он засунул ладони в широкие рукава, пытаясь обхватить себя за локти — машинальный жест, к которому он привык, переняв его у Дио. Подушечки пальцев легко коснулись гладкой поверхности карты, всё ещё лежавшей у левой руки. Он сжал её, ощущая, как острые края впились в ладонь. Звезда. Наверное, подумал Нориаки, Гермес Трисмегист всё ещё не оставил его, раз способности к прорицанию никуда не делась.       — Что ты пытаешься мне сказать? — спросил он у тишины мастерской. — Я вижу твои знаки, но не могу их прочесть. Я вижу твой свет, но не вижу за ним пути. Я чувствую твою силу, но не могу её использовать. Что мне предпринять? Куда мне идти?       Никто ему, конечно же, не ответил. Если бы связаться с богами было так легко, то у Дио не было бы никаких проблем с камнем. Но боги никогда не отвечали напрямую, даже Дио, и приходилось искать обходные пути.       Нориаки осторожно прошёл вглубь мастерской, туда, откуда, судя по его ощущениям, доносился самый сильный жар. Приближаясь, он чувствовал, как раскаляется воздух вокруг него, и остановился, когда из-за температуры стало тяжело дышать. Атанор был прямо перед ним, и Нориаки протянул руку, чтобы коснуться стеклянной колбы, которой он был увенчан, и тут же одернул пальцы, обжегшись холодом. Он сунул их в рот, баюкая руку и пытаясь унять резкую боль. Колба была ледяной, а это значило только одно — вторая стадия была позади, процесс подходил к концу. Ещё несколько бессонных ночей, постоянное подсыпание и подливание нужных ингредиентов, и, если они всё сделали правильно, перед ними будет результат. Нет, он поправил сам себя, не перед ними обоими, а лишь перед Дио. Нориаки больше не имел прав на плоды их совместного труда.       Он усмехнулся, вытащил пальцы изо рта и так и остался стоять, раскачиваясь в задумчивости. Все мысли, беспорядочно роящиеся в голове до этого, внезапно успокоились, и всё стало простым и понятным, таким кристально чистым и ясным, словно светлое небо после затяжного дождя. Нориаки вдруг понял, почему все сотни лет попыток Дио были бесплодны. Он столько раз читал эти слова, написанные во всех старых фолиантах и древних пергаментах. Все эти идеи пыльных древних философов о том, что великое делание — это не попытка получить некую субстанцию, а прежде всего изменение самого себя. Трансмутация духа. Твое тело и твоя душа — такие же субстанции, что та сера, что ты насыпаешь в колбу, и та ртуть, что наливаешь следом, ожидая от них реакций. Не изменив себя внутри, нельзя получить результата снаружи. Он знал об этом всё это время. И Дио знал. Но им обоим и в голову не приходило, что та стагнация, в которой они застыли, посреди этого дома, заполненного полунемыми служанками, где даже время не текло так, как ему положено, может быть причиной неудач.       Теперь Нориаки понял: Дио был попросту не способен на изменения. Дио Брандо, человек, имевший мать и отца, наверное, когда-то любивший, умеющий заводить друзей, умер так давно, что, пожалуй, и сам уже забыл, что все это с ним когда-то было. Может быть, когда-то он ещё был в состоянии закончить процесс, но не теперь. Годы исканий стёрли в нём всё то, что могло подвергаться изменениям и развиваться. Вся его жизнь оказалась подчинена пустому стремлению. Помнил ли Дио, зачем он вообще искал рецепт философского камня? Нориаки сомневался. В любом случае за сотни лет работы у Дио было множество шансов доказать, что он способен, именно поэтому силы не оставляли его. Но он не смог. Запертый среди своих мрачных желаний, он так и остался на первой ступени процесса, и поэтому ему и нужен был Нориаки. И именно поэтому боги выбрали совсем не Дио.       Нориаки рассмеялся. Он протянул обе ладони и, не мешкая, прижал их к ледяному стеклу. Поначалу боль была нестерпимой и страшно хотелось кричать. Он и кричал, но ладоней не отнимал. Вопреки всему, боль от обморожения постепенно отступала, сменяясь сначала на просто сильный жар, а затем на приятное тепло, которое больше не обжигало кожу. Из-под ладоней по стеклу побежали трещины, и через мгновение колба лопнула и осыпалась на пол. Нориаки успел ухватить изрезанной ладонью то, что было внутри. Маленький камень, размером не больше мизинца, слегка вытянутый, но ровный и гладкий со всех сторон. Он крепко сжал его и пошёл обратно.       Его походка была ровной и уверенной, он больше не натыкался слепо на предметы. Свободной рукой Нориаки распустил повязку на глазах, и она упала на пол, оставшись на грязных ступенях лестницы, ведущей на чердак. Когда он поднялся обратно на крышу, то сразу увидел Абдула. Тот сидел, сгорбившись, на парапете крыши, то и дело поглядывая во двор, и беспокойно постукивал ступней. Он резко вскочил, когда заметил Нориаки, и хотел было что-то сказать, но тот прижал палец к губам, призывая хранить молчание, и Абдул мрачно кивнул. Нориаки подошёл к парапету и встал на него. Холодный ветер кинул капли дождя прямо ему в лицо, а мантия колыхнулась, облепив голые ноги, но холодно ему не было.       — Дио! — громко позвал он, зная, что его услышат. — Я хочу поговорить с тобой!       Абдул сзади что-то крикнул, но Нориаки даже не стал слушать. Всё остальное сейчас не имело значения.       Дио возник перед ним мгновенно. Он завис в воздухе на расстоянии нескольких метров. Достаточно близко, чтобы хорошо его видеть, и недостаточно, чтобы смочь его коснуться. Где-то за спиной хлопнули большие крылья, и Нориаки понял, что это Джотаро встал за его плечом. Оборачиваться он не стал. Он смотрел на Дио. На его губы, искривлённые усмешкой, на широкие брови, сведенные к переносице, на то, как дождь скатывался по коже его красивого лица.       — Забавно, — Дио первый прервал молчание. — Я думал, только мне подвластно вернуть тебе утраченное. Честно говоря, я хотел лишь наказать тебя и отдать то, что взял, спустя пару недель, но вижу, что ты справился сам.       Нориаки кивнул. Он поднял руку с зажатым между большим и указательным пальцем маленьким красным камнем так, чтобы Дио было хорошо видно. Ленивая ухмылка исчезла с его лица в мгновение ока. Её сменило хищное, страшное выражение, какое бывает у львов перед прыжком, фатальным для добычи. Глаза сверкнули, ноздри раздулись, он крепко сжал зубы, от чего линия его челюсти стала казаться ещё более резко очерченной.       — Что ж, я всегда знал, что ты очень способный ученик и я в тебе не ошибся.       Ничего ты не знал, подумал Нориаки. Ты лишь увидел во мне способности и решил рискнуть. Понадеялся, что сделаешь моими руками то, на что сам не способен.       — Что ты хочешь? — продолжил Дио. — Чего мне дать тебе? Ты же знаешь, что я могу всё. Просто скажи. А лучше ничего не говори. Отдай мне камень и вернись обратно. Мы уже сделали великое дело, только представь, чего ещё мы сможем достичь вместе? Все границы отныне стёрты для нас! Никто не приблизится к такому величию, какое смогли найти мы! Идём со мной дальше, и я не обижу тебя, ты же знаешь.       Нориаки пристально смотрел на Дио. Он вдруг испытал к нему ужасную жалость, вонзившуюся под рёбра острым ножом. Дио был пустой оболочкой, наполненной яростью, ненавистью и страстью, и больше ничем. Он использовал Нориаки всё это время, но Нориаки понимал, что и сам был рад поддаваться его влиянию, ведь отдать ему власть над собой было проще, чем принимать решения самостоятельно. Он не любил Дио, нет, как и Дио не любил его, и та смесь чувств, что он испытывал по отношению к нему, была лишь огромным болезненным комком из восхищения, страсти и страха. Он обожал те знания и ту силу, что Дио давал ему, он наслаждался его руками на своём теле, и в то же время он боялся Дио и того, что он мог с ним сделать, до трясущихся коленей. И ненавидел его за обман, конечно. А Дио, должно быть, не испытывал к нему ничего, кроме той привязанности, что испытывают хозяева к милому щеночку. В его глазах Нориаки даже не был полноценным человеком. Дио был так горд и эгоистичен, что, пожалуй, искренне считал, что своим поступком лишь облагодетельствовал Нориаки, и не понимал, почему тот не благодарен ему за всё то, что он для него сделал.       — Нет, — Нориаки покачал головой, — мне ничего от тебя уже не нужно. Я отдам тебе камень просто так. И возьму с тебя лишь одно обещание.       — Ну! — Дио почти прорычал; если бы он не завис в воздухе, то гневно стукнул бы кулаком по ближайшему столу, Нориаки был уверен.       — Мы уйдём, и ты отпустишь нас. Не будешь нас ни преследовать, ни искать. Больше я ничего не прошу.       — Идёт. Давай камень.       — Брось, Дио. Я знаю формулу. Скажи.       — Клянусь именем Гермеса Трисмегиста, что не буду вас преследовать и искать и дам вам уйти отсюда целыми и невредимыми. Да пусть я лишусь сил, если нарушу клятву. Ну же! Давай его сюда!       Лицо Дио страшно исказилось жаждой, и Нориаки не стал больше тянуть. Он кинул камень и отвернулся, чтобы не видеть то, как Дио ринулся вперед, будто оголодавший зверь к подачке, чтобы поймать его. Джотаро и Абдул стояли рядом и смотрели то на него, то за его спину.       — Мы можем идти, — мягко произнес Нориаки.       Абдул кивнул ему и щёлкнул пальцами. Воздух разъехался, словно кто-то вспорол его ножом. Огненная прореха росла и ширилась, пока не стала напоминать неровный овал, размером вполне достаточный, чтобы в него вошёл человек.       — Ты уверен? Это огромная сила, — тихо спросил Джотаро, на что Нориаки лишь пожал плечами.       — Камень-то? Он ничего не стоит. Красная стекляшка, ничего более. Даже на рынке торговец драгоценностями не купит. Просто он ещё этого не понял.       — Но твои глаза? Я думал, что если ты видишь, то всё получилось.       — Всё получилось. Не стоит слишком буквально воспринимать то, что пишут в древних трактатах. Разве может иметь значение физическая оболочка, когда речь идёт о вещах более тонких? Камень — лишь образ. Но дело в его сути, и вот её постичь уже сложнее. Мне кажется, что мне удалось её уловить, прикоснуться к самому краю. Можно сказать, что в каком-то смысле теперь камень — это я, — Нориаки вдруг неловко хихикнул, поняв, как торжественно и пафосно это прозвучало, и Джотаро больше ничего не стал спрашивать.       Нориаки не хотелось медлить. Он ближе подошёл к огненному порталу, созданному Абдулом.       — Тебе стоило согласиться на моё предложение остаться! — раздалось за его спиной. — Ты многое теряешь. Без меня ты ничто. Лети, птичка, как можно дальше лети! И радуйся, что я не стану тебя искать. Я не стал бы, даже если бы не клялся. Ты мне больше не нужен. Убирайся! Вон! Вон!       Казалось, что ещё немного и гневный голос Дио сорвётся на визг. Он начал спокойно, но с каждой фразой злился и заводился всё сильнее, теряя всё напускное самообладание. Ярость от того, что его посмели оставить, переполняла его.        В голове пойманной птицей билось «Оглянись, оглянись же! Посмотри на него в последний раз!»...       ...Нориаки крепко сжал кулаки и вошёл в портал.